Художка или Обнажённая натура

— Джон, нам надо поговорить. Джон поднял взгляд на своего соседа по комнате, Майка Стемфорда, обычно ходячее добродушие, но сегодня похожего на надутого бурундучка. Джон вытащил изо рта зажатый там подсохший кусочек какого-то хлебобулочного изделия, что пару минут назад отыскал в закромах их комнаты. — Это твоё я взял? Прости. Я… — Угощайся, — Майк махнул рукой. — Я же тебе говорил, что на твоей половине, это я для тебя приберёг. — Тогда что? Если не очень важное, то давай потом. Я на зачёт бегу. У меня хвосты накопились, пока я… Тут Джон замолчал, не решив, что можно рассказать приятелю о своих приключениях и ночёвок у Шерлока, а что не стоит. — Да, пока ты совсем не учёбой занимался, — кивнул Майк. — Я знаю. Не забывай, что мне звонил тот полицейский, с которым ты тусуешься, предупредить, что ты не придёшь ночевать. — Какой поли… А. Понял какой. Майк, мы поговорим, но давай не сейчас. Я убегаю. Зачёт, потом… — он опять замолчал, не зная, упоминать ли имя Шерлока, которого он тоже уже давно не видел, только строчил извиняющиеся сообщения. Хотя за что извиняться? Это из-за дел Шерлока он так запустил учёбу. Чего будущему врачу допускать нельзя. — Ладно. Поговорим, когда ты сможешь, но сейчас на один вопрос ответь. Ты меня другом считаешь? — Эм… ну… Да, конечно, — Джон откусил ещё часть от твёрдокаменного изделия, непонятно чем бывшего раньше. — Тогда почему я у тебя в телефоне не записан даже по имени? Ни другом, ни соседом. Никак. Просто цифрами. — Офкуфа фы фнафефь? — От того же полицейского. Я думал, мы друзья. Все эти годы, что вместе живём, так думал. А по факту… я для тебя — никто? А этот… к кому ты постоянно убегаешь, с кем ты едва знаком, уже друг лучший, да? — Майк… — Ты у него ночуешь, живёшь практически, решаешь с ним его дела… А мне не позвонил бы даже? Чтобы я всю ночь с ума сходил, гадая, что с тобой случилось? — Майк, я… прости. Телефон твой… ну я второпях его вбил, когда мы только познакомились. А потом… уже и привык как-то. Хочешь, прямо сейчас исправлю? Мы друзья, конечно. Лучшие. А тот человек, он… он ну как бы… не совсем друг, а скорее… — Джон старался одной рукой засунуть остатки еды в карман, а другой найти номер Майка. — Скорее кто? Судя по тому, как ты покраснел… Джон. Ты же хочешь сказать… — Вот, смотри! Твой номер. С именем! Майк, мы друзья с тобой, клянусь! Но также клянусь, что мне бежать нужно! Зачёт! — Угу. Зачёт… Джон убежал, а Майк вздохнул. Потом чуть улыбнулся. — Ну, наверное, всё же не друг. Так, приятель. Но… всё же, хороший приятель, верно, Джон? Мне первому же почти признался, что влюбился. Эх, Джон... мне будет тебя не хватать... *** — Чуть левее. Да, вот теперь хорошо. Ровно. Довольна, сестрёнка? — спросил Виктор Тревор. Доминика кивнула. — Да, можете закреплять. Через несколько минут специально нанятые рабочие закончили вешать специально увеличенное фото в раме. Три девочки на пьедестале с грамотами в руках. На первом месте, в своём любимом красном костюме, что купила для неё Доминика, сияющая счастьем Ребекка Шесть Тетчер. С кубком победительницы в руках. На втором, в не обтягивающем, а свободном, не таком ярком, купленном отцом, «наименее шлюховатым из всех предложенных» по его определению, сама Доминика. Её последнее состязание. Последние дни, когда она могла стоять, ходить, ездить на лошади. На третьем, в зелёном, Мэри. Три подруги, что не были уверены в мире вокруг, в своём будущем, но совершенно уверены друг в друге. Так в то время полагала Доминика. — Ты точно этого хочешь? — спросил Виктор, когда рабочие вышли, заодно вынося висевший прежде на этом месте портрет их отца. — Не больно тебе будет постоянно наблюдать такое? — Не знаю. Пока… пусть будет. Хочется поговорить с ними. С каждой из них. Спросить Ребекку — за что? Я же во всём помогала ей. Деньги давала и обратно не просила. Экипировка вся, форма, сам клуб… — Я помню как ты ночами над афишами сидела, чтобы эти деньги заработать, — Виктор чуть сжал плечи сестры, стоя за её креслом. — Неблагодарная… Знаешь, такие люди часто ненавидят благодетелей. — Не