Перевертыш

Проснувшись, резко сажусь на кровати. Смотрю в телефон: десять двадцать. Во рту пересыхает: осталось совсем мало времени! Постели Яна и Эльжбеты пустуют, но в ванной шумит вода, доносится тихий голос сестры: напевает, собираясь на свидание. Тороплюсь схватить бумагу, маркер и пролистать сигилы, надолго зависаю над привычными ледяными кристаллами, но все же двигаюсь дальше: в прошлый раз они подвели, нужно выбрать что-то, завязанное на страхе или злости. Чтобы наверняка сработало в момент опасности. Замираю, не дыша, наткнувшись на простой символ из трех компонентов. Это оно, – знаю, чувствую кожей. Не давая себе времени передумать, перерисовываю, обрываю листок до круга, прячу в карман джинсов. Вчерашние, с кровавым пятном, комком валяются на стуле. Ежусь, спихиваю на пол и заталкиваю под кровать. Быстро одеваюсь, машинально оглядываюсь в поисках сумки, но вспоминаю, что отдал ее Матвею. – Доброе утро, – Эльжбета появляется из ванной. Вопреки обыкновению, на ней шорты и майка – не хочет запачкать платье на квадроцикле. Светлые волосы собраны в высокий хвост, яркие голубые глаза подведены аккуратными стрелками. Я вдруг думаю: какая же она красавица. Неудивительно, что старые ведьмы позарились на ее тело. Крыська тоже выросла бы невероятной. Наверняка Буба хотела проверить ее, не меня, в тот роковой вечер. Страх сжимает сердце. – Как спалось? Я уже будить собиралась, чтобы не проспал затмение. – Нормально. А Ян где? – наскоро застилаю постель, помогаю заправить кровать брата. Эльжбета благодарно кивает: – Внизу. Уже давно встал и о чем-то ругался с Матвеем в мессенджере. Злой как собака, сам увидишь. Пошли завтракать, – пошли. На веранде только брат. Хмуро поглощает омлет. Поминутно лезет в телефон, проверяя трынькающие сообщения. Не отвечает. Я не решаюсь даже поздороваться. Поднимаю голову каждый раз, когда в доме раздаются шаги – но вижу только очередного постояльца, решившего выпить кофе на веранде. Матвей появляется к концу завтрака. На поясе – моя сумка, руки в карманах. Лицо бледное, губы стиснуты. Останавливается возле Яна, коротко взглянув на меня. Говорит брату: – Идешь? Тот молчит. Я отставляю чашку, Эльжбета смотрит на близнеца, на Матвея. Подходит тетя Майя, начинает убирать со стола. Спрашивает: – Ну что, готовы к затмению? Там Иван накоптил нам стекол, лежат на рецепции. Берите, я специально вам отложила. – О, спасибо! Пойду возьму, – подхватывается сестра, а Ян наконец выдыхает, глядя перед собой: – Только сегодня. И дальше – тема закрыта. Не хочу ничего слышать о колдовстве, ритуалах, Буке. К тебе, Мышонок, это тоже относится. Никаких рисунков, преследований детей, ничего. – Только сегодня, – он вскидывает глаза на меня. – Следующее затмение через пятнадцать лет. Все должно решиться в ближайшие часы. Если ведьмы не получат свое, то будут вынуждены ждать долгие годы, искать себе новых детей. Или не доживут, состарившись раньше срока. – Вы о чем? – не понимает тетя. – Да так... – Ян встает. Я тоже поднимаюсь. – Пойдем на луг. Скоро начнется, – говорит Матвей. Во дворе нарастает рев: подъехал Влад на квадроцикле. Мы еще успеваем увидеть, как Эльжбета садится, машет на прощание, сверкая улыбкой. Парень скупо кивает, поддавая газу. Сжимаю кулаки: чертов ублюдок. Выйдя за ворота, смотрю им вслед. – Надо было просто начистить ему рожу с утра, как я предлагал, – кривит губы Матвей. – И никакого свида... – О, заткнись, – рявкает Ян. – Он мудак, но не заслуживает такого на ровном месте! Эля бы меня возненавидела. Буба с тетей доложили бы родителям, и тогда вообще... Тебе бы тоже знатно прилетело, придурок! Пошли на чертов луг, отсидим там сраный час и разойдемся, и чтоб я вас до конца дня не видел: задолбали уже! Твой психоз заразен, Мышонок. – Сам заткнись. Не смей с ним так говорить, – Ян зло фыркает, отворачивается. Первым уходит вверх по тропинке. – Он просто злится, потом будет жалеть, – киваю: знаю. Но обида все равно вскипает в крови, мешается со страхом. Смотрю в телефон: одиннадцать пятнадцать. Деревянно переставляю ноги, слушаю шепот ручья, пение насекомых. Считаю вдохи-выдохи, повторяю мантрой: шаг за шагом. Будь храбрым, Тадеуш. Иначе умрешь. Эля умрет. Без оружия на поясе чувствую себя голым. Матвей берет за руку. Если Ян обернется – увидит. Скулы теплеют. – Мы будем идти сразу за тобой, – говорит парень. – Ничего не бойся. Я... – Спасибо, – ловлю его взгляд. – Спасибо, что... что ты здесь, – мне не хватает слов, чтобы выразить свои чувства: сейчас я бы не запустил ни одно заклинание, так они перепутались. Матвей останавливается, трогает мой подбородок, заставляя запрокинуть голову. Быстро целует в уголок губ, прижимается щекой к щеке: – Все будет хорошо. Я обещаю. – Будь осторожен. Я не знаю, на что они способны... – не могу предсказать магию, неповоротливую и стихийную. Реакцию Бубы на пистолет. По позвоночнику бежит дрожь, когда парень отстраняется. Ян кричит издалека: – Але, ну где вы там? – брат уже скрылся за последним поворотом дороги. Дальше – холм, ведущий к лесу, нагромождение камней у обрыва. Жабий ручей расширяется, превращаясь в бурную речку, убегая в чащу. – Вам лучше спрятаться здесь, чтобы на лугу я был один. Если Бу... ба увидит нас вместе, может наслать чары или еще что, – говорю, когда мы догоняем брата. Тот морщится, но молчит, пожимает плечами: делайте, что хотите. – Хорошо, – Матвей ощупывает меня взглядом, брови сошлись на переносице. Будто хочет еще что-то сказать, но сдерживается. Поднимаю руку, прощаясь: идите. Мне – наверх. Сквозь полевые травы, протоптанной тропинкой до первых деревьев. Замираю, не в силах войти в сосновые тени. Опускаюсь на землю возле, подтянув