Что за чувство в груди сердце крепко сжимает, Так, что в крепких тисках оно удар пропускает? Так, что рядом с тобой страшно даже вздохнуть, Боюсь навредить, в твоих глазах утонуть. Я им стал упиваться, им же стал и страдать, В его воли стал губ твоих страстно желать, Хочу я рядом с тобою быть целую вечность, И больше не отпускать. Ну что за беспечность? Понимаю теперь, что люблю тебя очень, Ты - свет в моём мире жестоком, порочном, Жизнь с тобой - мимолётна, разговоры - мгновение, Лишь рядом с тобой мир имеет значение. Чтобы ты не страдал, готов отдать что угодно, Всего себя целиком, душу б продал свободно! Лишь сейчас понимаю, как был глуп, невменяем, Ведь порой ценим мы лишь когда потеряем.
Сначала Джотаро просто показалось, что мысль о неожиданном уходе Нориаки слишком плотно засела у него в голове и неоправданно часто напоминает о себе. Потом всё стало значительно хуже. Парень недовольно вздохнул, когда осознал, что перечитывает один и тот же столбик журнала уже четвёртый или пятый раз подряд, а смысла уловить никак не может. Ну что за отвлекающие мысли? Нориаки же всё предельно чётко сказал – он пошёл в копировальный центр, всего-то. Там же просто не могло что-то пойти не так, да? То, что мысли неумолимо возвращаются к другу снова и снова, а точнее попросту отказываются перескочить с него на что-либо другое в полной мере, беспокоили, вызывали странное чувство скрученности в районе живота, бессовестно отвлекали ото всех дел, но помимо этого – слегка раздражали, потому что альфа всё чаще задумывался о рыжем омеге во время написания очередного взрывного риффа, словно он стал единственным доступным источником вдохновения, всё сильнее расстраивался, обнаруживая непрозрачные шторы плотно задвинутыми, когда выходил на балкон перед сном и надеялся увидеть Кекса на балконе напротив, всё явственнее чувствовал леденящее душу опустошение, если омега отказывался играть в Майнкрафт из-за стримов с Полнареффом. В такие моменты гитарист чувствовал себя одиноким, брошенным, раздавленным изнутри тяжёлым грузом, потому что хотел взглянуть в сияющие радостью лиловые глаза, пока мазолистые пальцы сами собой перебирают струны, а извлечённые ноты сами собой складываются в ладную мелодию, потому что действительно стал ждать и предвкушать необычный дельфиний смех Нориаки и его злые шутки, потому что сердце начинало радостно прыгать в груди просто от осознания того, что омега рядом, целый и невредимый, что искренне улыбается Джотаро и зовёт играть именно его, что рассказывает о своих неудачах в играх или косяках в рисунках по дороге домой, пусть Куджо не особенно в этом и разбирается. Раньше, когда басист просил разрешения набросать портрет альфы во время перерывов или репетиций, последний никогда не отказывал, потому что по большей части ему было всё равно, и ему не составляло труда посидеть неподвижно какое-то время. Теперь же Джотаро ловил себя на мысли, что жаждет момента, когда Какёин вновь захочет нарисовать его, что искренне хочет видеть, как друг уделяет ему больше внимания, чем обычно, как смотрит на него одного, пока весь мир вокруг отходит на задний план. Джотаро хотел внимания Нориаки постоянно и был готов стараться, чтобы его получить. Не каждый раз юноша так глубоко задумывался о своих чувствах, ведь обычно предпочитал закрывать на них глаза, а размышления, тяжёлые, запутанные, похожие на пытку – убирать в долгий ящик, но сегодня, ощущая странное чувство тревоги, альфа отдался этим размышлениям с головой. Это усугубило ситуацию ещё сильнее, хотя казалось, сильнее некуда. Тогда Куджо устало вздохнул и сел за одну из любимых дорогих гитар, на которую у него самого денег не хватало, но стоило зажать интересный аккорд и начать извлекать пальцами правой руки ноты, как вместо продолжения незамысловатой мелодии на ум вновь приходил лишь рыжий парень, а сидеть на любимом стуле стало и вовсе совсем неудобно: вдруг захотелось вскочить и начать нарезать круги по комнате, а ещё лучше – написать Кексу. «Да что такое-то», - с упрёком думал альфа, быстро, так быстро, как ещё никогда в своей жизни, набирая сообщение на сенсорном экране телефона. Когда юноша закончил печатать, то заметил, что пальцы слегка дрожат, а сердце начинает стучать так бешено, что неприятно ощущается в груди. Дальше Куджо не мог сконцентрироваться уже ни на чём, и вместо того, чтобы заниматься своими привычными делами, просто сидел за кассой и бесцельно теребил одежду Джека, то и дело поправляя наклонившуюся шляпу или съехавший ремень; но только разум юноши и в этот момент не был с молчаливым скелетом. Нет, он был с Нори, и лазурные глаза время от времени невольно скользили к телефону, на разблокированном экране которого сообщение уже несколько минут оставалось непрочитанным. «Он просто занят и всё. Я уже схожу с ума», - только подумал Джотаро, как поспешно решил, что к телефону рука тянется не из собственной прихоти, а потому что плохое предчувствие скручивает живот, как во время болезни. Ничего подобного парень в жизни ещё не чувствовал, а потому, разобравшись в назойливых ощущениях, схватился за телефон, яростнее, чем хотел, и набрал знакомый номер. Пока шли длинные гудки, нога Куджо нервно постукивала по полу, а волнение давило всё больше и больше всем своим весом. - Давай же, возьми… - прошептал Джотаро вслух сдавленно, неосознанно, потому что ни о чём другом думать не мог, потому что вдруг хотелось не то, что заговорить, а закричать, как люди обычно кричат от страха при осознании абсолютной поглощающей беспомощности. А потом раздаётся короткий гудок – связь обрывается – Нориаки сбросил трубку. А он ли это сделал? Нет, что за бред. Нориаки должен быть в копировальном центре. Так думал Куджо, пока не понял, что и нескольких секунд на месте спокойно усидеть не может – он начал волноваться, чёрт возьми, так сильно, как никогда раньше. Душу цепями сковал почти животный страх, словно на глазах Джотаро на всё человечество опускалась неминуемая угроза, которую он не в силах был предотвратить. Может, угрозу планетного масштаба и не в силах, зато угрозу, нависшую над одним единственным маленьким человечком – вполне. Джотаро вскочил с места, лихорадочно подхватил все раскиданные вокруг рабочего места вещи и выбежал из магазина, едва не забыв его закрыть. Пока Куджо это делал, руки с ключом тряслись, а в голове, как заевшая кассета, играла одна фраза: «Надо найти Нори, надо найти его любой ценой, чёрт возьми». Джотаро понятия не имел, как ощущается плохое предчувствие, но совершенно явно узнал его, и теперь оно словно подталкивало его к выходу из торгового центра, хотя альфа уже не видел, куда идёт: всем, на что он обращал теперь хоть какое-то внимание, был свободный путь; путь, что приведёт к Нориаки. Остальное не важно. - Воу, братишка, ты куда это? – ошарашенно спросил Цезарь вслед убегающему альфе, увидев того сквозь прозрачную витрину и стремительно выскакивая из алкомаркета. Нет, понятно, пойти на перекур, но это обычно гитарист делал исключительно со старшим братом, а ещё – во время перерыва, а не вот так за два часа до конца рабочего дня. - С Нори что-то случилось, - оборачиваясь, но при этом не останавливаясь крикнул в ответ Куджо, - я должен найти его, - всего одна фраза, но этого было достаточно, чтобы Цеппели медленно согласно кивнул. - Если что – звони! – итальянец сразу заметил неладное: что его младший брат слишком торопится, что лицо его выражает слишком явное беспокойство, граничащее с неподдельной паникой, и это пугало. Значит, предчувствие просто не может обмануть. Цезарь правда надеялся, что всё закончится хорошо.***
По факту найти одного единственного омегу в большом городе, даже если знаешь, в каком точно районе искать, - это гиблое дело, но даже так Джотаро не сдавался. Просто не мог позволить себе такой роскоши. Он бежал так быстро, что буквально чувствовал, как кровь пульсирует в жилах, как бьётся где-то в горле сердце, как холодный пот льётся по вискам. Он не останавливался ни на секунду, разве только для того, чтобы в немой панике судорожно оглядеть местность и выбрать очередной поворот. Дороги, развилки, серые высотные здания; копировальный центр должен быть где-то здесь, где-то рядом с его собственным домом. И всё же – вокруг ничего, ни намёка на место назначения или, что важнее, Нориаки. - Блядь, - в тщетных попытках восстановить сбившееся дыхание выпалил брюнет, опираясь руками о собственные колени и озираясь по сторонам, как умалишённый, - где ты, Нори, где… - чем больше альфа думает, тем сильнее его окатывает волной ледяное отчаяние, потому что что-то подсказывает ему, буквально шепчет на ухо, что он ищет не с той стороны, а трясущиеся от напряжения ноги умоляют остановиться и отдышаться. Парень не слушает секундного позыва тела, через силу выпрямляется, пытается всеми возможными способами сконцентрироваться, сжимает кулаки до боли, которую, впрочем, уже совсем не чувствует, и вдыхает свежий вечерний воздух глубоко, всей грудью, позволя пропитать каждую клеточку тела. – Давай же, давай, - уговаривает Джотаро свои инстинкты, полностью им отдаётся, потому что они – единственное, что может привести его к Нориаки; они – его последняя надежда. Гитарист идёт теперь медленно, почти бесшумно, то и дело прикрывая глаза и плавно, насколько это позволяет колотящееся сердце, вдыхает воздух. Нет, всё ещё нет, но он в правильном направлении. Он это чувствует. Где-то на подкорке сознания, где-то глубоко в животе, где-то в ноющих от напряжения мышцах. Вот оно. Слабый вишнёвый запах. Почти не заметный из-за ещё нескольких, примешавшихся к нему. Лазурные глаза резко распахиваются и наливаются диким огнём, таким, что неестественно блестят в опустившихся на город сумерках. «Нет, чёрт возьми», - мысль громом бьёт в голове, и Куджо срывается с места, как дикий волк, которого неделями держали на цепи. «Никто не смеет трогать Нори», - теперь города вокруг нет, целого мира нет; есть Нориаки, есть конкретная цель, есть одно единственное препятствие и есть в ярости сжимающиеся кулаки. И не важно, сколько там альф, абсолютно не важно, какое у них при себе оружие. Только Нориаки важен, только он из целого мира, и ничего больше.***
