///
Он приходит в себя в душной жаре летнего поля битвы — вкус мимолётно увиденного рая задерживается на его языке — и делает испуганный вдох воздуха, густого от крови, влаги и криков умирающих шиноби. Перед ним стоит человек, свирепый и смертоносный, с мечом в руках, и Тобирама уже стоял здесь раньше, знает это место до мозга костей, независимо от того, сколько времени прошло с тех пор. Учиха Изуна с рыком бросается на него, и Тобирама знает эту битву, эти шаги, знает, что независимо от силы Шарингана один прыжок с его техникой летающего Бога Грома оставит его вне досягаемости противника, в удобной позиции для нанесения удара, но… Смерть Изуны порождает в Мадаре ненависть. Глаза Изуны дают Мадаре силу. Тобирама ныряет назад, уворачивается, но глаза с Шаринганом следят за его движением, используют самые слабые мышечные подергивания, чтобы предсказать его действия. И Учиха наносит удар. Он смутно слышит, как Хаширама выкрикивает его имя. «Еще раз», — произносит голос с едва заметным раздражением. Тобирама хочет возражать против этого тона, потому что он давно уже не ребёнок и не сделал ничего, чтобы заслужить подобное, но мир тошнотворно вращается под его ногами, и тогда все, что он знает, — это темнота.///
Он приходит в себя холодным утром — вкус мимолетно увиденного рая задерживается на его языке — и делает испуганный вдох воздуха, резкого от холодного ветра, сухой земли и недавно разбитого камня. Перед ним на земле лежит человек, опустошенный и побежденный, с мечом в руке, и Тобирама уже стоял здесь раньше, знает это место до мозга костей, независимо от того, сколько времени прошло с тех пор. (Годы? Месяцы? Несколько часов? Мгновения? Он не может сказать. Или в этой великой схеме вещей время не имеет значения, пока он бросается через его волны, как скала, которую омывают бурные воды?) Мадара, тень его самого, лежит перед ним. Тобирама знает, что попытка убить его была неправильным ответом. Без Мадары, который подтолкнет Хашираму вперед, не будет Конохи, и, независимо от его чувств к этому конкретному Учихе, он никогда не предаст деревню, которая еще не существует. «Еще один шанс», — шепчет голос в глубине его сознания, и на этот раз Тобирама не замирает, наполовину ожидая этого. Не его собственный, не дзюцу, а знакомый шёпот легендарного мудреца. Меч тяжелый в руке Тобирамы, острый, живой и хорошо запоминающийся. Он сжимает рукоять. Пальцы начинают неметь, а кожаная обмотка на ней — врезаться в ладонь, но он не наносит удар. Вместо этого Тобирама плавно убирает оружие в ножны, и звук стали, скользящей по бамбуку и шелку, привлекает к нему внимание. Мадара удивлён, но смотрит на него с подозрением. Взгляд поражённого Хаширамы одобрителен, а люди клана Сенджу шокированы. Неприязнь Тобирамы к Мадаре не была для всех тайной. Теперь, когда Учиха побеждён и беспомощен, это лучший момент для нанесения удара. Но Тобирама этого не делает. Мадара для Хаширамы не просто родственная душа, его любовь к нему намного глубже и больше, но Учиха никогда не будет заинтересован в этом. Братья — то, чем Хаширама может довольствоваться. Больно и жалко, как быстро он отмахнулся от своего настоящего брата, но Тобирама уравновешен, имеет твёрдую почву под ногами и любит считать себя разумным. Он умеет держать язык за зубами, умеет приспосабливаться, если от этого зависит цена мира и лучший исход будущего. И он знает, что будет дальше. — Тобирама? — В тихом голосе Хаширамы звучит одновременно облегчение и вопрос. Тобирама поднимает подбородок и отступает за плечо брата, отдавая жизнь Мадары в его руки. В глазах Хаширамы нет отражения его выбора, и, когда Тобирама оглядывается на противника, то на лице брата видна решимость, решимость привести своего лучшего друга в чувство. Он делает глубокий вдох. Тобирама знает цену союза Мадары и того, что он потребует. Знает, что Хаширама заплатит и какие семена он сам посеет. Ради блага Конохи он не может позволить случиться этому снова. Хаширама всегда будет Шодайме Хокаге. Вместо него Нидайме может стать Мадара. Однажды уже при жизни Тобирама пошел на смерть ради деревни, и это ничем не будет отличаться. (О, но это причиняет боль, что Хаширама пошел бы на такое ради человека, который несколько мгновений назад пытался убить его, что он покончил бы с собой ради человека, у которого больше нет даже поддержки