колени к груди. Вокруг звенит мошкара, ветер колышет колоски. Золотое солнце стоит в зените, свет уже начинает блекнуть, окрашивая мир в розоватые, мягкие тона. Я опускаю веки, мне невыносимо – словно проваливаюсь в кошмар. Лес шепчется за спиной. Вот-вот раздастся голос Крыси, зовущий меня. Захрустят ветки под тяжелыми шагами. Рука ляжет на макушку – вот так, дергая за волосы, рывком поднимая на ноги. Стискиваю зубы. С губ срывается сиплый стон. Распахиваю глаза. Его – совсем близко, один глядит на сторону. Рот с серыми, кривыми зубами растянут в оскале. Лицо плывет, меняясь и перестраиваясь, не разобрать черты. Я едва могу увидеть в нем Лешека. Страшная маска из перекрученных проволокой костей будто прилипла к бледной, потной коже, проросла козьими рогами. – Привет, Мышонок, – шепчет чудовище, сильней сжимая мои волосы в кулаке. Запоздало вскидываю руки в попытке защититься, и Бука фыркает. – Не вертись, маленький, и скоро все закончится. Пойдем со мной, пока твои друзья не подоспели. Ты же не хочешь, чтобы им было больно? Его вкрадчивый, скрипучий голос звучит почти нежно, можно различить сожаление. С усилием качаю головой. Покорно, как марионетку, позволяю повести себя тропинкой. Лес скоро смыкается вокруг нас. Ледяной страх в моих венах сковывает движения. Дыхание вырывается короткими толчками. С ужасом понимаю, что не смогу использовать чары. И пистолет бы не смог. Я не храбрый, сколько бы шагов не сделал. – Жаль, что так вышло с Крыськой, – вдруг выдыхает Бука. – Я лишь хотела припугнуть  и посмотреть, на что она способна. А вон как получилось. Горячая ладонь перемещается мне на шею, впивается пальцами в загривок. До смерти хочется обернуться, проверить: идут ли Матвей и Ян, но я боюсь выдать их. Злые слезы жгут глаза. Шепчу, выдавливая из себя слова: – Почему я? – Черный человек смотрит коротко, хмыкает. – Ты вызвал град, – она выбрала меня еще тогда. Грудь сдавливает. Я запоздало пытаюсь считать вдохи-выдохи, но сбиваюсь, теряюсь – среди папоротников и покрытых лишайниками сосен, мягких розоватых теней и золотого света. Мы сходим с дорожки. Спотыкаюсь о корни, скольжу на мягкой, покрытой хвоей, земле. Бука идет легким, пружинистым шагом, совершенно не хромая. Спешит: смотрит в небо, запрокинув голову и прищурившись. Солнце убывает. Лес вокруг кажется зыбким, ненастоящим. Между деревьев появляются светлячки. Едва различимы, искрами провожают нас в чащу. Шум реки давно исчез, и я не знаю, смогу ли найти дорогу назад. Будет ли у меня шанс вернуться. Вдруг думаю, что все восемь долгих лет жил в ожидании этого момента, этой новой, решающей встречи. Что идти вот так – правильно, пусть и до смерти страшно. Моргаю, заметив просвет между деревьев. – А вот и мы! – весело кричит Бука, и я дергаюсь. Пальцы с острыми ногтями сильней сдавливают затылок. – Не бойся, малыш. Гляди, здесь твоя сестренка! Эля стоит посреди поляны, на сложенном из ветвей знаке. У ее ног ничком лежит тело: черное платье, белые растрепанные волосы. Кира. Позади, на поваленном дереве, сидит, опустив подбородок на грудь, бабушка. На ее коленях – листок с заклинанием, залит кровью. Сестра гладит, рассматривая, свои руки, трогает лицо кончиками пальцев – ведет по бледным, еще влажным щекам, очерчивает скулы, брови, касается ярких, подкрашенных к свиданию, губ. Стрелки размазались, под глазами – потеки туши. Взгляд уверенный и счастливый. Горло перехватывает спазмом. Нет!... – Ну здравствуй, братик, – Эльжбета... Кира усмехается. Убирает за ухо выбившуюся из растрепавшегося хвоста прядь. Зажмурившись, выдыхаю: – Где она? – Еще здесь, – хмыкает ведьма, постучав пальцем по лбу. – Не надолго. Можешь попрощаться, Эля услышит. – Нет времени, – Бука швыряет меня на сигил. Не дает подняться, садясь сверху, прижимая запястья к земле. Смеется, обдавая кислым, гнилым запахом изо рта. Извиваюсь, пытаясь вырваться, но он держит крепко, отпустив лишь на секунду – чтобы ударить в висок. Все вспыхивает алым, я ныряю в темноту, а когда зрение возвращается, вместо Черного человека вижу Бубу. Она склонилась надо мной, смотрит пристально. Не держит. Хочу подняться на локтях, отползти, но не могу пошевелиться. Тело не слушается. Вообще. Пытаюсь закричать, но безрезультатно. Буба тихо говорит: – Бедный Мышонок. Ты не был моим любимчиком, но все равно: жаль. Забирать чужих детей проще, да в этот раз не повезло. – Это с какой стороны посмотреть, – голос Эльжбеты звучит незнакомо. Интонации чужие: сладкие как мед. – Такой сильный и красивый мальчик – большая удача. Тем более, много лет горевал по сестренке. Создал достаточно грустных воспоминаний, чтобы питать магию воды. И все еще невинен, подходит для ритуала! Идеально, на мой взгляд. – Помолчи, – бросает Буба. Я слышу стон и, скосив глаза, вижу Лешека, сжавшегося в комок под поваленным деревом. Запустив пальцы в волосы, он раскачивается из стороны в сторону. Страшная маска слетела и валяется на земле, над ней клубится черный дым. Мужчина всхлипывает и прячет лицо в ладонях, а я слышу хруст веток, щелчок предохранителя. Голос Матвея: – Отпусти его. Буба поднимает голову. Прозрачные, водянистые глаза глядят без тени страха. Меня начинает бить дрожь. Тело чуть отмирает, тянусь непослушной рукой к карману, где спрятано заклинание. – Какого черта ты дела... – начинает Ян, но Кира роняет несколько неразборчивых слов, и он замолкает. Шорох шагов: ведьма проходит мимо. – Где только разжились? – они слишком далеко, я вижу лишь размытые пятна – замершие. Как Кира забирает пистолет у Матвея, а он даже не шевелится, так и остается стоять с поднятой рукой. Закрываю глаза. Дураки, какие же мы дураки. – Интересно, – тянет Буба. – Я недооценила