- Нори! – на выдохе кричит Джотаро, поворачивая за очередной угол, но бас его звучит тихо, полный неверия и ужаса, звучит так, словно это последние слова, которые он вообще может сказать перед самой смертью. Глаза округляются, стоит им сфокусироваться на рыжем омеге – зажатом в переулке, дрожащем всем телом, плачущем от страха. Сердце альфы камнем застыло в груди, а потом раскололось на тысячу осколков. Этого просто не может сейчас происходить. С кем угодно, но не с Нориаки. Да как это, блядь, возможно?.. Джотаро застывает на месте лишь на долю секунды, недостаточную даже для того, чтобы спускающие омеге джинсы альфы заметили, что их застали с поличным, а потом срывается с места, пока в голове крутится на повторе, как на заевшей пластинке: ещё не поздно. Ещё, блядь, не поздно. Куджо накидывается на лидера троицы так быстро, так яростно, так свирепо, будто тот – наглый чужак, посягнувший на территорию гитариста. Потому что так оно, чёрт возьми, и есть. А дальше всё произошло гораздо быстрее, чем это можно описать. Куджо небрежным рывком развернул альфу за грудки одной рукой, а второй – так сильно врезал ему в челюсть, что тот отлетел на добрых несколько метров, как кегля, в которую врезался шар для боулинга. Джотаро захлестнул адреналин, захлестнули неконтролируемые эмоции, и в этот удар он вложил весь свой гнев, всю свою ярость, а ещё – страх, панику, отчаяние и надежду. - Твою мать! – одновременно с возмущением и страхом вскрикнул один из альф, не успевший даже подумать прийти на помощь боссу. - Эй, ублюдок! Ты что, совсем больной?! Тебе жить надоело?! – беспорядочно кричит второй, отпуская трясущиеся ноги Какёина, позволяя ему стремительно сползти вниз по серой стене. Альфы смотрят на скорчившегося от боли босса, не в силах поверить собственным глазам, а потом мгновение – и бросаются на непрошенного гостя сзади, как дворовые крысы. Куджо молниеносно разворачивается и ловит сжатый кулак насильника, точным резким движением давит на него так, будто может измельчить в труху. Противник издаёт какой-то сдавленный писк, не только от боли, но от страха – потому что стоит ему взглянуть в горящие голубым пламенем глаза напротив, на вздувшиеся по всему телу вену, как кровь стынет в жилах; словно перед ним и не человек вовсе. А Джотаро не контролирует себя, находится в забвении, и в его голове до сих пор одна мысль, затмевающая крики второго подбегающего альфы. «Никто не смеет, блядь, трогать Нори». Какёин находится в прострации, звуки окружающего мира доносятся до него отдалённо, слабо, будто всё вкруг – иллюзия, а он сам – жалкий человек, что пытается найти в этом калейдоскопе плывущих цветов хоть что-то реальное. И всё же юноша собирается с силами, как только может напрягает дрожащие руки и ноги, неуклюже разворачивается, только чтобы с облегчением прижаться к бетонной стене спиной и сквозь размытую пелену наблюдать за разворачивающейся дракой, хватая ртом воздух в попытке остудить охвативший тело жар. - Джотаро, - с губ срывается слабое, но радостное имя его музы, и омега чувствует, как невольно улыбается, потому что всё резко закончилось. Ему всё ещё плохо, тело до сих пор стискивает электрической проволокой острое желание, но теперь паника начала отходить на второй план. Померкла клокочущая злость, ушла тоска и ушло отчаяние. Потому что теперь всё будет хорошо. Потому что Джотаро теперь рядом. А когда он рядом, даже конец света не кажется страшным, ведь он может защитить от любой угрозы, спасти от любого дикого зверя; он ведь и сам похож на волчка, пугающего, когда его близким что-то угрожает, но милого, когда отводит взгляд в невинном смущении, а ещё преданного, честного и верного. Джотаро не похож ни на кого, с кем Какёин ранее был знаком. Даже ритм сердца рыжего почти успокаивается – Куджо пришёл за ним, и теперь обязательно победит - в этом у парня не было ни малейших сомнений. Нориаки сидит и смотрит на драку, истошную, отчаянную и вместе с тем – быструю, как будто всё это фильм в кинотеатре, а не реальная жизнь. Альфы упрямо встают и кидаются на Куджо снова и снова, машут руками так, словно и сами не понимают, что делают, перекрикиваются бессмысленными фразами, а гитарист раскидывает их, будто они совсем ничего не весят, бьёт неистово, рычит надрывно, а когда пропускает удары и получает багровеющие синяки, но лишь сдавленно выдыхает и тут же даёт сдачи с тройной силой. Джотаро словно робот, не чувствующий боли, живущий только ради победы в этой драке. Вскоре все трое альф валяются на асфальте, корчась от боли. Тогда гитарист, почти потерявший в нескончаемом потоке адреналина рассудок, медленно подходит к лидеру, чуть сгибается над ним и с размаху бьёт ногой – не целясь, просто наугад - и выбивает задыхающийся стон из груди. Потом Куджо падает на колени, приподнимает содрогающееся тело одной рукой, а второй – бьёт наотмашь, ещё и ещё, потому что это самое малое, чем он может расплатиться за Нори. - Джотаро, хватит… - слабо просит тогда Какёин, но его фраза оказывается сказанной в пустоту, ибо альфа не слышит. Просто бьёт снова и снова, как заведённая кукла. – Пожалуйста, Джотаро, - где-то внутри омега понимает, что Куджо за такое могут вновь посадить за решётку, и кто знает, насколько, после такого неконтролируемого выпада природной силы. Вдруг альфа замедляется, моргает несколько раз, видит, что противник отключился, а остальные совершенно точно не могут встать, и понимает, наконец, где он и что происходит, вспоминает то, зачем вообще бежал сюда. Нори. Главное сейчас – помочь ему, остальное не важно. - Нори! – панически вырывается из широкой груди, и Джотаро мигом подбегает к другу, поспешно, но аккуратно поднимает его на ноги обеими руками, и одним движением натягивает джинсы на место, даже не думая о том, чтобы так не вовремя засмущаться. Затем, едва контролируя движения из-за бьющего в висках адреналина парень снимает кожаную куртку и оборачивает в неё Какёина и осторожно, точно хрустальную фигурку, подхватывает его на руки и прижимает к груди, крепко, но не сильно, чтобы не причинить боль, утыкается носом в рыжий затылок, и дыхание вновь сбивается. От невероятного облегчения, унимающего животный страх, от волнами растекающейся внутри радости, от знакомого ягодного запаха, заполняющего лёгкие. Куджо обнимает Какёина так нежно и так отчаянно, словно больше никогда не сможет этого сделать. Но это только начало. Теперь у него ещё будет миллиард возможностей заключить Нори в любящие объятия. - Джотаро, - вновь слабо повторил Нориаки, смазанно улыбаясь и приобнимая гитариста, по крайней мере настолько, насколько это позволяли ему подрагивающие руки, - ты пришёл… - Прости, Нори, прости, прости, - как мантру тихо повторяет гитарист, сильно, но ласково прижимаясь губами к рыжей голове и стараясь успокоить собственное ещё трясущееся тело. Он вновь прижимает Какёина к себе и не спешит пока ослаблять хватку, - я пришёл слишком поздно. - Нет, Джотаро, - пытается заверить басист, и слова его звучат так мягко, что сердце альфы пронзает кинжалом острая вина, - ты спас меня. Спасибо, ты же пришёл за мной… - Нори, - только срывается с обветренных губ, и в это слово юноша вкладывает всё, что чувствует, всю бурю эмоций, большинство которых на этот раз – положительные. Он успел, успел, чёрт возьми. Он его спас, теперь всё хорошо. И всё равно сердце альфы не может просто так успокоиться: оно всё ещё колотиться быстро-быстро, а руки всё ещё трясутся, но теперь, по крайней мере, не от ярости и паники, а из-за того, что стальное напряжение постепенно отступает. Джотаро окидывает поле битвы рассеянным взглядом, а потом разворачивается и направляется со своим сокровищем в сторону дома, до которого рукой подать - всего несколько десятков метров. И всё же эти десятки метров становятся новой пыткой. Как только беспорядочные мысли о драке уходят, голову целиком и полностью заполняет сладостный запах вишни, в котором альфа медленно растворяется, как в прекрасном тёплом океане, который становится катализатором мучительного возбуждения. Куджо вдруг судорожно понимает, что и сам такими темпами может не дойти до нужного этажа, но бескомпромиссно отказывается даже думать об этом, потому что Нориаки нужна помощь. Ведь рыжий отдаётся жестоким волнам возбуждения не по своей воле, манит своего спасителя дурманящим ароматом не по своей воле; ему нужна помощь, нужно укрытие, нужны подавители. Джотаро силой заставляет себя думать только об этом, повторяет это про себя, чтобы отвлечься от сводящих с ума животных инстинктов, чтобы не потерять контроль