его клана, ради изгоя среди шиноби, не заботящегося о пробном мире во всем мире прямо сейчас. Но Тобирама никогда не был первым в глазах своего брата — слишком стоический, слишком скучный, слишком преданный законам, а не людям, которыми они руководят, слишком далекий, слишком безжалостный и беспощадный, — и у него была целая жизнь, чтобы принять это или, по крайней мере, научиться не замечать. Поэтому… Ради Конохи он может сделать это.) Хаширама говорит, умоляет, но Тобирама приходит в себя только для того, чтобы услышать ответ Мадары. — Вы отняли у меня моего последнего брата, — хрипит он, горе и ярость сталкиваются в его глазах. — Я больше никогда не смогу доверять вам. Лицо Хаширамы медленно вытягивается, мольбы уступают место твердой, мрачной решимости. — Тогда… как я могу вернуть твое доверие? — упрямо спрашивает он, и Тобирама закрывает глаза, готовый к словесному удару. — Если ты действительно хочешь вернуть мое доверие, — слышит он, как и ожидал, — тебе придется убить своего брата собственными руками… или покончить с собой. Это сотрет прошлое с лица земли — это позволит мне доверять твоему клану. Два варианта, но все знают, что только один. Хаширама всегда был безнадежным дураком. Тобирама делает еще один вдох, открывает глаза и снова обнажает меч. Он слышит крик Токи и поднимает руку, чтобы заставить её замолчать. Она всегда была его лучшим другом и самой большой поддержкой. Вероятно, позже он поплатится за это — или поплатился бы, если бы был жив, — но он уже сделал свой выбор. Ради Конохи, ради его брата, ради будущего, которое он видел. — Будет ли достаточно, — вежливо спрашивает он, подходя к двум мужчинам, стоящим на коленях, — если я покончу с собой? Мадара широко раскрывает глаза, явно поражённый. Хаширама бледнеет от ужаса. — Нет, — выпаливает он, с трудом поднимаясь на ноги. — Тобирама, я- — Это твоя мечта, брат, — перебивает он, не отводя взгляда от красно-черных глаз Мадары. — Позволь мне внести свой вклад в неё единственным доступным мне способом. Мадара оскаливает зубы, и ненависть в его глазах — это живое существо, дикое и смертельно опасное. — Нет, — рычит он. — От его руки, или он должен покончить с собой. Тобирама никогда не будет таким хорошим ниндзя, как его брат. Хашираму уже называют Богом Шиноби. Он легенда даже в их раздираемом войной мире, но сейчас он истощен. Он сражается уже двадцать четыре часа подряд и едва может стоять и держать кунаи одновременно. Тобирама сравнительно свеж. У него есть то преимущество, что он помнит жизнь, которая еще впереди — которая никогда не наступит — и без угрызений совести бросается вперед, борясь с братом, пока они не прижмутся друг к другу. Рука Хаширамы лежит на рукояти его меча, и Тобирама касается клинком своей собственной яремной вены, крепко сжимая пальцы брата на рукояти. Хаширама смотрит на него широко раскрытыми глазами, полными отчаяния и ужаса, и Тобирама улыбается ему в ответ, не позволяя своему лицу дрогнуть. — У вас общая мечта, — его голос звучит недостаточно мягко, чтобы его услышал только брат, но он не может заставить себя говорить прямо с Мадарой. Не прямо сейчас, когда оставались считанные секунды, а будущее еще только предстояло разрушить. Он смутно и с некоторым сожалением думает — хотя и не настолько, чтобы это заставило его колебаться, — что станет с Кагами, Сару, Хомурой и Кохару, что будет с ними без его руководства. Но… возможно, Хаширама возьмет их под свое крыло. Или даже Мадара. Таков его конец, но это не конец истории. — Я говорил это не так часто, как следовало бы, брат, но я верю в это. Всем сердцем, душой и волей я верю, что ты принесешь мир в этот мир. Хаширама выдыхает что-то безумное и сломленное, и Тобирама вынужден отвести взгляд. Он оглядывается назад, и выражение чистого шока на лице Мадары не приносит облегчения. — Его рукой, — соглашается он и надеется, что его брат сможет жить дальше. Хаширама силен, а его воля еще сильнее, как и его мечта. Коноха родится заново — это все, что нужно знать Тобираме, чтобы встретить смерть с улыбкой на лице. Он наблюдает, как в темных глазах Мадары пляшут искорки растерянности, а затем смотрит на Хашираму. Может быть, это и жестоко, но Тобирама так и не сумел познать милосердие своего брата. Он сжимает запястье Хаширамы, прижимаясь ближе. Сталь целует плоть, и кожа раздвигается