тебя. Сначала вломился в мою комнату, теперь это. Какие еще сюрпризы ты мне подбросишь, малыш? – склоняется ниже, я чувствую липкое дыхание на щеке и ледяное прикосновение к шее. Как ногти раздирают кожу, оставляя глубокие царапины. Смотрю сквозь набежавшие слезы: она прикусывает запястье левой руки и прикладывает, соединяя – кровь к крови. Меня передергивает. Выгибаюсь дугой, пальцы наконец достают клочок бумаги. Сжимаю в кулаке. Буба шепчет что-то, и тело снова обмякает, отказываясь подчиняться. – Украл мои чары, гаденыш, – она коротко хохочет. Косящий глаз почти закатился на бок. – Я ведь сразу узнала, сразу поняла! Решил сбежать от моих снов? Что ж, надеюсь, тебе сладко спалось, ведь больше ты меня не обхитришь! Бабушка начинает говорить нараспев заклинание – сложную мешанину звуков, которая заползает мне в уши, заполняет сознание ревом и клекотом, дальними голосами. Их десятки, и все – детские, звонкие. Мертвые. Исподволь просачиваются воспоминания: я и Крыся маленькие, играем с мячом во дворе гостиницы. Эльжбета с Яном за столом – в день нашего приезда, такие похожие, и очень разные. Мама и обрывок разговора, которого я никогда не слышал. Дедушка в своем любимом кресле, а вот он уже молодой, каким я его никогда не знал. Глядит влюбленно, и я понимаю, что – на нее. Это уже Буба внутри, проникает в меня, год за годом. Все молодеет, и скоро становится ребенком. Я вижу лес и еще один ритуал, незнакомую старуху. Ее стремительную жизнь, еще одну. И еще. Еще. Их было так много – похищенных, убитых детей. Так много лет ложится грузом на мои плечи. Проблеском самые ранние, настоящие: красивая светловолосая девушка в зеркале, татуировка на шее – алое плетение, знак. – Университета магии, – шепчет Буба. – Ты бы тоже мог там учиться. Я почерпнула в Университете все, что знаю. Немыслимые чары, такие, что и представить сложно. Тебе понравилось колдовать, да, маленький? Это лучше всего на свете! Когда сила растекается по венам, все перестает иметь значение. Те дети... давно превратились в ничто. Ты тоже исчезнешь, растворишься во мне, и скоро я едва вспомню вкус твоих мыслей. Магия... играет со смыслами. Важные когда-то вещи оказываются сущими пустяками, а мелочи приобретают необыкновенный вес. Я прожила слишком долго, чтобы пренебрегать собственным внуком. Не волнуйся, тебя ждет отличное будущее. Родители будут гордиться. И за Элей я тоже присмотрю, обещаю. Ее губы больше не шевелятся. Хриплый голос звучит прямо в моей голове. Мир вокруг темнеет, залитый кровавым светом. Кричат птицы, спутавшие день и ночь. Над нами кружат светлячки, колышутся ветви. Я наблюдаю бесконечность ее памяти, ощущаю себя маленьким и неважным – еще одним шагом на долгой дороге. Куда?... Шаг за шагом – фраза из дневника. Моего, а кажется – больше нет. Воспоминания перепутались, не расплести. Ловлю за нить, повторяю: шаг за шагом. Только так и можно быть храбрым. У меня еще есть знак в руке, слово из книги. Ярость. У меня есть... – За что ты цепляешься, маленький? – Буба прижимается лбом ко лбу, обдает мои губы влажным жаром. – Хватит бороться. У тебя ничего нет. Живешь, тоскуя по мертвой сестренке, без друзей, без врагов. Ты хоть раз целовался? А дрался? Все твои яркие чувства упираются в грусть – как скучно! Ради чего тебе жить? – Целовался, – вдруг сиплю я. Сжимаю бумажку крепче. Она фыркает пренебрежительно, а мой страх отступает. Я чувствую злость. И что самое время драться – впервые в жизни. Ярость поднимается приливной волной, жгучая и черная. Вспыхивает в груди, согревает пальцы. Бежит мурашками по позвоночнику, картинками в мозгу: испуганные лица знакомых-чужих детей, среди них – Крыся, оглядывается через плечо, глаза белые от ужаса. Эльжбета, отбивается от Киры, зовет бабушку на помощь. Я сам, прижимаю дневник к животу, замер в воротах гостиницы – жалкий, как она и говорила. Ты мне нравишься какой есть – сказал Матвей день или два назад. И это гораздо важнее. Я стискиваю зубы, рывком поднимаю руку и вцепляюсь ей в волосы. Мне нужен контакт, чтобы активировать чары – Буба знает, а теперь знаю и я. Все те невероятные заклятья, о которых она шептала, проносятся перед глазами, и я могу расчленить их на элементы, усилить, изменить до неузнаваемости. Понимаю, где сердце знака, где связки, как поведет себя магия в кружеве линий. Я чувствую... могущество. Как с губ срываются слова, громко и четко – впервые за восемь лет: – Мне правда понравилось колдовать, – Буба вздрагивает, прищуривается. – Спасибо, что научила меня. Она понимает. Дергается, отшатываясь. Вскакивает. Давящее присутствие меркнет, оставляя лишь след из памяти. Бабушка пятится от меня, вскидывает руку. В моей зажата бумажка со смертельным сигилом и несколько вырванных волосков. Я улыбаюсь. Отпускаю свою ярость, позволяю раскрутиться спиралью, рвануться из тела черным облаком. Окутать ведьму в погребальный саван. Буба хватается за шею, захлебываясь моим проклятием. Ее лицо сереет и раздувается; из носа, глаз и ушей начинает течь кровь. Мрак вьется вокруг, безжалостный и гулкий, кричит Кира, воет Лешек, а у меня вырывается смешок: как просто! И совсем не страшно! Ведьма падает на колени, роняет руки. Ее глаза забиты тьмой, рот искривился в плаче. Я разжимаю кулак: все кончено. Тело бабушки валится ничком на землю. Чувствую движение за спиной, на плечи ложатся руки. Матвей – помогает сесть. – Ты в порядке? – не отвечаю, рывком разворачиваюсь и встаю, покачнувшись. Кира поднимает пистолет, целясь мне в голову. Он дрожит в слабых Эльжбетиных руках. Сестра бледная как смерть, трясется. Кира внутри визжит: – Ах ты мелкий урод! – стреляет, но Матвей успевает дернуть меня вниз, и пуля вгрызается в дерево. Поднимаю ладонь, из которой вырастают ледяные кристаллы, размахиваюсь...