снова, чтобы не накинуться на бедного омегу, который жмётся к нему, отчаянно трётся о сильное горячее тело, цепляется за шею и плечи, как за последнюю ниточку надежды, шумно дышит и издаёт тихие стоны в попытках сформировать из них любимое имя. Джотаро с трудом сглатывает вязкую слюну, в мгновение наполняющую рот, и прижимает Какёина ещё ближе, стремясь сократить расстояние между ними до минимума. - Джотаро… Быстрее, - почти скулит Нориаки, не в силах больше выглядеть достаточно гордо, потому что возникает ощущение, что любимый морской запах усиливается с каждым шатким шагом альфы, и это заставляет инстинкты бушевать, захватывать контроль над разумом, а тело - льнуть к крепкому телу, что находится в непростительной для бессознательного состояния омеги близости. Какёин хочет домой, хочет так сильно, что почти готов даль волю чувствам и горько заплакать, словно это поможет перестать ощущать мерзкий травяной запах, беспардонно вмешивающийся в их с Джотаро переплетающиеся между собой ароматы. Вдруг размыто подумав об этом, вспомнив болезненный укус, осознав то, что его впервые в жизни пометили, и сделал это не любимый человек, против его воли, Нориаки зажмуривается, обвивает руками массивную шею, и сердце сжимают болезненные тиски, что силятся выдавить новую порцию обжигающих слёз; но юноша держится, трясётся в разрывающей душу печали и сладостных судорогах, но держится, не позволяет эмоциональному порыву вновь взять верх, только не сейчас. Куджо и так уже увидел его таким, каким не должен был видеть никогда: жалким, беспомощным, разбитым. Омеге становится ещё более тошно от собственного состояния, от собственной слабости. - Скоро придём, Нори, - мягко заверяет Джотаро, так успокаивающе, что это рывком выдирает рыжего из водоворота негативных мыслей, - осталось совсем немного, - альфа идёт быстрым шагом, по крайней мере настолько быстрым, насколько это позволяют начинающие подрагивать от накатывающего возбуждения ноги, и дышит тяжело, ведь каждый вздох впускает в лёгкие густой вишнёвый запах, в дурмане которого гитарист хочет без сожалений раствориться. И всё же Нори плохо, ему нужна помощь, нужен покой, и Джотаро не должен к нему прикасаться, не должен сходить с ума от его аромата; это непозволительно, оскорбительно, бесчестно. Жестоко напоминая себе об этом, поскольку это единственное, что удерживает растущее желание, Куджо переводит взгляд с дороги перед собой, что как маяк вела его доселе, не давая сойти с ума, на шею Какёина. Конечно же он заметил. Заметил, что басиста пометили против его воли, и осознавать это ужасно: живот вдруг скручивает от давящего сочувствия и осознания несправедливости всей этой отвратительной ситуации. Джотаро хмурится и плотно сжимает челюсть, замечая высохшую струйку алой крови, и ему страшно даже подумать, что Какёину пришлось испытать. – Почти… На месте… - выдавливает из себя альфа скорее чтобы отвлечься от грызущего чувства вины, чем для того, чтобы действительно поставить рыжего перед фактом: он хоть и смутно, но всё же и сам понимает, что они почти дома. Бас юноши звучит низко, хрипло, а слова даются тяжелее, чем парень ожидал. Неловко, так, чтобы не побеспокоить лишний раз шумно дышащего омегу, Куджо умудряется открыть дверь подъезда и медленно выдыхает со смесью облегчения и усталости. С одной стороны, Нориаки наконец в безопасности в полном смысле этого слова, с другой – лестница, которую теперь придётся преодолеть, кажется непосильным испытанием. И всё же Джотаро почти незамедлительно двигается вперёд, невзирая ни на какие препятствия, потому что сначала нужно преодолеть все трудности, а потом уже жалеть себя и разбираться в том, как действовать дальше. Останавливаться хоть на секунду сейчас было бы непростительно. Короткая лестница, ведущая к лифту, оказалась не таким сложным испытанием, как Куджо думал сначала. Гораздо сложнее оказалось сдерживать дико напряжённое тело. Но Джотаро не тронет своего омегу, потому что не имеет на это права. Потому что инстинкты говорят юноше назвать Нориаки своим и овладеть им, но теряющий трезвость разум понимает, что так нельзя, что это непростительно. Какёин никому не принадлежит: ни родителям, ни грязному, воняющему травой альфе, ни друзьям, ни многочисленным подписчикам в Инстаграме, ни уж тем более Джотаро, потому что Какёин – свободный человек, пока сам не решит, что хочет принадлежать кому-то. - Блядь, - выдыхает Куджо одними губами, а потом пытается дышать поверхностно, потому что в миг горько пожалел, что решил ехать в лифте: там дышать тяжело, ягодный запах заполняет собой всё пространство, словно пропитывает парня насквозь, запудривает ему мозги, притягивает его. А из-за Нориаки становится хуже, гораздо хуже, потому что он всем телом прижимается к альфе, трётся о него, неловко обнимает шею, шепчет знакомое имя. Это выше всяких сил Джотаро. Он удивляется своей выдержке, тому, что всё ещё не сорвался, хотя бороться со своими животными инстинктами становится всё труднее; ведь больше всего на свете сейчас хочется помочь, наконец-то, дрожащему от тягучего желания басисту, вжать его в обшарпанную стену лифта, выбить нетерпеливый вздох из нежной груди, накрыть искусанные в попытке сдержать скулёж губы своими, а потом трахать до умопомрачения, чтобы тянущая боль внизу живота ушла, чтобы наступила долгожданная разрядка, вожделенная эйфория… Джотаро отсекает эти мысли глухой стеной, в мгновение ставит на них блок. Он никогда не сделает такого с лучшим другом. Никогда в жизни. Двери лифта открываются, и гитарист буквально вываливается из него, шатаясь, судорожно хватая ртом свежий воздух, пусть он скоро и пропитывается вишнёвым ароматом. Альфа ещё не отошёл от состояния аффекта, никак не может отрезвить помутнённое похотью сознание, а потому не думает пока о последствиях, не думает о том, что скажут родители Нориаки, когда обо всём узнают, и уж точно не думает о том, чтобы отнести друга в его собственную квартиру и оставить там одного после того, как его чуть не изнасиловали в переулке. - Я отнесу… Тебя к себе, - коротко, через силу поясняет гитарист, словно цепляющийся за него Какёин сейчас в состоянии воспринять и переварить эту информацию. На самом деле, он лишь силится сказать хоть что-то, чтобы успокоить судорожно дышащего омегу, а ещё чтобы отвлечься, сконцентрироваться на собственном голосе, ещё раз напомнить себе, зачем он здесь. Нужно помочь Нори и всё. И ничего лишнего. - Джотаро, - в очередной раз шепчет басист, и в этот раз голос его звучит особенно сладко, особенно привлекательно, будто имя гитариста могло в любой момент превратиться в протяжный стон. Куджо чертыхается, потому что и без того клокочущее сердце начинает сильнее стучать о грудную клетку, и пытается успокоиться хотя бы немного, хотя бы совсем, чёрт возьми, немного, просто чтобы ключ от входной двери не выпал из рук; чтобы рука не тряслась, не в силах попасть им в замочную скважину. Щелчок. Дверь открывается. Джотаро вваливается в квартиру и только теперь, когда все основные препятствия позади, осознаёт, как колоссально устал, как до последней капли выдохся, сражаясь с примитивными желаниями и высокими моральными убеждениями, бегая от своих чувств точно напуганный мышонок. - Всё, мы дома, потерпи ещё немного, - вновь заверяет Куджо и себя, и своего спутника, чтобы не потерять рассудок в нахлынувшем с новой силой жаре. Юноша собирается с силами и смотрит на омегу, и взгляд аквамариновых глаз встречается со взглядом лиловых, и оба этих взгляда затуманены пеленой желания, а зрачки так расширены, что это заметно даже в тёмной квартире с выключенным пока светом. Какёин в забвении улыбается, и от этого сердце Джотаро пропускает удар. Вдруг на мгновение сладостная дрожь во всём теле меркнет, потому что юноше остро хочется лечь на мягкую кровать в обнимку с Нори и заснуть, словно ничего плохого не было, но сейчас не время мечтать о таком. Потому что нужно, чёрт возьми, торопиться, потому что Нориаки страдает и отрывисто дышит, задыхаясь, а иногда издаёт нечто, схожее со всхлипами, а потому Куджо не останавливается ни на секунду – захлопывает дверь, с силой навалившись на неё спиной, и быстро несёт свой драгоценный груз в спальню. Чем ближе кровать, тем тяжелее становится дышать, тем невозможнее становится унять трясущиеся руки и подкашивающиеся ноги, потому что кажется, что вот-вот, и всё закончится, вернётся на круги своя, станет как прежде, и никто больше не будет страдать; но это не конец, далеко не конец, ещё нужно слишком многое сделать. Джотаро опирается одним коленом о край кровати и медленно нагибается, всё ещё крепко прижимая басиста к груди, а когда старается уложить того на подушку и разомкнуть руки, рыжий вдруг хватается за альфу и силится утянуть за собой, льнёт к нему всем телом, буквально виснет на нём, и Куджо теряет равновесие – падает на кровать, и хотя успевает вовремя опереться одной рукой на локоть, всё равно слегка придавливает омегу своим весом, вжимая его в мягкий матрас, выбирая сбивчивый вдох у него из груди и в унисон ему издавая короткий сдавленный стон. - Джотаро… Не уходи… - шепчет рыжий, и на уголках его глаз проступают блестящие слезинки. Он забывается в ощущениях и эмоциях, почти не понимает, что происходит вокруг, и всё равно где-то на подкорке сознания его пронзает боль, угнетающее одиночество от осознания того, что Джотаро