под тонко отточенным краем. Кровь, горячая и влажная, стекает по его шее, и Тобирама закрывает глаза, думает о мире и позволяет лезвию глубоко врезаться. Где-то вдалеке, сквозь дымку, уже опускающуюся на глаза, он слышит мольбы Хаширамы, крики Токи и бессловесный голос Мадары, возможно говорящий о потрясении, победе или тысяче других вещей, о которых у него больше нет желания заботиться. Внезапно, словно огромные руки подхватывают его на полпути падения, и все останавливается. «Все равно неправильный ответ. Ты еще упрямее, чем я думал, — говорит голос, смутный от удивления и разочарования. — Но, может быть, ты поймешь все лучше в другой ситуации. Попробуй еще раз.» Свет безумно вращается вокруг, и тогда все, что знает Тобирама — это темнота.///
Он приходит в себя в сумерках — вкус мимолетно увиденного рая задерживается на его языке — и делает испуганный вдох воздуха, богатого вечером, дождем и запахом свежевырытой земли. Перед ним — только что засыпанная могила, и Тобирама уже бывал здесь раньше, знает это место до мозга костей, независимо от того, сколько времени прошло с тех пор. — Каварама, — шепчет он, и его голос звучит неправильно. Высота неправильна, его чувства неправильны, боль напряжения в каждом мускуле неправильна, но он все равно чувствует это, стоя перед могилой своего младшего брата. Это тело ребенка. Тело Тобирамы, которое не принадлежало ему уже несколько десятилетий. Маленькие руки без сформировавшихся мозолей. У него нет оружия, хотя он редко, даже никогда не бывает без него. Бывал. Он умер, и его присутствие здесь, в прошлом, до сих пор остаётся непонятным. Он находится так далеко, но его ждёт ещё столько всего впереди. Могила недавно умершего Каварамы ещё свежая, а Тобираме снова десять лет. Снова ребёнок. Он помнит похороны. Кавараму хоронят рядом с очень многими другими шиноби, его возрастом и старше, потому что никто из них не может отказаться сражаться независимо от их лет. Тобирама уже оплакивал своего брата, но вид свежесрезанных цветов на его могиле странным образом вызывает в нём боль от утраты. Он никогда не проявлял эмоций без абсолютной необходимости, но сейчас его глаза сухо горят, а грудь болит. Тобирама хочет знать, почему. Почему, если он действительно вернулся в прошлое, это не могло произойти на несколько часов раньше? Еще одна потеря, и- С запахом могильной земли, с вечерним ветром, вызывающим мурашки на руках, и приторно-сладким ароматом лилий, Тобирама закрывает глаза. Он делает вдох, еще один, и ему становится легче. Легче принять, легче привыкнуть… Это наказание. Бесконечный цикл. Все эти моменты пробуждения в неправильном теле, в неправильное время — карма за его собственные деяния. Во время войны никто не выказывал осуждения, но Тобирама умен и хорошо видит, что сотворили его собственные руки. Мадара, обезумевший из-за смерти Изуны и возвращенный к жизни Эдо Тенсеем. Мёртвые Учиха, кроме одного, из-за недоверия, семена которого невольно посеял Тобирама. Его наследие, искаженное и извращенное одним из его собственных избранных шиноби, разделило деревню, позволив тьме ползти через корни творения его брата. Может быть, где-то есть и добро, но Тобирама почти не видит его. Он причинил так много вреда, вызвал такую ненависть. Он несет ответственность за безумие Мадары и его последствия, потому что, если бы он прислушался к Хашираме о пощаде и не нанёс удар, то Изуна не погиб, и тогда бы не случилось ничего того, что случилось. Даже смерть Хаширамы может быть положена к его ногам, и это причиняет боль больше всего. Несмотря на все свои недостатки, он всегда очень любил своего брата. Тобирама не из тех, кто испытывает чувство вины, печали или сожаления, кто оглядывается назад, когда еще есть возможность двигаться вперед. Он — шиноби и никогда не был никем другим, всегда гордился своим наследием и дорогой, которую он проложил Конохе после того, как занял свое место Хокаге. Но прежде он был слеп, а теперь не может этого допустить. Теперь он видит, как мир погружается в кровь, ненависть и безумие, и корни конфликта — это семена, которые он посадил и взрастил. И за это Тобирама чувствует вину. За это он готов скорбеть. Об этом он сожалеет. Долгая жизнь — столько достижений, но к чему это привело в конце концов? Что он дал миру, кроме того, что его брат так упорно пытался предотвратить? Только