в детстве я слышал от матери много сказок. об ангелах, любивших демонов, во времена, когда ещё не ведали запретов. о месте, в котором скитаются души умерших.
одной из таких историй — из тех, что, засыпая, я просил рассказать «еще раз» — был миф об энергии, переходивший от предков из уст в уста.
— ты чувствуешь, милый? это моя энергия, — запястье мамы ложилось ко мне на грудь, и мое естество заполнялось знакомым, приятным теплом. мама пахла гибискусом, пряными травами и той безграничной любовью, от которой мне хотелось счастливо улыбаться.
— чувствую.
— говорят, часть энергии остаётся с нами даже после нашего ухода в другое место.
мама никогда не называла небытие его истинным именем. казалось, ей было боязно даже от мысли, что кто-то из нас — ангелов, близких сердцу, — окажется по другую сторону.
— энергия эта слаба и едва уловима, — мама всегда убирала руку, но тут же возвращала ее, перебирая между пальцев мои темные, редкие волосы, — но она есть. она согревает странника до конца его нелегкого пути.
— а что случается в конце?
— мотылёк достигает цели. и тогда наступает покой.
мотылёк достигает цели, а затем окончательно погибает.
что, если детская сказка об энергии оказалась совсем не сказкой?
в приглушённом свете настольной лампы твоё осунувшееся лицо выглядело восковым. абсолютно неживым. твои щёки блестели от слез. ты лежал, запрокинув голову на подушку, и в тишине комнаты — гнетущей, прерываемой лишь тихим, измученным плачем — казалось, мир вокруг больше не существует.
затихли встревоженные голоса, перманентно проносившиеся за дверью; затихли стрелки настенных часов, отсчитывавших минуты твоих страданий. даже твоё сердце — ещё некогда неистово бьющееся, мечущееся в агонии — затихло и лишь жалобно, практически бесшумно постукивало.
тук-тук. тук-тук. тук.
я медленно, нерешительно подошёл, опускаясь на край кровати, и внимательно взглянул на тебя. худые, впалые щеки; дрожащие веки со слипшимися ресницами; серый, изморенный голодом, но все ещё родной и любимый профиль.
я не удержался и коснулся пальцами твоих скул. задержал свою руку, как мантру прокручивая голос мамы:
«говорят, часть энергии остаётся с нами даже после нашего ухода в другое место».
ты не почувствовал даже доли того, что я надеялся вложить в прикосновение. тогда я, разозлившись на себя и на злой, беспощадный рок, невесомо провёл рукой по твоим ключицам.
смелее, отчаяннее, прорываясь сквозь толщу пространства и множество вселенных между нами.
что остаётся нам после смерти? лишь горстка воспоминаний о днях, когда мы были неподдельно счастливы.
я подался вперёд и накрыл твои пересохшие губы своими. с поцелуем — бестелесным, воздушным, но нежным до боли в сердце, картинками калейдоскопа замелькали мои [наши общие] воспоминания.
день, когда мы сбежали от всех, укрывшись в тени мыслительного дерева. кольцо из надёжно сплетенных рук. и твой смех.
твой громкий, искристый смех.
***
— ты же знаешь, у меня никого нет роднее тебя, — неожиданно серьезно выдал ты, вкладывая в красные, опухшие от поцелуев губы травинку, избегая смотреть на лечебные огни, отгоняющие все невзгоды, — никого.
я внимательно посмотрел на тебя, кивая. я знал.
всегда знал. но в тот момент промолчал, заполняя тишину более важным и сокровенным. моя ладонь опустилась тебе на грудь — туда, где тогда еще ровно стучало сердце. и ты почему-то вздрогнул.
— я никогда не предам тебя, ади. ты мне веришь?
ответом ты сжал мои пальцы так крепко, что фаланги скрутило болью. наши взгляды соприкоснулись. твоя энергия — яркая, как утреннее солнце, пахнущая морем и обжигающим пятки песком, — навеки запечатлилась клеймом на моей ладони.
— «никогда» значит ни-ко-гда.
ты улыбнулся.
— какой же ты, оказывается, романтик.
еще несколько минут назад мы занимались любовью на этом же месте. сейчас ты уже шутил, будто всё это не имело большого значения. ты поднял с травы рубашку и встал с места, как всегда закрывая пути к продолжению разговора, — идем, у нас скоро урок у геральда.
как будто тебя хоть когда-нибудь волновали уроки в школе.
— знаешь, я всё время думаю, что было бы, не признайся ты в своих чувствах. смог бы ты жить с этой тайной, зная, что я у тебя под носом? — я поднялся вслед за тобой и встряхнул белоснежные крылья. — живу, дышу, разговариваю. пахну спелыми яблоками. так ты, кажется, говорил?
— ничего бы не было.
я бы забыл тебя.
***
последняя страница этой истории вспыхнула и погасла, оставшись углями на омертвевших от льда губах. я очертил ими конечный символ на твоём запястье, позволив картинкам воспоминания снова стать частью нас.
— «никогда» значит ни-ко-гда.
ходит слух, что часть энергии остаётся с нами даже после нашего ухода в другое место. энергия эта слаба и едва уловима, но она есть. она согревает странника до конца его нелегкого пути.
в момент, когда холод пронзил всё моё естество, лишив моё тело возможности двигаться и дышать, ты распахнул глаза.