хочет выпустить его из своих крепких нежных объятий. - Нори, - звучит тихо, виновато, потому что сердце гитариста сжимается в крошечную точку, стоит ему внимательнее всмотреться в лицо друга и заметить, какой красный у того нос, чуть припухший из-за недавней истерики, как блестят его тёмные ресницы, как подрагивают из-за опустошающего отчаяния розоватые губы. Куджо старается звучать успокаивающе, заверяюще, так, чтобы омега точно поверил, глядя ему прямо в глаза, – я сейчас вернусь, только принесу тебе подавители. Я быстро, обещаю, - альфа вновь делает попытку подняться и отлепить цепкого басиста от себя, но вновь всё тщетно: Нориаки как и в первый раз напрягает руки, фиксирует хватку на плечах и шее Джотаро, изо всех сил старается притянуть его к себе, уложить на себя, оставить рядом. - Нет, Джотаро, нет, - задыхаясь в беспорядочных вздохах просит Какёин, почти умоляет, потому что перед ним любимый человек, а не мерзкие грязные альфы. Сейчас рыжий не хочет больше сдерживаться, он тоже так устал, так чертовски устал, что хочет, наконец, сдаться, хочет отпустить уже себя и перестать пытаться сохранять благородный вид. Куджо не понимает, почему омега так не хочет его отпускать, снова обещает, что вернётся через минуту, а потом замирает, когда слышит тихое, - не хочу подавители. Хочу быть с Джотаро, - что прозвучало неуверенно, будто Нориаки не был уверен, как правильно выразить свою мысль. Хочу быть с Джотаро. Что именно он имел в виду? Хотел ли он пролежать с ним всю ночь, просто чтобы чувствовать себя защищённым, и чтобы легче было терпеть тянущую боль внизу живота и нахлынувший жар? Хотел ли он отдаться ему, чтобы закончить, наконец, свою пытку? Этого Джотаро не знал, как не знал и сам Какёин. - Я вернусь, Нори, обещаю, - растерянно шепчет Куджо между тяжёлыми вздохами, без понятия, что ему делать и как успокоить подрагивающего омегу, пытаясь изо всех сил подавить рвущийся из груди рык, ведь юноша под ним елозит, вжимается в него всем телом, цепляется за плечи крепко, но не больно, даже приятно - дай мне встать, отпусти, - делает ещё одну попытку Куджо, не собираясь сдаваться, как бы чертовски тяжело не было, как бы сладкий вишнёвый запах не сводил с ума. - Поцелуй меня, Джотаро, - вдруг просит омега, хотя фраза даётся ему с трудом: язык предательски заплетается из-за помутневшего сознания. Только теперь альфа собирается с силами, чтобы вновь взглянуть в затуманенные сиреневые глаза, взглянуть удивлённо, в неверии, задерживая на мгновение дыхание, теряя саму способность дышать. - Нет, Нори, я не могу, - в низком басе сквозит горечь, разъедающее разочарование, - ты этого не хочешь, - выдыхает Джотаро тяжело, через силу. Парень пытается не думать о смысле этих слов, хотя и без того не может полностью его понять, слишком занятый тем, чтобы любой ценой поддерживать мысли в трезвом состоянии. Он вновь привстаёт на локте, а когда уже готовится встать, Нориаки снова вжимается в него, цепляется, делает так, что альфа невольно чуть ли не приподнимает его с собой. - Я хочу, хочу! - спорит рыжий на грани разборчивости, чувствуя, что вот-вот, и альфе удастся выбраться и уйти, - ты мне нравишься, Джотаро. Сердце в груди Куджо переворачивается. Он и правда хотел бы, чтобы всё оказалось так просто. Хотел бы поверить в эти слова, сказанные омегой не по его воле. - Нет, Нори, - Куджо впервые делает действительно стоящее усилие, чтобы отцепить басиста свободной рукой, - ты не понимаешь, что говоришь, - Джотаро вдруг неожиданно тяжело даются эти слова, и становится больно, действительно больно, и он отводит глаза, опускает голову так, чтобы омега не видел его подавленного взгляда, - отпусти, - под конец альфа звучит уже уставше, почти измотанно, потому что борьба с лёгким и слабым, казалось бы, омегой, стала для него очередной пыткой. - Джотаро, - дрожащим от горя голосом зовёт Какёин, но ослабляет хватку, позволяет себе, наконец, целиком опуститься на кровать вместо того, чтобы продолжать виснуть на альфе. Неожиданная перемена в поведении Нориаки, степень отчаяния в его голосе, усилившаяся дрожь в его стройном теле заставляет Джотаро обеспокоенно взглянуть на его виснушчатое лицо, и в этот момент рыжий обвивает крепкую шею гитариста кольцом рук и с последними своими силами тянет на себя, стремясь сократить небольшое расстояние между ними, стремясь смять обветренные шершавые губы в поцелуе. Куджо не сразу осознаёт, что происходит, но когда до него доходит, то еле успевает остановиться, ровно тогда, когда губы парней разделяет лишь пара миллиметров. Если бы он не остановился сейчас, то уже точно не смог бы потом. Все мышцы уставшего тела напрягаются, словно становясь стальными, и альфа резко приподнимается на локте и, хотя из-за этого движения он сперва неосознанно утягивает омегу за собой, уже через мгновение плотно обхватывает одну из тонких рук и плавно отводит от себя, прижимает к мягкому матрасу, заглядывает в лиловые глаза напротив с сожалением, виной, сочувствием. Нориаки смотрит в ответ разбито, подавлено, грустно, и это разбивает Джотаро сердце. В конце концов ему удаётся подняться, потому что Какёин всё ещё хватается за него, но уже не стремится притянуть к себе. - Я сейчас вернусь, подожди, - альфа пытается звучать так же мягко, как и до этого, но не выходит – в его низком хриплом голосе теперь звенит растерянность, неуверенность, сожаление. Гитарист стремительно отворачивается от омеги, чтобы не видеть, как блестят от слёз его глаза, как он вздрагивает не только от неумолимого жара, но и от обиды, и на подкашивающийся ногах бежит в кухню, включает там свет, судорожно раскрывает все шкафы, словно в панике, беспорядочно достаёт все коробки с лекарствами, какие видит, и из-за трясущихся рук и отбивающего чечётку сердца в груди некоторые пачки лекарств вываливаются из коробок и летят на пол, но Джотаро это не заботит; главное – найти мамины подавители, они мощные и быстро действуют, нужно только их найти, иначе всё было впустую. Куджо в спешке вываливает содержимое самой большой коробки на стол, быстро и резко, как в припадке, перебирает коробочки и, увидев нужную, делает несколько глубоких вздохов, прикрывая глаза. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Главное сейчас – успокоиться. Скоро всё закончится. Непослушные пальцы еле выдавливают маленькую таблетку из блистера, а когда после этого альфы пытается налить в стакан воды, кувшин ходит ходуном, и половина проливается мимо стакана прямо на стол, но и это не отвлекает внимание Джотаро. В его голове всё ещё крутится лишь то, что Нориаки нужна помощь, а остальное не важно. Потом – да, сейчас – нужно подождать. Вся квартира наполняется сладким запахом вишни и резким, сильным запахом моря, они переплетаются, словно танцуют изящный меленный танец, и слиться воедино им мешает лишь мерзкий запах жухлой травы, из-за которого живот начинает крутить, как в приступе тошноты. Джотаро слегка покачивается, когда выпрямляется со стаканом воды в одной руке и таблеткой в другой, перед глазами всё плывёт, и ему кажется, что он сейчас упадёт, что силы покинут его в самый неподходящий момент; возбуждение ощущается почти болезненным, в джинсах становится жутко тесно, а тело то и дело накрывают волны мелкой сладостной дрожи, что зарождаются внизу живота и расходятся до самих кончиков пальцев, стягивают тело шёлковыми нитями. Юноша делает последний глубокий вдох, от которого, впрочем, возбуждение только усиливается, и упрямо идёт назад, к самому эпицентру густого аромата. В спальне, на мягкой широкой кровати, Нориаки лежит в позе эмбриона и горько всхлипывает. Он ведь и правда пытался признаться, осмелился попытать счастье и рискнуть, мечтал оказаться вновь в крепких, но таких греющих душу, ласковых объятиях, поцеловать шершавые, но горячие пухлые губы, а в итоге получил в ответ только сомнение, голос, эмоции в котором прочитать невозможно. Стало ли альфе противно от услышанного? Подумал ли он, что Какёин просто окончательно сошёл с ума? Подушка под веснушчатым лицом намокла от солёных слёз, соплей и слюны, что рыжий не в силах контролировать; на джинсах ярко выделяется мокрое пятно от вязкой смазки. И всё равно омега не стонет, не скулит, а терпит, тратит всю свою концентрацию на то, чтобы терпеть, чтобы не показывать Джотаро абсолютную беспомощность, из-за которой юноша сам себе противен. - Я здесь, Нори, я здесь, - раздаётся во тьме комнаты сбивчивый голос Джотаро, и его обладатель быстро подходит к омеге, садится радом с ним на край кровати, подносит таблетку к розоватым губам. - Вот, держи. Выпей, - как только мягкие губы обхватывают пальцы альфы и зажимают лекарство, Куджо аккуратно приподнимает голову Какёина, подносит к его рту стакан воды, и басист делает несколько жадных глотков, а потом говорит неразборчиво, с нескрываемой печалью и жгучей обидой, достаточно громко, чтобы гитарист услышал. - Но я говорил правду… Джотаро мне нравится. - Подавитель скоро подействует, - на выдохе заверяет Куджо вместо ответа, уже убедив себя в том, что омега в бреду, а потому говорит вещи, которые сам полностью не осознаёт. Джотаро чувствует себя не лучше: разум его готов отключиться в любой момент, но мысли о долге не дают покоя, и он держится, думает о звенящей в ушах фразе, сказанной Какёином, о том, как он на самом деле хочет, чтобы эта фраза оказалась правдой. – Мне