замираю: нет, я же убью Элю! Кира прицеливается, когда Ян бросается к ней и с силой бьет по предплечьям, заставляя выронить оружие. Она успевает выстрелить. Брат тяжело опускается на одно колено, хватается за живот. Ведьма снова поднимает пистолет и наставляет на близнеца. – Нет! – вскрикнув, подбегаю к Яну. Его светлая майка стремительно краснеет от крови. В памяти послушно всплывают чары стазиса, и все случаи, когда я их применял. Не я, – она. Теперь всегда придется искать различие между воспоминаниями. Разгребаю перегной и вычерчиваю заклинание в рыхлой земле, накрываю рану ладонью: – Сейчас, подожди, – брат стискивает зубы до желваков, хватается за меня, наваливаясь. Его загорелая кожа сереет. Магия не отзывается. Оглянувшись, вижу дуло пистолета, направленное мне в лицо. Сзади осторожно подходит Матвей. Лешек издает тонкий стон, продолжая раскачиваться из стороны в сторону. Меня охватывает страх – за Яна; парализованный, я не в силах колдовать. Лишь смотрю на него, на Эльжбету, прошу – неожиданно громко, ведьма удивленно вскидывает брови: – Не надо, Эля. Я знаю, ты еще там. Не позволяй ей победить. Ты еще можешь вернуть себе тело, – пока солнце закрыто луной, пока горит кровавый свет и летают светлячки. – Вспомни самое важное, что держит тебя в этом мире. Вцепись и не отпускай! – В ней не так много магии, Мышонок, – губы сестры растягиваются в улыбке. – Недостаточно, чтобы избавиться от меня. – Неправда! Не слушай ее, – хрипит Ян. – Ты сильная и справишься! Давай, постарайся, Эля! Не смей оставлять меня! Кира смеется, сильней сжимает подрагивающее оружие: – Ты даже не вспомнишь о подмене! Я сотру вам память об этом дне, вы и не заметите разницу между новой Элей и старой! Я столько раз это видела, вы представить не можете. Потерпи немного, сейчас солнце вернется, отнесем тебя к Андрею, он подлатает, и воспоминания в том числе. Я погорячилась стрелять, конечно. Хотя если ты... допустим, пропадешь в лесу, я смогу не особо притворяться Эльжбетой, вести себя, как хочется – спишут на шок, – она задумчиво прищуривается. Я призываю силу раз за разом, но чертова стихия молчит. Ян сдавленно стонет, горячо выдыхает мне в висок: – Не дай ей победить. – Будто он способен проклясть меня, – Кира смотрит в небо, следя за прибывающим солнцем. – Сила-поди не слушается, слишком перепугался. Да, Мышонок? Колдовать не так-то просто. Ты больше не будешь. Светлячков вокруг все меньше, тени обретают плотность и вес. Страх ширится в груди, холодный и беспощадный. Я вглядываюсь в лицо Эльжбеты, в надменный изгиб ярких губ, холодные голубые глаза. Новообретенный голос дрожит, когда я говорю: – Это неправда. Ян заметит разницу. Я замечу, даже если не вспомню причину. Мама, папа... мы любим тебя такой, какая ты есть, и будем волноваться, грустить и злиться – натыкаясь на Киру. Ян не сможет один, как я не могу – без Кристины все потеряло смысл, даже слова. Я тоскую по ней каждую секунду, и всегда буду скучать, сколько бы лет ни прошло. Мне не вернуть ее, но ты – можешь остаться. Спасти нас сейчас! Пожалуйста, Эля! Найди то, ради чего стоит жить – любое воспоминание, пусть даже о чертовом Владе. Чувство, которое только твое и ничье больше. Отыщи его и заставь длиться, пока она не умрет! Ты помнишь... – Он сказал, что я особенная, – вдруг шепчет Эльжбета. Ее взгляд стекленеет, направленный вовнутрь. – Сказал, что я красивая. Что позвал меня в лес для чего-то важного. Я думала, у нас будет свидание. Настоящее, самое первое. А он привел меня сюда, где она сказала то же самое: красивая, особенная. Ты подойдешь, – последние слова она выплевывает, скривившись. Рывком приставляет пистолет к подбородку, вдавливая в белую кожу. Шипит: – Я лучше выстрелю, чем отдам тебе свое тело, старая стерва. Убирайся прочь, если хочешь жить! Она застывает, зажмурившись. Я задерживаю дыхание. Затмение кончается. Первые лучи падают на поляну, кровавый свет стремительно выцветает, возвращаясь к полуденному белому. Волосы Эльжбеты вспыхивают золотом. Налетевший порыв ветра взлохмачивает растрепанный хвост, дергает майку. Поднимается выше, путаясь в ветвях, раскачивая старые деревья. Скрипят стволы. Кричит ворона. Ян коротко и рвано всхлипывает. Эльжбета опускает пистолет. – Эля? – осторожно спрашивает Матвей. Сестра роняет оружие, прижимает ладони к лицу. Бросается к нам: – Ясь! Боже мой! – я оглядываюсь на тело Киры и вижу, как дергается рука, вздрагивают плечи. Смотрю на труп бабушки и понимаю: старая ведьма не должна выйти из леса. Они обе исчезнут здесь, и я знаю подходящее заклинание. Теперь, когда страх отступил, свернулся змеей под сердцем, я могу: оживить сигил стазиса, повалить Яна навзничь, тронуть рану. Прошептать связующие слова, закрывая волшебство. Брат стонет, когда дыра от пули начинает затягиваться, зарастать целлофаново-прозрачной кожей. Следующие чары – стереть прошлые, начертить поверх, найти в сердце злость, – зажигают знак из веток. Дерево в центре вспыхивает, огоньки разбегаются в стороны. Я вскакиваю, кричу Матвею: – Помоги перенести его! – вдвоем мы подхватываем брата и тащим за границу заклинания, осторожно кладем возле поваленной сосны, где съежился Лешек. Знак охватывает пламя. – Кира еще жива! – Матвей тоже видит, как ведьма неуклюже пытается подняться, но тело не слушается хозяйку. Занимается черное платье, в секунду сгорают седые волосы. Старуха открывает рот, но не издает и звука. Глаза с полопавшимися сосудами вытаращены от боли и страха. Я гляжу в них, вспоминая десятки лиц, которые примерила моя... подруга? Да, пожалуй. Мы встретились и вместе учились в