oštrica ruže.

POV Тильда: Не вижу, но чувствую лопнувшими губами: босоножки она сменила на кирзовые сапоги. У этой суки острые колени. От них так больно, как, должно быть, больно от штык-ножей. Голос рявкающий, прокуренный; хорватка оглушает меня, прогавкав что-то на своём, после чего хватает за волосы, наматывает их на кулак и тащит обратно — к пыточному столу. В течении, наверное, недели я оставляла поверх неотёсанных досок то слюну, то кровь, взбодренные мокротой и желчью. Интуиция подсказывает, что сейчас мне придётся распрощаться с зубами. Или же вовсе — существованием пленницы, тем самым обретя свободу. Однако, мне категорически этого нельзя. Я прикрываю живот, пытаюсь извернуться. Серборез, буквально сросшийся с ребром её ладони — самый, что ни на есть, пульт управления мною: Моей осанкой. Уровнем адреналина в крови. Потоком мыслей. Сговорчивостью. Лезвие, порядком сточившееся о плоть неугодных, я должна была вот-вот ощутить собственной глоткой, но… К сожалению, мне всё-таки не довелось.

***

Я просыпаюсь в абсолютном ужасе. Дёргаюсь, неосознанно пытаясь разорвать вязки, всхлипываю и проклинаю всех, чьи имена спросонья умудряюсь вспомнить. Имён, кстати, одно-единственное, и оно — Кристина. Брови её взлетают, а изо рта, прежде сомкнутого в сплошную линию, доносится кассета о том, какая же я всё-таки kurwa — разбудила. Она поднимает вооруженную руку, вспарывает одну из простыней, которыми я привязана к изголовью, и смотрит куда-то сквозь. Обижается, не злится; она устала, она — с натяжкой человек… В свете керосинки, смрадом которой пропитались её волосы, лезвие сербореза блестит, как во сне. Я понимаю, что мой кошмар продолжается, но уже наяву. — Отвяжешь? Мне слишком больно, чтобы лежать на спине. Слишком жарко. Слишком тесно. Пожалуйста, позволь мне хотя бы изменить положение. Я не сбегу, физически не смогу воспротивиться… Однако, она молчит, а это, вопреки поговорке, означает «нет». Ну, на нет и суда нет. Меня знобит, простыни подо мной мокрые от пота, крови и мочи. Их испарения, смешиваясь с вонью от керосинки, провоцируют рвотный позыв. Ещё. И ещё один. Сблевать не получается — мышцы слишком напряжены. Лихорадка натянула их струнами… Кажется, я начинаю понимать, что именно со мною произошло. Промежность ощущается сплошной опухолью; единственной свободной рукой, запястье которой вязки протёрли до кости, я трогаю лоснящийся живот. Брюшину распирает; пузо вздуто… И вместе с этим — оно опустело. Нет. Нет-нет-нет. Господи… Мне становится гадко; так пакостно и горько, что нельзя описать словами. Просто нельзя. Подобное необходимо пережить, а дальше… Дальше жить уже не захочется. Даже местью существовать, перемалывая остатки зубов в попытке скалиться. Кристина. Шнайдер. Хорватка германского происхождения. Сто восемьдесят в холке, шатенка. На вид лет сорок. Усташевская католичка. Руки крепкие, как у мужчины; на правой носит серборез. Она осознанно выбила из меня смысл.