нужно ещё кое-что сделать, - Джотаро с трудом встаёт, пошатываясь, опираясь о край кровати, потому что без него точно бессильно рухнул бы на пол, быстрыми, но аккуратными движениями снимает кеды омеги, а потом выходит из комнаты и возвращается спустя пару минут со стопкой первых попавшихся под руку полотенец из ванны и наматрасником, который чудом выдернул из-под простыни с кровати Холи. Куджо почти никогда не заходит в спальню к матери, но замечал пару раз на сушке тонкий наматрасник после очередной стирки, а потому в критической ситуации быстро собрался с мыслями и сообразил, что это как раз то, что сейчас нужно, чтобы хоть как-то создать Какёину более-менее приличные условия и хоть как-то облегчить его мучения, пока подавители не начнут действовать. «Ну же, последние рывки, продержись ещё хотя бы немного», - уговаривает себя гитарист уже совсем обессиленно, пока откидывает окно, несильно, чтобы Какёин не замёрз, а потом расстилает наматрасник с полотенцами рядом со сжимающимся в клубочек омегой. Наступила самая трудная часть. Альфе стыдно, неловко, но он не думает об этом, не думает, как это выглядит со стороны; вместо этого он лишь глубоко вздыхает, предвкушая очередное препятствие на пути к долгожданному отступлению и осторожно гладит плечо Нориаки, привлекая внимание парня, разворачивая его за это плечо на спину. Рыжий сдавленно скулит, но подчиняется, отдалённо понимая, что Джотаро делает это не просто так, что нужно потерпеть ещё немного. После гитарист поспешными, но выверенными движениями принимается раздевать омегу: аккуратно обнимает и приподнимает одной рукой, чтобы достать из-под спины собственную смятую кожаную куртку, аккуратно стаскивает с миниатюрных плеч джинсовку, одним плавным движением стягивает футболку с неоновыми пальмами, а за ней и джинсы, отводя в этот момент взгляд, концентрируя его на своих руках. Осознанно или нет – этого Джотаро никак не узнать, Нориаки помогает, поддаётся махинациям сильных рук, но при этом всё равно как-то безвольно, из-за чего приходится прилагать усилия и приподнимать подтянутое тело, когда того требует ситуация. Куджо достаёт из комода первые попавшиеся спальные шорты, одну из любимых футболок, совершенно не жалея об этом и едва ли обращая на это внимание, и переодевает басиста. Тому чертовски идёт огромная одежда Джотаро, в которой он утопает, которая заставляет его выглядеть ещё миниатюрнее, но альфа не думает об этом; он думает лишь о том, чтобы поскорее закончить, чтобы не беспокоить Какёина больше, чем требуется, чтобы дать ему, наконец, возможность поспать и прийти в себя. Каждое новое движение в комнате, душной от сладкого, вишнёвого запаха, для Куджо сродни подвигу, и всё это он делает только ради Нори, ради их дружбы, которую он ни за что бы не разрушил, идя на поводу у инстинктов. Джотаро одним движением откидывает одеяло и перекладывает друга на подготовленное место, тут же укрывая, а потом осторожным, ласковым движением убирая с милого лица спутанные рыжие пряди, намокшие и ставшие липкими от пота. Ему всё ещё тяжело, чертовски тяжело, и они с Нориаки оба сбивчиво, лихорадочно дышат, но теперь омега не стремится вцепится в гитариста мёртвой хваткой; теперь он лишь с трудом достаёт из-под одеяла руку и тихонько кладёт на мозолистую руку Куджо, явно с намерением сжать её крепче, но в конечном счёте сил на это совсем не остаётся. Постепенно начинающий успокаиваться юноша поднимает на своего спасителя расфокусированный взгляд и просит тихо, но с такой надеждой, что эти слова в практически беззвучной комнате звучат непривычно громко: - Побудь со мной, Джотаро. Пожалуйста. - Хорошо, - альфа соглашается безоговорочно хотя отлично понимает, что остаться – значит продлить свои мучения, значит снова находиться в постоянном напряжении, бороться с желанием прилечь подарить перевозбудившемуся телу драгоценную минуту отдыха. Джотаро плевать. Сначала он думает, что стоило отказаться, почти жалеет о своём согласии, но потом понимает, что если Нориаки так будет легче, то он сделает это, вытерпит всё, что придётся. Всё равно хуже, чем в лифте, уже не будет. Не будет хуже, чем когда омега притянул его прямо к своей шее, к тому месту, где располагается пахучая железа. Если альфа сдержался даже тогда, то теперь это уже не кажется проблемой. - Спасибо, - со слабой улыбкой благодарит Какёин, а потом закрывает глаза, и Куджо долго сидит на краю кровати, поглаживает нежную кисть руки большим пальцем, наблюдает, как расслабляется стройное тело, как дрожь отступает, становится редкой, как рыжий постепенно начинает дышать размеренно, глубоко. Несмотря на то, как до сих пор напряжён сам Джотаро, несмотря на то, что собственную потную одежду он так и не снял, несмотря на то, что на Нориаки всё ещё хочется наброситься голодным волком, губы альфы расплываются в улыбке. Он помог Нори, он успел, он принёс его в безопасное место. Сердце Куджо тоже постепенно успокаивается; его накрывает неподдельное счастье, долгожданное облегчение. Когда Нориаки начинает посапывать, засыпая благодаря схлынувшему жару, гитарист с грандиозным усилием встаёт, едва удерживаясь на ногах, и тихим шагом выходит из спальни, а потом поспешно запирает дверь ключом, который впоследствии просовывает под дверь. Он слишком измотан теперь, чтобы сдерживаться ещё хотя бы минуту, так что лучше перестраховаться и оградить омегу от последней угрозы – себя самого. Джотаро лихорадочно подбегает к балкону и распахивает дверь настежь. Потоки прохладного свежего воздуха врываются в помещение, и альфа жадно вдыхает полной грудью, позволяя кислороду разогнать бесконечное напряжение тела, пропитать каждую его клеточку, подарить успокоение. На секунду не хочется думать уже больше ни о чём, хочется лишь смотреть на потемневшее небо с ярким серебристым месяцем и свободно дышать, как в последний раз. Как только спустя несколько минут вожделенного проветривания мысли становятся немного более ясными, альфа уже в который раз отодвигает желание постоять под холодным душем в долгий ящик, потому что первым делом нужно позвонить Цезарю; только он сейчас может помочь уладить оставшиеся нюансы. Как и всегда помогает. На старшего брата всегда можно положиться, ему всегда можно довериться, и именно в эту секунду Куджо невероятно счастлив, что Цезарь есть в его жизни, что всегда готов прийти на помощь. Руки всё ещё дрожат, но уже недостаточно, чтобы помешать выбрать в списке контактов знакомый номер. Берёт Цезарь трубку почти сразу, точно ждал этого одного единственного звонка. Впрочем, так оно и было. - Братишка! - голос звучит обеспокоенно, непривычно высоко, а на заднем плане, кажется, раздаются не менее обеспокоенные причитания Джозефа, - Ты в порядке? Что случилось, ты нашёл Кекса? - Да, - звучит в ответ вымотанно, немного неуверенно; Куджо понятия не имеет, сколько должен рассказать сейчас, чтобы старший брат согласился помочь без лишних вопросов. Хотя, кого гитарист обманывает, без лишних вопросов точно вряд ли получится, а потому юноша решает начать прямо, - Не приходи сегодня домой. - Что? - Цезарь совсем опешил; нет, конечно он привык к прямолинейности Джотаро, но когда тот говорил что-то выбивающее из колеи без каких-либо комментариев, в голову лезли миллион мыслей, и в конечном итоге правдивой могла вполне вероятно не оказаться никакая из них, - Почему, ты сейчас с ним? - Да. Просто не приходи и всё, - гитарист говорил так, словно это было плёвым делом, которое просто не могло оказаться Цеппели не под силу, и сперва это возмутило итальянца. Потом в голову полезли не очень приличные мысли, потому что если младший брат был сейчас с Кексиком наедине и буквально просил Цезаря им не мешать, напрашивался лишь один логичный вывод. Певец только хотел шутливо съязвить, как Куджо неожиданно продолжил, - И Холи не пускай. - Чего?! - уже в который раз воскликнул Цезарь, и возмущение всё же побороло природное любопытство, - Да Джус, заткнись, не видишь, я разговариваю?! Так, секундочку, Джотаро, ты как себе это вообще представляешь? Что я по-твоему ей должен сказать? - Не знаю, придумай что-нибудь, как ты это умеешь, - Цезарю почти польстило то, с какой уверенностью младший брат о нём говорил, но это никак не облегчило непосильную на первый взгляд задачу. Итальянец хотел-было вновь попытаться уточнить пару деталей, но потом подумал о том, каким чертовски уставшим звучал низкий хриплый голос, и решил сжалиться над его обладателем. - Ладно. Но с тебя потом объяснения. - Спасибо, - нет, Цеппели совершенно точно не показалось, что-то всё же дома было не гладко, потому что если было бы, Куджо не стал бы вкладывать в свои слова столько неподдельной искренности, - И ещё кое-что, Цез, - Джотаро тем временем чуть не забыл ещё один очень важный пункт беседы. Сперва он хотел просто вызвать полицию, но эта идея ушла из головы так же быстро, как там появилась, поскольку, вообще-то, далеко не гитарист в уличной драке выступил в роли жертвы. Новая внезапная идея казалась куда более привлекательной и безопасной, - Позвони своим ребятам из той шайки, помнишь, там ещё один блондин тебя прикрыл в прошлый раз, а ты ему в благодарность отсосал? - у Цезаря, прямо скажем, за относительно небольшой период проживания в Америке не только порядочное количество бывших появилось, но и полезных знакомых вагон и маленькая тележка. - Это ещё зачем? Ты влип