Университете, вместе же сбежали, инсценировав гибель на задании и сменив тела. Прожили бок о бок сотни лет и затмений. Рожали детей, хоронили близких. Делили радость и горе, память и тоску по тайному миру магии – немыслимому и беспощадному. Мне почти больно – почти, Буба оставила в наследство память, не эмоции. Поэтому я лишь смотрю, как горит ведьма, как бьется о землю и ползет, пытаясь спастись из огненной ловушки. Матвей находит и сжимает мою ладонь, спрашивает: – Ты можешь остановить это? – Нет, – вру. – Знак уничтожается, когда кончается затмение. Я не знаю, как погасить его. Это старая магия. Эльжбета могла бы поспорить, зная то, что знала Кира, но сестра плачет, склонившись над близнецом: – Ясь! Прости меня! Прости, пожалуйста, я не смогла остановить ее! Ты только держись, скоро мы тебя вылечим! Ему надо к Андрею! – она поднимает голову. Огонь красит ее кожу багрянцем. Пламя ревет, грозясь выплеснуться из знака, и нам приходится отступить, еще раз перенести Яна, растолкать Лешека: – Ты понесешь его домой, понял? – ловлю потерянный, жалобный взгляд. Хватаю за плечи, встряхивая. – Понял?! Не заставляй меня применять чары Перевертыша. Тебе же они не нравятся, да? Мотает головой. Светлые волосы налипли на потное лицо, широкий рот приоткрыт, по подбородку бежит слюна. Рявкаю: – Вставай! – мужчина подчиняется. Мнется, дергая беспокойными пальцами низ футболки. Киваю на Яна, и Лешек послушно идет к брату. Под его ногой хрупает, ломаясь, костяная маска. Дым от нее рассеивается в воздухе: заклинание умерло. Умер Бука. – Зря я его взял, – говорит Матвей, когда я подхватываю пистолет, ставлю на предохранитель и засовываю за пояс джинсов, спрятав под одеждой. – И тебе не помог, и Ян пострадал. Прости меня. Я обещал защитить тебя, а сам облажался. Блекло улыбаюсь: – Ты помог. Я... подумал о тебе, и благодаря этому смог выкинуть ее из своей головы, – щеки заливает жар. Или это близкий костер?... Матвей шагает ко мне, осторожно берет за руку, переплетает пальцы. Повторяет: – Прости. – Вы идете?! – кричит Эльжбета, они с Лешеком уже порядочно отошли от поляны, а мы и не заметили за треском горящих веток. Я смотрю в огонь, на обугленные тела. Ведьмы изжарятся до черных скелетов – знаю. Никто не поймет, что случилось. Решат, они сами... Хмыкаю. Почти правда. Они действительно сами затеяли этот ритуал. Пинком отправляю на знак маску Буки. Последняя улика исчезает в рыжей вспышке. – Пошли, – тяну Матвея, но он не идет и не пускает. Ловит за подбородок, заглядывает в лицо: – Ты... стал немного другим. Она что-то сделала с тобой? Лишь отдала память за многие жизни. Опыт, которого у меня теперь хоть отбавляй – я легко различаю смятение Матвея, его страх. Вижу: новое, настороженное выражение в синих глазах. Знаю: оно не исчезнет, что бы я ни ответил. Ощущаю горечь и пустоту в груди – там, где спокойно бьется сердце. Я убил двух человек, собственную бабушку. И мне плевать. Он видит это. Еще не понял, но со временем поймет. Уйдет, как они уходят. Некоторые – умирая, но чаще вот так посмотрев напоследок. Встряхиваю головой: нет, это история Бубы, не моя. Все может быть иначе. – Все будет иначе. Теперь, – облизываю пересохшие губы. – Я помню ее жизнь, и это слишком много для меня. Я не... не всегда понимаю, где она, а где я. Возможно, это пройдет... – Пройдет, – поспешно соглашается парень, сжимая мою ладонь. – Все утрясется, нужно только время. У меня его так мало: пара десятков лет против сотен. Последняя жизнь. Единственная. Киваю. Оглядываюсь: – Нам пора. А то не найдем пути назад без Лешека, – я знаю дорогу, просто хочу прервать разговор. – Ладно, – он продолжает держать меня за руку дорогой из лесу. Красная футболка Лешека мелькает впереди, рядом – светлый силуэт Эльжбеты. Солнечные зайчики разлеглись под ногами, лучи дырявят кроны деревьев. Поют, приветствуя вернувшийся день, птицы. Погребальный костер скоро исчезает позади, будто и не было. Будто все случившееся – очередной кошмар, насланный Бубой. Ловлю себя на улыбке: нет, теперь я могу спать спокойно. Мы выбираемся на тропинку, и здесь приходится расцепить руки: дальше можно бежать. Лешек исчезает за поворотом – скорей, а то упустим! Папоротники хлещут по бокам, приходится перепрыгивать через корни и крупные камни, но больше не страшно потеряться. Вон уже впереди светлеет, редеют сосны. – Почти добрались! – Дальше – сложнее, – промчаться незамеченными через луг, дорогой вдоль ручья. Нет, туда никак нельзя! – Налево! – кричу я, и Лешек сворачивает в дикие травы, в обход огородов, чтобы подойти к хижине с задней калитки. Приходится сделать крюк, огибая заросший бузиной овраг. Мы догоняем мужчину и Элю почти у самого дома Андрея. – Подожди. Я достаю пистолет. Лешек втягивает голову в плечи. – Это обязательно? – хмурится Матвей. – Не лишнее, – говорит Эля. Тоже не знает, как встретит Андрей незваных гостей. И тоже изменилась – интересно, как сильно? Что принесла с собой память Киры?... Андрей сидит за столом на заднем дворе, склонился над книжкой. У локтя дымится чашка чая. Мужчина вскидывает брови, когда видит нас. Встает. – Вылечи его, – говорю я. Оружие оттягивает ладонь. Колдун глядит без страха, с интересом. Кивает на дверь: – Заносите. – Только без фокусов, – предупреждает Эльжбета. – Я все про тебя знаю. – Значит, она попыталась, – понимает мужчина. – Она мертва, – роняет сестра, проходя вслед за Лешеком в дом. Здесь светло и тихо, пахнет травами. Пучки сушатся, развешанные по стенам, россыпи цветов лежат на печке. Лешек кладет Яна на застеленную ярким покрывалом кровать, сам забивается на вторую, кутается в одеяло. – Запугали мне ребенка, – с укором говорит колдун, доставая из шкафа