ненависть. Только боль. Только смерть. Он думает о мудреце Шести Путей, обо всех воскрешённых Хокаге, о ярком свете, о надежде на мир и тихом спокойствии на земле. Думает о мире, который наконец так близко, а потом… Опускающаяся темнота и свежевырытая могила, тело ребенка и второй шанс, который ему снова дали. «Я надеюсь, — говорит он, думая о мудреце, или о богах, или о том существе, которое привело его сюда. — Надеюсь, ты не ждешь, что я буду сидеть сложа руки и позволять всему идти своим чередом.» В ответ ему лишь шепчет ветер в кронах деревьях, но и этого достаточно. Тобирама судорожно вздыхает и поднимает лицо к темнеющему небу, глядя на тонкий полумесяц, уже поднимающийся над холмами. Так много страданий. Так много жизней. Но на этот раз он позаботится, чтобы Мадара шел рядом с Хаширамой по свободной дороге, не скованный безумием или потерей. — Ему было всего семь лет! Сколько еще должна тянуться эта война?! Хаширама. Тобирама не смотрит, не может смотреть на него. Последнее, что он помнит из предыдущего цикла, — это испуганные глаза своего брата, когда он заставил его убить себя. Смерть Мадары, его собственная — неправильные ответы. Но это то, что Тобирама знает больше всего на свете: смерть и убийство, осторожное и коварное равновесие мести и мира. Если это не ответ, если это не какая-то извращенная игра, которую он может выиграть хитростью или силой, тогда какой от него прок? Какая от него польза? Какой смысл посылать его снова и снова в самые разные места? Итама плачет. Он всегда был самым мягким из них. — Это закончится, когда одна сторона будет полностью уничтожена, — говорит их отец непреклонно, резко и грубо. — Смерть и война проложат путь к миру. Таким их отца сделало время, и Тобирама не любит и не ненавидит его за это. Он никогда не плакал по Сенджу Буцуме, когда тот умер. На самом деле Тобирама не помнит, когда это было в последний раз. Возможно, его сердце замерзло, отстраненно думает он, потому что даже сейчас, когда в его груди болезненно ноет от смерти младшего брата, ему не хочется плакать. Он никогда не плакал. Но даже если это не способ измерить силу и слабость, он задается вопросом, является ли Хаширама сильнее его, способный свободно проявлять свои эмоции, когда Тобирама держит их глубоко запертыми внутри себя. Хаширама делает глубокий вдох и говорит, осторожно и мягко (чистое богохульство в это время смерти и войны): — Даже если это означает проливать кровь невинных детей? Тобирама уже однажды пережил это, и его ноги двигаются прежде, чем он сознательно принимает решение. Он быстр, но его скорость не такая, как у Намикадзе Минато. Тобирама встает перед братом за полминуты до того, как опускается кулак их отца. Сила удара отбрасывает его голову в сторону, в ушах появляется звон. (Уязвимое, слабое тело ребёнка, даже несмотря на все его воспоминания о силе и жизненных навыках, которыми он все еще обладает.) Он пошатывается, падает на одно колено с кровью, сочащейся из разбитой губы, и поднимает подбородок, чтобы спокойно встретить яростный взгляд прищуренных глаз отца. — Отец, — осторожно говорит он, вспоминая оправдание, которое в первый раз предотвратило избиение. — Хаширама просто переполнен эмоциями. Пожалуйста, прости его. Потому что в свои десять лет Тобирама уже показал себя верным последователем, хорошим солдатом, который не ставит под сомнение приказы и убивает, когда ему говорят. Какое-то время отец пристально изучает лицо Тобирамы, затем резко наклоняет голову и отворачивается. Тобирама не слушает его предупреждения, адресованного Хашираме, и вытирает рукой кровь с подбородка. Искупление, снова думает он, но не совсем оно. Еще один шанс, и это лучше — не идеально, но ближе. Он думает о мире, об Изуне, падающем перед ним, о горе в глазах Хаширамы, когда он заставил его прижать меч к горлу, и сжимает руки в кулаки. О. Я вижу. Семена будущего. Не ненависть, которая настроила Мадару против них. Не избегание войны, которая оставила другой стороне свободу для мести. Не слепое самопожертвование во имя светлости и надежды своего брата. Возможно, другой путь. Не влево, не вправо и не половина пути, а… совершенно новая тропа. Для всех них. «Ах, — говорит голос, легкий и удовлетворенный, и единственная темнота, которая приближается, — это наступающая ночь. — Теперь ты начинаешь понимать.»