во что-то? - только спросил Цезарь, уже готовый надумать себе худших вариантов развития событий, как в трубке послышались какие-то посторонние звуки, потом приглушённый крик Джозефа: «О мой бог! Ты сделал что?!», а потом звонкий хлопок и самодовольное: «Не твоё собачье дело, пёс!» Дальше повисло секундное молчание, снова сопровождаемое какими-то шебуршаниями и, наконец, - Нет, я, конечно, всё понимаю, у меня связи и всё такое… - Надо кое-кого припугнуть, чтобы больше по переулкам в нашем районе не слонялись, - перебил Куджо, чтобы поскорее разъяснить ситуацию, ибо отложенное желание принять холодный душ никуда не пропало, а то и дело напоминало о себе. Благо, тут Цезарь лишних вопросов задавать уже не стал, наоборот, ответил максимально понятливо, даже с ноткой воодушевления в голосе. - Понял, принял, осознал. Будет сделано. - Спасибо. Правда спасибо, - повторил благодарность Джотаро, медленно, наконец, выдыхая. Если Цезарь обещался что-то сделать, то он всегда выполнял обещания, а значит он наизнанку вывернется, но Холи домой всеми правдами и неправдами не пустит. Не хватало тут ещё её обеспокоенных визгов... - Ты расскажешь? - вдруг начал Цеппели, но под конец голос его стих в неуверенности, и слова остались недосказанными. Всё же мучить брата больше, чем нужно, не хотелось. - Завтра, - коротко пообещал гитарист. Сейчас у него не было ни желания, ни возможности пересказать всё, что произошло всего за один вечер. - Хорошо, - итальянец в конечном счёте тоже почувствовал облегчение. Если не случилось чего-то, что Джотаро обязан хранить в тайне, значит не случилось ничего страшного. Ну, по крайней мере альфа наделся, что его младший брат никого не убил, надеялся отчаянно, ведь совсем отрицать такую мысль было нельзя, - Спокойной ночи, братишка. - Спокойной, Цез, - вложив максимум благодарности в последнюю фразу, Джотаро выключил мобильник. Теперь, когда отрезвляющий воздух в достаточной степени проветрил гостиную, в квартире стало даже как-то по-особенному уютно, ведь манящий запах омеги хоть не рассеялся без остатка, но стал не таким густым, не таким насыщенным. Он стал свежим и лёгким, как обычно, и казалось, словно под окнами квартиры цветёт прекрасный вишнёвый сад, чей аромат не сводит с ума и не заставляет голову идти кругом, а лишь привлекает внимание, дарит истому и вдохновение. Наконец-то можно было сполоснуться под бодрящей водой, снять порядком надоевшее напряжение и отдохнуть… Джотаро не мог думать ни о чём, кроме переполняющего его всепоглощающего чувства облегчения.***
Нориаки ничего не снилось, хотя спал он спокойно, не ворочаясь и не мучаясь в приступах жара, но в какой-то момент умиротворяющие тьма и тишина начали рассеиваться, а приятная расслабленность и уют постепенно уступили место иссушающей жажде и лёгкой головной боли. Юноша сперва с силой зажмурился в попытках окончательно проснуться и осознать своё самочувствие, а потом не спеша открыл глаза, перед которыми очертания тёмного пухлого одеяла сперва были расплывчатыми, но с каждой секундой вырисовывались всё отчётливее. Неприятная сухость во рту, надоедливая пульсация в висках, мягкая, тёплая подушка – вот всё, о чём омега мог думать первые несколько секунд, находясь в прострации, не осознавая, где он и что происходит. Однако стоило напрячь мозги, как в воспоминаниях смутно всплывали безликие образы посетителей, яркие витрины магазинов, а потом боль, злость, отчаяние и страх. Парень инстинктивно сжал одеяло, вздрагивая всем телом и шумно выдыхая. Нет, не может быть, этого не могло произойти – упрямо проносилось в голове, но тонкий травяной запах говорил об обратном. Тогда почему Какёин не на улице? Почему ощущает свой собственный запах так слабо? Он упускает что-то ещё, что-то очень важное… Точно. Джотаро. Он дома у Джотаро. Юноша резко сел в кровати и на всякий случай осмотрелся со сбитым с толку, виноватым выражением лица; да, сомнений быть не может, Куджо действительно спас его и принёс домой. Конечно, с этого момента всё казалось ещё более смутным, но постепенно вспоминалось, и чем дальше, тем более неловко и стыдно становилось рыжему. Он вдруг чересчур явственно почувствовал ногами приятную ткань одеяла, а когда откинул его и опустил взгляд, то обнаружил на себе чужие шорты; окно было откинуто, очевидно, чтобы проветрить спальню, а когда Какёин почувствовал, что сидеть сомнительно жёстко, пошарил рукой по простыни и нащупал под собой стопку полотенец. Веснушчатые щёки вспыхнули и стали напоминать алые спелые вишни. - Вот блин, - сдавленно сказал Нориаки, ссутулившись и схватившись за волосы, словно это могло как-то помочь избавиться от поражающего молнией чувства вины. – Как же так… - Джотаро столько для него сделал! Ему пришлось ввязаться в жестокую драку, справляться с омегой, пока тот был в бреду, держать себя в руках всё это время, возиться с ним, как с малым ребёнком, не способным даже самостоятельно переодеться… Это было слишком. Смущение и презрение к самому себе плотно схватили парня за горло, но он твёрдо решил, что для начала, - надо извиниться, - после чего не без труда вылез из-под тёплого одеяла и решительно, но тихо подошёл к увешанной плакатами двери. За окном на тёмном небе уже мерцали звёзды, значит, проснулся омега посреди ночи, и его спаситель вполне может спать, что не было бы удивительно. Ручка не поддалась, хотя рыжий попробовал надавить на неё несколько раз, а когда взгляд сиреневых глаз нечаянно упал на пол, то уловил там что-то блестящее – это был ключ. - Ему было настолько тяжело… - констатировал сам для себя Нориаки, и от этого стало ещё более неловко, ещё более тошно, ведь Джотаро правда сдержался и не трогал его, не воспользовался им, хотя имел такую возможность. Жажда с новой силой напомнила о себе и, разобравшись, наконец, с дверью, юноша вышел в коридор, а затем и в гостиную. Куджо мирно лежал на излюбленном диване под клетчатым пледом и мирно спал. «Я ещё и занял его кровать», - с удушающим сожалением заметил рыжий, и ему никогда ещё не хотелось провалиться сквозь землю настолько сильно. Какое-то время он просто виновато стоял перед диваном, как пристыженный ребёнок, понятия не имея, куда себя деть, но потом решил, что сейчас выяснять что-либо в любом случае ещё рано - будить Джотаро он бы точно не посмел. Постояв немного на месте, переминаясь с ноги на ногу, омега двинулся дальше, в кухню. Коробки с лекарствами уже стояли на столе, и омега изо всех сил старался не думать, почему так произошло. В глубине души он и так знал ответ, а сгорать от стыда ещё сильнее просто бы не смог. Стакан воды, наполненный до краёв, парень осушил в несколько мгновений, и это будто перезарядило его, наполнило энергией, хотя и не взбодрило окончательно – спать ещё хотелось, даже очень. После Нориаки так тихо, как только мог помыл стакан, поставил коробки на их законные места, будто это хоть как-то могло искупить его вину, а потом направился назад в спальню, внутренне уговаривая себя не смотреть больше на Джотаро, иначе душу бы точно вывернуло наизнанку от переизбытка чувств, но стоило рыжему оказаться возле дивана, как его окликнул сонливый хриплый голос: - Нори? Ты в порядке? То, как обеспокоенно это прозвучало, то, как Джотаро приподнялся на локтях и потёр глаза и то, каким уставшим он сейчас казался, нанесло финальный, сокрушительный удар, и после того, как Какёин обернулся к альфе, на его глазах проступили неконтролируемые слёзы. Он не хотел снова показывать свою слабость, не хотел так позориться, не хотел выглядеть в глазах альфы обычным слабым омегой, но ничего не мог с собой поделать, потому что с каждой минутой начинал всё отчётливее вспоминать всё произошедшее, и за всё это – за всю свою неосторожность и глупость – хотелось самому себе пощёчин надавать. - Джотаро, - голос предательски дрогнул; в миг омеге стало так неловко, так противно от собственного поведения, что он приобнял себя за плечи, словно это могло помочь ему лучше контролировать эмоции, - извини. Мне так стыдно… - Нори! – прозвучало в неверии, почти с упрёком; Куджо хотел тотчас подскочить и подбежать к омеге, но тот опередил его и вдруг сел на край дивана, а потом почти отчаянно прильнул к мускулистой груди, и альфа с готовностью принял басиста в свои горячие объятия, подвинулся вплотную к спинке, чтобы друг смог улечься рядом. – Эй, тебе не за что извиняться, - уверенно шептал брюнет, ласково поглаживая мягкие рыжие волосы, а свободной рукой прижимая к себе вздрогнувшего омегу за талию, - ты не сделал ничего плохого. Всё хорошо, успокойся, - было приятно наконец иметь возможность обнять Какёина и успокоить без лишнего страха укусить его и потерять над собой контроль, и в глубине души гитарист по-настоящему наслаждался этим, но всё же в первую очередь был просто рад, что с рыжим всё в порядке, что он пришёл в себя и вновь наконец может контролировать свои слова и действия. Джотаро отчасти восхищался выдержкой Нориаки, ведь он был не таким крепким и не таким выносливым, как гитарист, но всё равно весь вечер не менее стойко держался, несмотря на охвативший его жар, смог вынести это испытание, ни разу не бросившись на альфу, даже если инстинкты затуманили его разум. - Джотаро… Почему ты такой добрый? – пробормотал Нориаки куда-то в широкую любимую грудь, сильнее прижимаясь к большому подкаченному телу, словно к тёплой печке в холодную зимнюю