бутылочки и жестяные коробки, мраморную ступку и серебряный нож. – Он сам кого угодно запугает, – стонет, держась за живот, Ян. – Это все маска, – отмахивается Андрей, раскладывая пузырьки по столу. – Она зачарована скрывать человека и нагонять страх. – Больше нет, – выдыхаю я. Буки – больше нет. Легенда обратилась пеплом. – Что вы натворили? – Андрей ловко смешивает порошки и жидкости, зажигает огонь на плите и ставит зелье закипать. Никто не отвечает. Мужчина принимается перетирать золотистые, с голубыми искрами, камешки в ступке. Косится на меня: – Где Богумила? – Умерла, – глажу холодный ствол. Прищуриваюсь. – Ты вообще собирался перевоплощаться? Или пудрил нам мозги? – Матвей глядит удивленно, услышав "нам". Андрей и Эля понимают. – Поначалу мне казалось: смогу, но чем дальше, тем меньше хотелось, – признается мужчина. Я помню его уклончивые ответы, когда дело касалось поисков детей, ускользающий взгляд – стоило спросить напрямую. Щеки теплеют: память подкидывает и другое. Андрей – последний маг, которому Буба открыла свои тайны, свое сердце. Пусть их роман окончился годы назад, он оставался ей добрым другом. Или она так считала. Мужчина не выглядит опечаленным: снимает отвар с огня, добавляет ингредиенты, переливает в стакан и взбалтывает. Нашептывает чары, остужая – я сам научил... Буба научила его. До встречи с ведьмой, Андрей колдовал по книжке, доставшейся от прабабки, где было мало заклинаний и много молитв. Он ничего не знал об Университете, не умел складывать сигилы. Не мог, как сейчас, вычертить сложный знак на салфетке, и в секунду активировать – приложив к животу Яна. По коже брата распространяется красное свечение, речками проявляются кровеносные сосуды. Свет уходит в глубину, выхватывая из темноты очертания внутренних органов и костей. Андрей закрывает глаза, рисует пальцами новые чары, еще и еще. Ян смотрит потрясенно, как страшная рана бледнеет и рассасывается, оставляя звездчатый шрам.  Сглатывает, приподнимается на локтях. Осторожно ощупывает живот, когда колдун убирает руку. – Ничего себе. – Выпей, и будешь здоров, – Андрей вручает брату стакан с пенистой жидкостью. Тот послушно выпивает. Морщится: – Дрянь какая. Спасибо. Я подхожу к шкафу и открываю нижний ящик, достаю кулек с леденцами. У них стойкий полынным запах и чудное свойство – стирать память, подменяя воспоминания фантазиями или ложью. Непенф. – Не надо, – просит Андрей. – Ты станешь мстить за нее, – смотрю в мутные глаза, ищу ненависть, боль, но нахожу лишь усталость. – Наши дороги разошлись годы назад, ты сам знаешь. Мы слишком разные. Она... она была юна душой, постоянно искала новое. Больше приключений, авантюр. Эмоций. Я же старый человек, и не смог бы снова стать молодым. У меня есть обязательства, которых Богумила никогда не понимала. Мне жаль, что она погибла. Но я нахожу это... справедливым. Нельзя воровать чужие жизни. Я не мог их остановить, хотя должен был. Я слишком слаб. Я трус, даже позволял им использовать Лешека – думал, он помешает ей быть совсем уж жестокой к детям. – Он мешал, – улыбаюсь. Лешек и правда попортил мне... Бубе крови, норовя отключиться всякий раз, когда она совсем уж расходилась, запугивая очередного ребенка в попытке получить магический выброс. – Я могу принести клятву крови, если хочешь, – что не стану мстить, – предлагает мужчина, и я соглашаюсь. Прячу леденцы в карман. Принимаю нож с костяной рукояткой; отточенными, привычными движениями вырезаю сигил на загорелой коже. Матвей рядом морщится, а Ян вытягивает шею, чтобы лучше видеть. Знак заплывает кровью, раскрывает края раны, когда я произношу связующие слова и само обещание: – Ты никогда не причинишь вред никому из нас, не тронешь наших близких. – Клянусь, – Андрей отнимает руку. Порезы мгновенно затягиваются в шрамы. Ян выдыхает: – Черт, где ты этому научился? – У меня в голове – память Бубы. А Эля знает теперь все, что знала Кира. Сестра кивает. Крутит кольцо на пальце и глядит потерянно. Хмурится. Вскидывает голубые глаза на Андрея: – Со временем я начну забывать? Станет... проще? Старый целитель качает головой: – Эти воспоминания ничем не отличаются от твоих собственных, сама знаешь. Что-то сотрется со временем, как обычно бывает. Наверное, ты привыкнешь к ним. Ко всему можно привыкнуть. – Нет, – бледнеет сестра. – Она делала такое... мне даже рассказать страшно. И худе всего – я ее понимаю. Почему, зачем – каждый поступок будто мой. В нем есть смысл и ценность, даже в самом ужасном. Как мне жить с этим? – Ты уже выкинула ее из своей головы один раз, – говорю я. – Выкинешь и снова – воспоминание за воспоминанием. Она исчезнет за новыми днями, свежими эмоциями. Рано или поздно. Эля сжимает губы. Неуверенно кивает. Не верит, да я и сам себе не верю. Мне больно и тошно: чужая память жжется, путает мысли. Старая ведьма слишком глубоко пустила корни, до самых костей и ранних лет. Детские истории сплелись намертво, не разобрать, где чья. И чем старше, тем хуже. Я был смертью. Я давал жизнь. Я знал стольких людей – не счесть. Я любил, мне разбивали сердце. Я мстил, горевал, прощал, ненавидел. Надеялся, мечтал, доверял и обманывался. Я видел так много, и теперь знаю наперед – что когда мы выйдем за калитку, оставив дом колдуна позади, станем молчать. В тишине дойдем до отеля, проскользнем в номер. Ян сразу снимет испачканную кровью одежду и запихает поглубже под кровать, исчезнет за дверью ванной. Я спрячу пистолет в рюкзаке. Эля, постояв немного посреди комнаты, скажет: – Узнаю про обед. Тетя, наверное, оставила нам. Будет странно, если не придем поесть, – хотя вряд ли кому-нибудь кусок полезет в горло. Я киваю, ей, блекло улыбаюсь Матвею – который тут же