Smasher

      Смэшер снисходит в «Мальстрем», подобный богу-машине из шизофренических молитв группировки.       Желторотые еще парни и девочки, напичканные проводами аж по самые гениталии, тут же прекращают свою работу по разгрузке прибывшего вчера «Эбунике». Скрипучие ворота из синего и красного железа, выкрашенных дешевейшей токсичной краской, застывают полуоткрытыми, как челюсти огромного трупа. Скрип петель затихает в воздухе, слабый как стон умирающего. В воздухе пахнет озоном и солью — это дует с моря порывистый штормовой ветер. Небо над головой наливается сталью.       Парень с лицевым имплантом, похожим на растопырившего ноги паука, пихает под ребра девушку, отличавшуюся огромной, шестого размера, хромовой грудью. Пара быстрых слов на ухо, полных благоговейного, горячечного шепота. Косички из гофрированной стали больно бьют по плечам, тычутся от резких движений в рот и нос. Каждый член «Мальстрема» застывает, когда под его ногами начинает содрогаться земля. Гулко грохочет металл о металл, железо стонет и прогибается под Смэшером. Его клешни скрежещут о перила, рассыпая между пальцев фейерверки огненных искр.       Восемь глаз парня и три девушки загораются самым ярким из доступной палитры красного, когда Адам, «Первый Сотворенный Борг», забирается на борт «Эбунике», уже прозванного бандой «Нагльфаром».       Он выпрямляется во весь свой громадный рост, взирая на группировку сверху вниз, как взрослый на нерадивых детей. Лучи холодного солнца отражаются на черном исцарапанном металле. Свет ложится линиями на складки тканевой обшивки его бронированных пластин. Адам смотрит равнодушно, бессердечный как всегда. Глаза-лампочки не выражают эмоций. У маски из кожи нет мимики. Но члены банды чувствуют подобно одомашненным крысам, что каждое движение Смэшера преисполнено скрытой, величавой угрозы. Он медленно обводит толпу взглядом. Как зверь, в глазах которого людям никогда не прочесть эмоций. Кажется, что дышит, но у Смэшера нет легких.       Первый предвестник Рагнарека.       Фенрир, железный волк, искрящий святым электричеством.       «Мальстрем» омывает Смэшера. Каждый глядит во все глаза, и настоящие, и искусственные, но никто не отважился коснуться Адама. Каждый хочет, но боится. Не пристало обычным людям касаться богов. Пусть смотрят и радуются, что хотя бы это им позволено.       Особо впечатлительные падают ниц, безвольные как марионетки с перерезанными нитями, дребезжащие как пустые ведра. Если бы оптические импланты могли имитировать слезы, они бы это делали без перерыва. Хрипя, давясь слюной и сплевывая через каждое слово привычный, родной мат, «Мальстрем» молится своему богу. Каждый о своем, каждый на свой манер. И десяток голосов сливается воедино, создавая нестройный хорал из обрывков разнокалиберных, но одинаково простых, гопницких эмоций.       Они рвут на себе железные и резиновые патлы, разрывают жилеты и куртки из синтетической кожи. Бьют кулаками в грудь. Топают ногами, хлопают в ладоши. Когда восторг «Мальстрема» достигает пика, когда даже электронное сердце начинает биться с превышающей допустимые нормы по ТТХ частотой, Смэшер открывает рот.       Все замирают.       А он ядовито спрашивает:       — Что, будь у меня хуй, вы бы его всей толпой отсосали? А, долбоебы?