ночь, чувствую себя в абсолютной безопасности. За всеми неловкими чувствами он, конечно же, испытывал огромную радость, согревающую не хуже объятий, и совершенно не понимал, чем заслужил такой обескураживающей заботы, такого доброго к себе отношения; чем вообще заслужил познакомиться с таким потрясающим человеком, как Джотаро. Куджо в ответ удивлённо моргнул, а потом укрыл их обоих мягким пледом и тоже обнял рыжего чуть крепче, вдохнул полной грудью едва уловимый из-за подавителей ягодный аромат, по которому успел за несколько часов поверхностного сна чертовски соскучиться. Полностью насладиться им мешали лишь травяные нотки, что пристали теперь к Нориаки на долгий месяц без возможности от них отмыться. Глубокое сочувствие вновь стиснуло Джотаро изнутри. - Я не добрый, - наконец беззлобно ответил альфа, - просто сделал то, что должен был, - в успокаивающем жесте брюнет вновь провёл по рыжей голове, задумываясь над тем, как ему повезло всё-таки вовремя испытать яркое плохое предчувствие. Если этот дар имелся у него всегда, то почему он сработал лишь однажды в его жизни? Почему не срабатывал тогда, когда старший брат с разбегу прыгал на него по утрам? Вот тогда оно пригодилось бы ничуть не меньше. – Любой поступил бы так на моём месте, - продолжил юноша, хотя и не был мастером слова, потому что чувствовал, что должен продолжить говорить, чтобы убедить Нориаки в том, что всё хорошо. - Нет, Джотаро, - басист заметно ослабил напор и теперь не вжимался в гитариста как голодный волчонок вжимается в мать-волчицу, а просто почти неподвижно лежал в согревающих тело и душу объятиях. – Любой воспользовался бы мной, а ты этого не сделал, - тихий голос Нориаки был полон сожаления, и из-за этого сердце Джотаро больно сжалось. Он бы правда хотел, чтобы Какёин перестал винить себя во всём произошедшем; в конце концов, печальное происшествие – просто случайность, а от них никто не застрахован. - Какая разница, что бы сделали другие? – Куджо звучал так спокойно и так уверенно, что это казалось непривычным; никогда ещё омеге не приходилось видеть его таким ласковым, таким терпеливым, - Там оказался я, и теперь всё позади, - брюнет безустанно гладил басиста по голове, а потом и сам ослабил хватку, когда понял, что рыжий всё больше расслабляется и дышит всё размереннее, но не убрал свободной руки с его аккуратной спины. Странно, но несмотря на то, что Нориаки всё ещё не до конца успокоился после всего случившегося, у Джотаро в душе растекались неподдельные радость и тепло, может потому, что из-за своего характера и перманентного одиночества он просто чертовски изголодался по прикосновениям, а может потому, что неосознанно скучал по тем мгновениям, когда Нориаки дарил ему свои объятия. Альфа действительно стал надеяться, что Какёин не уйдёт, что останется лежать здесь, рядом, потому что лежать с веснушчатым парнем в обнимку было гораздо удобнее, чем с самой мягкой подушкой на свете. - Я отвратителен, - вдруг прервал уютную тишину рыжий, зарываясь сильнее в широкую грудь, словно стараясь спрятаться там от всего свалившегося на него стыда, от отвратительного незнакомого запаха, что затягивал, словно болото. Голос его звучал странно, непривычно, пропитанный нотками презрения, - как тебе не противно обнимать меня? Я же теперь так мерзко пахну, - Нориаки решил полностью открыться альфе, рассказать обо всём, что его беспокоит, высказать все свои подозрения, потому что доверял ему так, как ещё никому на свете. Испытывал такую сильную любовь, как ещё ни к кому в жизни. - Нори, - прозвучал в ответ удивлённый бас, а потом его обладатель постарался просунуть руку между ним и омегой, чтобы чуть отстранить последнего и поднять пальцами его аккуратный подбородок, заставить взглянуть в свои небесно-голубые глаза, пусть в тусклом свете луны и звёзд их почти и не было видно, - мне не противно, потому что мне всё равно, как ты пахнешь. Ты прекрасен таким, какой ты есть, и оставался бы таким, даже если бы не пах ничем вовсе, - впервые Куджо не пришлось насильно выдавливать из себя слова; сейчас они лились сами собой, потому что они нужны были Какёину так же сильно, как вода или воздух. – Знаешь, почему? Потому что ты умеешь давать людям шанс, - Джотаро прозрачно намекнул на себя самого, ведь они с Нориаки никогда не стали бы настолько близки, если бы последний не разглядел бы в альфе нечто большее, чем просто вечно угрюмую гримасу и злой волчий взгляд. – А ещё ты весёлый. И милый. - Я не милый, - омега улыбнулся против своей воли, потому что Джотаро тоже улыбнулся, сказав это; он явно сделал это специально, чтобы подбодрить, потому что заранее знал, каков будет ответ. Было очень тяжело отвести взгляд от красивого любимого лица, но рыжий всё же смог это сделать, чтобы вновь улечься к гитаристу почти вплотную, вновь почувствовать его тепло, вдохнуть его морской запах. – Это ты милый, раз говоришь такие вещи, - добавил юноша уже игриво, едва сдерживая лёгкий смешок. Он сказал это не только чтобы просто поддержать попытку альфы хоть немного поднять ему настроение, но возможно и для того, чтобы попытаться выдать что-то наподобие лёгкого флирта: какая разница, если Джотаро всё равно не нужно всё это, как он сам говорил тысячу раз? Если он всё равно останется для Какёина несбыточной мечтой, до которой невозможно дотянуться. - И это я слышу от человека с пухлыми щёчками? – по-доброму усмехнулся Куджо, совсем не заботясь о том, чтобы подавить накатившие эмоции. Рядом с Нори можно было не бояться иногда их проявлять, можно было не бояться смеяться или даже широко улыбаться, ведь он никогда за это не осмеёт и не осудит, будет считать альфу по-настоящему крутым и брутальным в любом случае. - Ну и что? Ненавижу свои щёки, - на этот раз без каких-либо ярких эмоций заявил рыжий, вновь зарываясь лицом в грудь брюнета, в этот раз уже не просто для того, чтобы почувствовать себя нужным и защищённым, а потому что вспомнил, как на самом деле обожает эти упругие «малышки». Грех упускать возможность лишний раз полежать на них, не так ли? Джотаро тем временем удивился такому ответу, а потому решил спросить в лоб, раз уж вечер откровений всё равно начался. - Тебе не нравилось твоё старое пухлое тело и не нравится новое. Какое же ты тогда хочешь? - Как у тебя! – выпалил в ответ Нориаки, отрываясь от самого удобного места в мире и взглядывая в лицо гитариста, которое оказалось таким неуверенным и сбитым с толку, что омега еле подавил смешок; даже в темноте эти эмоции казались слишком яркими для обычно спокойного альфы, и это выглядело непростительно забавно. - Но почему? – вопрос прозвучал искренне, без малейшего намёка на провокацию, потому что Джотаро ожидал услышать всё, что угодно, но не это. Более того – он, к сожалению, не понимал желания друга. Если смотреть на вещи объективно, у Какёина никогда не могло бы быть таких же накаченных рук - он родился омегой, а не альфой. Зачем такое пустое стремление, если всё равно невозможно это изменить? - Потому что я ненавижу быть омегой, - признался Нориаки едва слышно, отчасти разбито, словно признавал поражение в битве, и такой резкий перепад громкости выдавал палитру из обречённости и презрения со всеми возможными их оттенками. Теперь стало понятно, почему Кекс носил футболки и толстовки на несколько размеров больше своего, почему огрызался, когда его называли милым. Он делал это, потому что действительно был таким, но не мог ничего с этим поделать. - Но ты не можешь этого изменить, - ответил Куджо осторожно, чтобы не оскорбить своими словами басиста, а попытаться поддержать его. Хотел бы он в этот момент позаимствовать красноречие Цезаря хотя бы на один вечер, - почему бы не попытаться увидеть плюсы? - А какие плюсы? Скажи мне, какие? – рыжий сперва разозлился на такой глупый, как ему показалось, вопрос, но быстро взял себя в руки, ибо вспомнил, что всё-таки оказался здесь, в безопасности и тепле, только благодаря Джотаро и только ему одному. Вспомнил, что никто ещё в жизни не делал для него так много, как Джотаро сделал за почти два месяца их знакомства. Продолжил рыжий спокойным, размеренным голосом, уже вновь сильнее прижимаясь к альфе, будто это могло доходчивее донести до него суть слов, и внутренне очень понадеялся, что из этих согревающих объятий не придётся вылезать ещё долгое время. Как минимум, до наступления утра. - Тебя когда-нибудь освистывали на улице или хлопали по жопе без спроса? Или, может, пихали, как какую-то вещь, когда нужно пройти? – Джотаро нахмурился, допустив, что всё это и правда могло когда-то произойти с Какёином, а вполне вероятно и не раз. - Я хочу быть больше. И сильнее, - басист делился своими самыми сокровенными мыслями и мечтами, а потому Куджо боялся даже пошевелиться. Такое абсолютное доверие не могло не льстить, но в то же время он задавался вопросом: почему же Нориаки так себя не любит? - Но посмотри на меня, - омега сделал паузу, будто подбирая нужные слова, но в конце концов так и оставил фразу незаконченной, ведь и правда не знал, что ещё сказать, да и не нужно это было; многозначительное тяжёлое молчание сказало всё предельно чётко. Джотаро слушал внимательно, не перебивая, стараясь хотя бы приблизительно представить чувства омеги, то, что ему приходится порой испытывать, а потом начал уверенно, словно воспрянув вдруг духом: - Ты и так сильный, Нори. - Нет Джотаро, я пиздец