подходит, стоит сестре выйти. Спрашивает банальное: – Ты как? Скучно – хочется ответить. Прикусываю губу. Это не мои слова. Признаюсь: – Самому от себя тошно. – Как мне помочь? Криво усмехаюсь: никак. Прошу: – Обними меня, – зажмуриваюсь, когда горячая ладонь ложится на затылок, утыкаюсь носом между ключиц. Руки, перепачканные кровью Яна и Андрея, оказываются прижаты к бокам. Непрошеные слезы сбегают по щекам. Всхлипнув, вдыхаю запах его дезодоранта. Пота. Острую медную ноту. Матвей шепчет, что все будет хорошо, что мы справимся, что он будет рядом, а я это уже слышал – миллион раз. От разных людей, и всех их давно нет. Мне хочется кричать. Скоро выходит из ванной Ян, возвращается Эльжбета. Матвей отпускает меня. Иду мыть руки и умываться. Отражение в зеркале кажется незнакомым. Глаза – темными и пустыми. Вглядываюсь в черноту зрачков, силясь отыскать след Бубы, тень убийства. Шумит вода, обжигая ладони холодом, за открытым окном на яблоне ссорятся воробьи. Повернув голову. смотрю на утопающие в зелени крыши домов, на рыбью чешую облаков в бледном небе, и вижу долгую, долгую жизнь впереди. Новую: как Буба и хотела. День за днем, шаг за шагом – теперь мне легко быть храбрым. С моей силой, с ее знаниями. – Я отлично впишусь, – запускаю пальцы в волосы, убирая с лица. – Просто замечательно. И время удачное – лето. В Университет все попадают летом. Никто еще не разгадал, почему. Возможно, это буду я. Чувствую, как расслабляются плечи и что на самом деле голоден. Сбегаю вниз вслед за братом и сестрой, выхожу на тенистую веранду. Даже вид сидящего за нашим столиком Влада не отбивает аппетит. Хочется съязвить, спросить: пришел проведать бабушку? Подонок. Ян сжимает кулаки, Матвей играет желваками. Эльжбета зло прищуривается, растягивая губы в фальшивой улыбке. Влад пристально разглядывает ее, ищет новое. Говорит: – Привет. Я нащупываю кулек с леденцами в кармане. Последние, запас еще с Университета. Такие старые, что давно перестали расти. Жалко тратить, но надо. Первым подхожу и сажусь на диван, тянусь к кувшину с лимонадом. Роняю внутрь непенф. Владу предстоит забыть все о магии, ритуалах. И как говорить пусть забудет – мстительно шепчу, когда все садятся за стол и парень наливает себе полный стакан, отпивает глоток. Эльжбета фыркает, поднимает брови: серьезно? – Почему нет? – беру с большого блюда кусок мясного пирога. Мрачный Ян следует моему примеру, шипит: – Легко отделался. Я бы... – Нельзя, – роняет Эльжбета. – Мы не должны привлекать внимания. И меня вполне устраивает, как придумал Мы... Тадеуш. Влад глядит на нас спокойно, легко улыбаясь. Непенф еще туманит его разум, подгоняя мысли под новую реальность. Парень сидит прямо, уронив руки на колени. Не отвечает тете Майе, когда та спрашивает, как ему пирог. Только в темных глазах появляется испуганное выражение. – Онемел от восторга, – расшифровывает брат, и Эльжбета прыскает. Я тоже не сдерживаю смеха, даже Матвей хмыкает. Провожает женщину взглядом. Я тоже: – К вечеру Бубы хватятся, – тетя первой начнет волноваться. Она же позвонит в полицию – как скоро? – Нужно сжечь испачканную одежду. – Давайте устроим пикник у заводи, – буднично предлагает Эльжбета. Ян кивает. В молчании доедаем пирог. Влад продолжает смотреть перед собой и кажется растерянным. Остается сидеть, когда мы уходим. У его ног трется одноглазый котенок. Я оглядываюсь, ищу в сердце сожаление или вину. Не нахожу – среди месива эмоций. Воспоминания теснятся в голове, когда мы идем за вещами, спускаемся вдоль ручья к озерцу. Собираем ветки, камни. Я здесь – напоминаю себе, сжимая палку, больно уколовшись сучком. Я есть. Я живой, а она – мертвая, лишь тень в моем сознании. Матвей поднимает на меня синие глаза, говорит: – Давай, – дерево, точно. Кладу рядом с кострищем и сажусь, обрываю травинку, чтобы занять беспокойные руки. Смотрю, как парень ловко разжигает сухостой. Огоньки бегут по растопке, струйка дыма поднимается к небу. Прикусываю губу. В памяти бушует пламя погребального костра, сияют тысячи закатов, горят оплывшие свечи на подоконнике и Крысины ночники, а вот просто свет – алым сгустком дрожит в ладони... Греет: я протягиваю руку к костру, ветер бросает дым в лицо, жар облизывает кончики пальцев. Ян, вооружившись толстой палкой, заталкивает внутрь ком одежды. Провожаю взглядом свои джинсы с мазком крови на бедре: там я вытер ладонь после чар Перевертыша. Будто годы назад. Огонь ревет, пожирая добычу, плюется искрами. Эльжбета напротив тоже следит за мечущимися языками. Обычно аккуратно заплетенные, ее волосы рассыпались по плечам, полыхают золотом. Тонкие брови сошлись на переносице. Ян трогает за локоть, что-то тихонько спрашивает. Сестра не отвечает. Я возвращаюсь к чужой памяти и пропадаю надолго, до самой темноты. Проживаю год за годом, пока гаснет солнце, зажигаются звезды. Матвей встает и уходит, приносит еще веток. Садится вплотную, легонько гладит по спине. Теплый. Приваливаюсь, закрываю глаза. В красном мареве под опущенными веками пляшут пятна, складываются в сигилы. С сухими щелчками лопаются угли, а мне чудится – кости в белой маске. Шумит близкий лес, кричит воронье. Остывший ветер забирается под футболку, и я ежусь, прижимаюсь тесней к парню. – Пойдемте домой, – говорит он. – Холодно. Да, пора. Приходим к позднему ужину – вареники с картошкой. Встревоженная тетя, раскладывая тарелки, спрашивает, не видели ли мы бабушку. – Нет, – говорит Ян. Я гляжу на нее и помню совсем крохой. Сморщенным младенцем, приятной тяжестью на руках. Как она пахла – молоком и присыпкой, и будто медом. Какой спокойной была: никогда не плакала без причины. Скоро у нее появится одна. Тетя ловит взгляд, блекло