думаю, что Ребекка прямо так ненавидела… и предвидела такой исход, но всё же… Я одна осталась жива из нас троих. Хоть и в кресле. — Дом, я тут сказать хотел… Мне же, как главе семьи, теперь вся почта отца идет… — Тревор-младший думал, что споткнётся об это слово, но нет. Выдал спокойно. — Я там на некоторые уже отвечать начал, и мне про врача одного написали, чудеса творит. И не такие случаи, как твой, на ноги ставит. Вообще лежачих. — Знал бы ты, сколько таких писем мне пишут… Виктор, пока у нас деньги есть, нам и не такое обещать будут. Нужно быть внимательнее и осторожнее. Брат… нам нужна будет помощь. При всей моей любви к тебе, ты явно не готов встать у руля отцовского бизнеса. Не хочу панику разводить, но боюсь его партнёры нас на раз облапошат, отберут всё, что можно, и хорошо если не на улицу выкинут. — Сам этого боюсь… Хорошо ещё, что сразу не налетели. Но письма идут, от желающих помогать по генеральной доверенности отбоя нет. — А мы ещё дети, — Доминика взяла брата за запястье и посмотрела на него. — Что там не говори про возраст, глупые дети. Что в делах отца не смыслят ничего. Меня он близко не подпускал. Да и ты... ему не замена. И кому доверять — не знаем. Что делать будем? — Я справлюсь. Обещаю. Ты можешь ни о чём не волноваться, — Виктор посмотрел на фото, снова на сестру. Обошёл кресло и встал перед ней. — Скажи лучше, ты ноги как? Совсем не чувствуешь? — Сразу я даже… то на чём сижу, не чувствовала. Но теперь — ощущаю. Что жёстко, или неудобно. И ноги… первые недели там была как пустота, а сейчас, особенно после массажа и процедур, будто появляется что-то. — Это хорошо! Это значит… — Брат, ты тему не переводи. С делами и бизнесом, что решать будем? — Домми, я... — Чай подан, — раздалось вдруг сзади. Близнецы обернулись и увидели Гретту с чайным столиком на колёсах. Эта дама умела передвигаться по дому совершенно бесшумно. — Доминика, ваш, с ежевикой, Виктор, ваш, с земляникой. И что велите делать со снятым портретом Тревора-старшего? — Было бы можно, велела бы его сжечь, — прошептала Доминика себе под нос, а потом с благодарным кивком взяла чай. — Гретта… очень вас прошу. Давайте начистоту. Вы за нас или против? У меня нет сил бояться ещё и того, что вы нас потравите. — Я служу этому дому, — был холодный ответ. — Дому Треворов. Сейчас домом Треворов владеете вы, значит, я служу вам двоим. Травить или как-то иначе вредить вам в мои планы не входит. Я не осуждаю и не обсуждаю деяния, что происходят в этих стенах. Лишь слежу за порядком. — А мне теперь тоже служите? — осторожно спросил Виктор. — Если я попрошу никогда более не называть мои рисунки мазнёй и оборудовать для меня студию, где я мог бы работать? Рисовать? — Если таково будет ваше желание, — Гретта чуть поклонилась. — Вау! То есть… это было бы очень любезно с вашей стороны, Гретта. Женщина чуть кивнула и двинулась на выход. — Жаль того отца, которого убили родные дети. А потом ещё и хотят сжечь его портрет. Близнецы замерли, пока Гретта шла к дверям, а она, уже на пороге, небрежно бросила: — А что касается помощи в семейном бизнесе, финансах, и прочем… разрешите порекомендовать вам одного человека. Если не сам возьмётся, то кого-то надёжного поставит. Могу попросить. У него моя внучка служит. Антея. Толковая девочка. Моя рекомендация дорогого стоит. *** — Повторите ещё раз? Вы кто и что от меня хотите? Хорошо Майкрофт Холмс был один в кабинете и некому было удивляться всей гамме чувств, что отразилась на его лице, пока он слушал собеседника. Точнее собеседницу. — Бабушка Антеи? Дела семьи Треворов? Да, Антея замечательный секретарь, но… Нет. Слушайте, у меня совещание через пять минут начнётся, и мне совершенно некогда… Да не грублю я вам не думал даже! Какие дети? Кто их собирается обижать? Слушайте… — Майкрофт чуть потёр надбровные дуги, что было у него признаком крайней усталости. — Мне совершенно не интересно, о каких суммах там идет… СКОЛЬКО??? Так, подождите. Это не телефонный разговор вообще. Ладно. Я постараюсь найти время. Какая машина к пяти? У меня ближайший месяц расплани… Да, но… ох, Боже правый…