какой слабый. Да я же даже за себя постоять не могу! Посмотри на вещи объективно, - Джотаро буквально кожей почувствовал, как рыжий в этот момент горько усмехнулся, но в этот раз альфу наполнило не пустое сочувствие, а воодушевляющая решимость, ощущение внутренней силы, вера в то, что его слова сейчас могут что-то изменить. - Я смотрю, и знаешь, что я вижу? Что ты по-настоящему сильный, потому что до сих пор не сломался, несмотря на всё то дерьмо, что с тобой случилось, - альфа чуть приподнялся на локте, не выпуская, впрочем, Нориаки из объятий, чтобы попытаться взглянуть в веснушчатое лицо, и омега понял намёк, посмотрел в лазурные глаза в ответ. – А ещё у тебя красивые глаза. Они похожи на цветочки, - вдруг выпалил гитарист абсолютно невпопад, и тут его сердце пропустило удар, а потом ушло в пятки. Какого хрена это сейчас было? Он что, попытался сказать что-то вроде комплимента? Хорошо, что в гостиной было темно, иначе бы пылающие кончики ушей было бы с Луны видно. Какёин несколько секунд просто молча пялился на друга, пытаясь понять, не обманул ли его собственный слух, а потом промямлил сдавленное «спасибо», тут же, однако, отводя взгляд и заливаясь краской, точно также благодаря всех богов за то, что раскрасневшихся щёк было не увидеть в темноте. Вдруг омега с такой силой вжался в Джотаро на и без того тесном диване, что тот плюхнулся на место, безмолвно, ибо накатившее смущение удушило все задатки красноречия в зародыше, и почти рефлекторно обнял хрупкое тело сильнее. Спустя мгновение рыжий добавил ещё тише, почти неравборчиво: – А у тебя красивая улыбка. В гостиной повисла тишина, и сначала она ощущалась неловкой, потому что оба парня не знали, куда деться от неожиданных взаимных комплиментов, но уже спустя минуту стала такой, какой чаще всего бывала между ними: умиротворяющей, приятно обволакивающей, как тёплая вода, как ласковый летний ветер. Эта тишина была бы идеальной и почти абсолютной, если бы только Куджо не отвлекало собственное, предательски громко бьющееся сердце. Оставалось надеяться, что рыжий не услышит, как оно глухо стучит, словно в попытках прорваться сквозь крепкую грудную клетку. Он старался, действительно старался думать о чём угодно, кроме того, как хотел бы пролежать вот так вот рядом с вишнёвым омегой целую вечность, болтая с ним обо всём и ни о чём одновременно, обвивая руками его тонкую талию и аккуратные плечи, вдыхая его тонкий аромат, желательно без зловонной примеси травы. Последняя мысль вновь заставила Джотаро нахмуриться, а потом его вдруг осенило: решение проблемы пришло так же неожиданно, как гром среди ясного неба, и теперь оно казалось таким очевидным, таким правильным, что альфа не понимал, как раньше до него не додумался. И всё же, Какёин может быть против. Гитарист выждал ещё минуту, а потом всё-таки решился, потому что всем телом чувствовал, что омега в его руках всё ещё напряжён, а сердце его тоже колотится быстрее, гораздо быстрее обычного. - Нори, - Джотаро дождался привычного вопросительного мычания, которое рыжий выдавал всякий раз, когда был готов уделить собеседнику внимание, но следующие слова на короткое мгновение словно застряли в горле. Всё же поступать так – не совсем правильно, хотя, с другой стороны, куда правильнее, чем зажимать в переулке и делать это без спросу вовсе. – Хочешь, я… Я могу тебя пометить, - альфа нервно сглотнул в ожидании ответа, мечась в сомнениях, стоило ли вообще такое предлагать, но, несмотря на это, о сказанном он не пожалел, потому что это был единственный способ избавиться от травяного запаха навсегда, как от страшного ночного кошмара. Нориаки пошевелился в крепких объятиях Куджо, а потом замер на мгновение, обдумывая перспективы. Вообще-то, это и правда показалось ему отличным вариантом. Более того, единственным стопроцентным, ведь абсолютно подавлять природные запахи альф и омег могли только очень сильные подавители, которыми пользовались в основном омеги, чтобы маскироваться под бет. Честно говоря, Какёин и сам думал как-то над тем, чтобы начать ими пользоваться, но быстро отказался от этой идеи, потому что они зачастую настолько сильно влияли на гормональную систему, что вызывали кучу побочных эффектов или просто крайне плохое самочувствие, а особенно у молодых омег, чей гормональный фон ещё неустойчивый. Одним словом, юноша быстро решился на этот серьёзный шаг, а потому поднял, наконец, голову, чтобы с надеждой заглянуть в голубые глаза напротив и коротко, уверенно кивнуть. - Ладно, - неуверенно шепнул Джотаро, облизывая пересохшие вдруг губы, - тогда… Откинь голову, чтобы я… - альфа запнулся из-за накатившего волной смущения. Он никогда ещё никого не метил и лишь в теории знал, как это вообще делается, но почему-то полную некомпетентность в этом вопросе показывать всё равно не хотелось. Судорожно думая, как жалко, должно быть, он выглядит со стороны, альфа и не заметил сперва, что Нориаки послушно отодвинулся на самый край дивана и повернул голову достаточно сильно, чтобы открыть доступ к шее, и теперь лежал в напряжённом ожидании, рассматривая телевизор у противоположной стены с таким интересом, будто он был включен, и крутили там что-то очень увлекательное. Джотаро завис, неосознанно любуясь кажущейся в серебристом свете луны алебастровой шеей басиста и тем, как вздымается от волнения его грудь, а когда осознал это, моргнул пару раз, чтобы собраться с мыслями, и навис, наконец, над омегой, зажимая его меж своих рук. – Будет больно, - предупредил альфа с оттенком вины в голосе, будто Какёин и без него не знал этого очевидного факта. - Боже, Джотаро, ты мнёшься, как будто это я тебя кусать собрался. Сделай это уже, - посмеялся в ответ рыжий, внутренне надеясь, что предмет его обожания не заметит, как вновь дрогнул от смущения его голос, и у Куджо словно камень с души упал. Он думал, Нориаки боится, или что ему неприятно даже думать о том, что должно вот-вот произойти, но по итогу всё было нормально, и он просто старался лежать по-максимуму неподвижно, чтобы ничего не испортить. Альфа глубоко вздохнул финальный раз, внутренне коря себя за то, что и правда мнётся, как какая-то школьница, а потом с тихим «ну и ну» медленно наклонился к светлой шее, стараясь при этом не прижиматься к омеге вплотную всем телом, чтобы не произошло непредвиденных неловкостей и просто чтобы не раздавить друга своим весом, и, обдав тонкую тонкую кожу горячим дыханием, из-за чего у Какёина мурашки вдоль позвоночника прошлись, впился клыками в то же место, где находился старый, уже подживший укус, чтобы избавиться от него навсегда, чтобы полностью перекрыть своим. Нориаки коротко вскрикнул от неожиданной колющей боли, потому что едва ли помнил, как это ощущалось в первый раз, и неосознанно вцепился в плечи Джотаро, будто это могло помочь унять дискомфорт, а когда клыки достали пахучей железы, по телам обоих парней на краткое мгновение словно пробежались мелкие разряды, приносящие за собой тягучее чувство сладкой истомы. Какёин не сдержал тонкого тихого мычания, от неожиданности вырвавшегося из груди, а Куджо – чего-то среднего между сдавленным мычанием и глухим рыком. Омега терпеливо лежал на месте, зажмурившись, почти неподвижно, пока альфа не отстранился, тяжело дыша, и не лёг назад к спинке дивана с растерянным выражением лица. Он не думал, что это будет ощущаться так ярко, и уж тем более не думал, что так засмущается собственной совершенно естественной реакции. Пару секунд Нориаки не решался вновь повернуться к Джотаро и просто лежал на месте, восстанавливая сбившееся дыхание и утирая внешней стороной ладони проступившие капли крови, но потом всё же сделал это и вновь прижался к гитаристу, поудобнее устраиваясь в тёплых объятиях. Так музыканты лежали несколько минут, прислушиваясь к своим ощущениям, чувствуя, как постепенно инородный травяной запах бесследно растворился, а свежий запах вишни и солоноватый запах моря переплелись между собой, смешались, дополнили друг друга. В душе Джотаро вдруг воспылало такое тепло, какое он ещё никогда не испытывал. Это было что-то новое, и в то же время знакомое, ведь на самом деле он просто почувствовал, как их с Нориаки новая связь усилила его эмоции, его чувства. - Спокойной ночи, Нори, - стало последним, что Куджо прошептал рыжему после задумчивого молчания. - Спокойной ночи, Джотаро, - мягко ответил Какёин, уже привыкнув к такому классическому взаимному пожеланию за несколько ночёвок, на которых они с гитаристом вместе были, а потом добавил с такой нежностью, на которые вообще был способен, - ты самый лучший, - и светлые мысли перед сном не в силах было омрачить даже горькое осознание того, что отношения и чувства были Джотаро не нужны. Альфа ещё пару раз провёл мозолистой рукой по вьющимся рыжим волосам, прислушиваясь к собственному ускоренному сердцебиению, а потом глаза его сами собой слиплись. Юноша проваливался в царство Морфея стремительно, а параллельно думал о том, как же сильно его угораздило влюбиться в маленького милого гремлина, что лежал так близко, но в то же время – так далеко. Потому что Джотаро понимал, что Нориаки заслуживает большего. Кого-то, кто будет защищать его всю жизнь, кого-то такого же весёлого и разбирающегося в видеоиграх, кого-то достаточно красноречивого, чтобы выразить всё прекрасное, что есть в омеге, все его плюсы, всё, за что его можно искренне любить.