улыбается. Ерошит мне волосы – вдруг: – Тебе на пользу горный воздух, Мышонок. Чуть-чуть изменился. Словно подрос немного. – Просто загорел, – говорит Эля. – Что вы делали сегодня? – тетя садится есть с нами, и приходится сочинять на ходу. Смотрели на затмение, дождались Эльжбету с Владом, пошли гулять в лес. Жгли костер, а сейчас... – Кино начинается, – замечает Матвей. На веранде уже выключили свет, опустили экран. Первые ряды кресел все заняты, но в дальнем углу наш диван еще пустует. – Пойдем посмотрим? – Нет, я хочу наверх, в телефон повтыкать, – морщится Ян. – Я тоже. Может, рано лягу: устала, – Эльжбета массирует виски, опускает голову на скрещенные руки. – Я бы посмотрел, – лишь бы не ложится спать, не видеть снов о сегодняшнем дне, о прошлом Бубы... ах да, у меня же есть для этого специальные чары. Брат с сестрой уходят в дом, Матвей – занимать места, а я помогаю тете унести посуду в летнюю кухню. – Где же делась бабушка? – спрашивает она, проходя дорожкой через сад. Шагаю следом, ежась от ночной прохлады и вдыхая ароматы роз, влажной земли. Смотрю на мигающие в прорехах листвы звезды, спотыкаюсь и предполагаю: – Может, гуляет с кем-то. Ночь чудесная. Тетя оборачивается: – Что? – я останавливаюсь, не сразу понимая, отчего она выглядит такой удивленной. – Ты заговорил?! Пожимаю плечами. Стискиваю посуду. Хочется вновь зашептать, спрятаться в привычном. Но я выдавливаю: – Похоже на то. Я... общался с детьми. Их истории... непохожи на правду. И еще я был на том месте, где мы видели Бу... ку. Постоял над ручьем, куда упала Кристина. Вроде ерунда, но стало как-то легче. Звучит убого, лживо, а она улыбается. Снова взлохмачивает мне волосы, смеется коротко: – Как хорошо! Вот Йоася обрадуется! И папа твой тоже! – А уж я как рад, – криво усмехаюсь. – Вот это новость! – восклицает она. – Мама удивится! Нет, – хочется сказать мне. Молчу. Мою тарелки, желаю спокойной ночи. Возвращаюсь на веранду, где ничего не видно, и приходится пробираться наощупь: экран показывает темный лес, старинный дом в его глубине. – Ужастик, – сообщает Матвей, сразу притягивая в объятия. Укрывает нас пледом: ветер усилился. – Я смотрел его. Неплохой, – узнаю следущий кадр. Парню явно плевать на фильм, пусть он и пытается поначалу изображать интерес – но горячие руки живут отдельной жизнью. Гладят бока, живот, забираются под футболку. Я дрожу, уже не от холода. Всхлипываю, когда его губы накрывают мои. В сознании бьется: это быстро закончится, вы слишком разные. Потом будет больно. Хочется зажать уши, заткнуть чужой голос. Сказать: – Заставь меня забыть о ней. Хоть ненадолго. Матвей смотрит серьезно, проводит кончиками пальцев по щеке. – Ты справишься с этим. На экране кричит женщина, грохочут музыка и гром. В белых вспышках спецэффектов глаза парня кажутся черными, незнакомыми. – Ты поможешь мне? – хотя бы сейчас. Пусть будущее кажется спутанным, страшным и до боли предсказуемым, сейчас – я хочу быть с ним. День за днем. Шаг за шагом. Куда приведет меня эта дорога? Мертвая ведьма не может знать. – Конечно, – он снова целует, и все мысли уходят. Остаются лишь жар на коже, рваное дыхание, беспокойные звуки и обволакивающая темнота. Я мимолетно думаю, что сегодняшняя запись станет последней в дневнике. Его тоже нужно сжечь. Мне жаль, ведь Буба ошибалась: прошлое не оставить позади. Мы обречены копаться в нем снова и снова, отыскивая причины жить дальше. Двигаться вперед. Теперь я знаю, куда. *** Поздней ночью, после двух фильмов, – оба прошли мимо моего сознания, – и поцелуев у калитки, я возвращаюсь в дом. Поднявшись на второй этаж, прохожу галереей до Бубиной комнаты, прикладываю пальцы к замочной скважине и шепчу простенькие чары. Щелкнув, замок отпирается. Тихонько ступаю по мягкому ковру. Темно, лишь в щель между занавесок прокрался лунный луч. В его сиянии стол едва различим, и я нахожу книгу наощупь. Открываю, зажигая в воздухе трепещущие огоньки. Трогаю знак на обложке, нахожу в сердце радость – дается нелегко, но с пятой попытки получается. На пожелтевших от времени страницах проявляются сигилы. Те, что были поверх, блекнут, истираясь. Они неважны. Самое главное, самое страшное – было спрятано, и теперь принадлежит мне. Губы кривятся в усмешке: жаль, среди заклинаний не нашлось того, что показывает магию в человеке. Буба знала когда-то, еще в Университете, – древние чары, темные. Но она забыла, потеряла... а с таким сигилом не пришлось бы пугать детей, и мы бы не смогли защититься, встретившись с ведьмами в затмение... Нахожу заложенный между листов седой локон, пластырь с кровью Лешека. Сжечь. Пламя возникает мгновенно, откликаясь на мою злость. Волос дымит и воняет, пластырь и того хуже: капает на пол черным. Растираю ботинком след – ничего, никто не заметит. Погасив свет, захлопываю книгу, привычным жестом прижимаю к животу, глажу шершавую обложку. Хмыкаю: мой новый дневник, бабуля. Спасибо. Куда лучше прежнего. Подхожу к окну. В приоткрытую фрамугу задувает холодный ветер, приносит запахи леса и близкого дождя. Тучи закрыли звезды, силятся заслонить и луну. В серебристом свете разлеглись луга, горы, темнеет лес. Мне больше не страшно смотреть на него. Бука мертв и остался в чаще. Чужая память попрежнему жжется, но я научусь с этим жить. – Я всему научусь в Университете. Мне предстоит пройти долгий путь – свой собственный. Отыскать настоящих магов, сильных и смелых, не таких, как Буба, Кира или Андрей. Найти место в новом волшебном мире. Получить другое имя: каждый, кто попадает в Университет, выбирает из Книги Имен. Больше не будет Мышонка, и Тадеуш исчезнет со временем – знаю наперед. Ведь магия меняет. – Интересно, кем я стану? 11.11.2020