Вопреки всему

Наступил декабрь — первый месяц зимы. «Почти год…» — размышляла Китнисс, опуская в духовку последнюю на сегодня порцию пирожков. За это время люди вполне освоились, жизнь налаживалась: мужчины работали и обзаводились семьями, дистрикт отстраивался и преображался на глазах, число посетителей пекарни росло, снова требовались помощники, ассортимент соответственно увеличивался тоже, как и объем работы. Чувствуя приятную усталость, Китнисс попрощалась с миссис Далтон и направилась через зал кафе к гардеробу для посетителей. Порыв морозного ветра заставил девушку поежиться и повернуть голову к припозднившемуся посетителю. Им оказался Том Брэдли. Широко шагая, он подошел к ней и подхватил на руки так, что их лица оказались на одном уровне. — Здесь ведь люди! — Где? Я верно ослеп от твоей красоты, и уже не замечаю никого вокруг. — Он резво посмотрел по сторонам, а затем его глаза опустились на подбородок девушки. — Я жутко соскучился, весь день о тебе думал. — Отпусти меня немедленно. — Китнисс все сильнее смущалась, и в отличие от Брэдли гораздо явственнее ощущала на себе любопытные взгляды, которые жгли ей щеки. — Ладно, трусиха, не буду заставлять тебя краснеть. — Том лукаво ей подмигнул, поставил на ноги и развернул к себе спиной. Он помог ей надеть пальто и предупредительно открыл дверь, пропуская девушку вперед. *** — Мне кажется, что мы торопимся, — озвучила Китнисс свои мысли пока они прогуливались по слегка заснеженному дистрикту. Том молчал, сосредоточенно глядя в неведомую даль и лишь морщил лоб. — Не знаю, как тебе сказать… Я стараюсь, но думаю, что нам не стоит сближаться. Я… не очень хороший человек. Том остановился и взял ее ладонь в свою. — Я уже большой мальчик, Китнисс. Позволь мне решать самому. — Я только хотела сказать, что со мной сложно. Я даже себе не могу объяснить свои чувства, и делаю больно всем, кто рядом, — она грустно улыбнулась. — Я ужасная девушка. Молодой человек развернул ее лицом к себе и заставил смотреть на него. — Мне можешь не врать, Китнисс. Я знаю, что ты хорошая. В том, что случилось с твоими друзьями нет твоей вины. Разреши себе быть счастливой, ты этого заслуживаешь как никто в этой стране. Тебе приятно проводить со мной время? — Да, но я не уверена… — Остальное не имеет для меня никакого значения. Я тебя не тороплю. Давай просто попробуем, да? — Да. — сдалась Китнисс. — Как ты смотришь на то, чтобы отправиться на пустынный пляж в начале зимы, снять с себя всю эту гору теплой одежды и понежиться в солнечных лучах Четвёртого дистрикта? — Снять одежду? — выгнула брови девушка. — Ты только что обещал не спешить. — О чем ты только думаешь? — притворно изумился Том и забавно покачал головой. — Хорошо, можешь не раздеваться. Китнисс озабоченно нахмурилась. — Только, есть одна проблема… — У тебя нет никаких проблем, — он задержался на ней серьезным взглядом. — Положись на меня. Китнисс так и не научилась полагаться на кого бы то ни было, поэтому намеревалась возразить. Глаза ее опасно сверкнули, а рот приоткрылся, готовый обрушить пламенную тираду на самоуверенного спутника. Но парень знал, как остудить ее пыл — достаточно просто приблизиться, коснуться лица, очертить контур скул, задержаться подушечкой большого пальца у самого уголка нежных губ… И она, в который раз, упустила мысль. Ей нравились его ласковые, ненавязчивые поцелуи, в его объятиях хотелось забыться, вычеркнуть прошлое ко всем чертям, вот только стоило лишь отвлечься, как в сознание врывался образ голубоглазого парня, острой занозой терзавший сердце. Девушка сама потянулась навстречу, удерживая в мыслях притягательное видение. Сколько раз она целовалась с Питом, и почти всегда ощущала несущийся по венам огонь, и только он мог обуздать неуправляемое пламя, унять этот голод, мучивший ее с того злополучного дня в пещере. — Эй, посмотри на меня, Китнисс. — Том нежно гладил ее подбородок, но не спешил целовать. Она нехотя разлепила веки, заглянула в чужие глаза, и ей стало стыдно. А еще хотелось просто упасть в крепкие объятия парня, уткнуться лбом в его грудь и разрыдаться. Но вместо этого она отвернулась и сдела вид, будто пытается справиться с соринкой в глазу. Китнисс не заметила, как оказалась у ворот Деревни Победителей, всю дорогу они шли молча. Никто так и не решился нарушить гнетущую тишину, и лишь крепкая мужская ладонь уверенно сжимала ее руку, переплетая пальцы — мы всех победим — говорил этот жест, со всем справимся, — я с тобой. Том обнял ее за плечи и поцеловал в лоб. — Не грусти, и подумай над моим предложением, хорошо? Твое слово и мы уедем, обещаю, ты не пожалеешь. *** Следующие несколько дней Китнисс провела в размышлениях о предстоящей поездке. Первым делом, она позвонила доктору Аврелию. Он высказал ей свои опасения, но тем не менее, сказал, что частая смена обстановки помогает пациентам. До звонка маме Китнисс еще сомневалась, но когда услышала радостные возгласы на том конце провода, разочаровывать маму стало неудобно. И все же, Китнисс пришлось напомнить матери о том, что все не так просто, и ей до сих пор запрещено покидать дистрикт Двенадцать. Но миссис Эвердин заверила дочь, что позаботится, чтобы ее отпустили к ней. Девушке стало стыдно за свои мысли — получалось, что мать радовалась возможности увидеться с ней, тогда как она, напротив, всеми силами пыталась этой встречи избежать. Иногда все эти попытки наладить отношения с матерью казались ей бессмысленными — как можно соединить что-то давно разбитое вдребезги? Даже если получится, все равно будет непрочно, и следы останутся. Но, с другой стороны, это мать… Значит, надо пытаться сохранить хоть что-то. Может, все у них и наладится, настолько, насколько это вообще возможно. Неожиданно тяжелым оказался разговор с Хеймитчем. Китнисс, конечно, замечала, что ментор не очень-то жалует Тома Брэдли, но такой яростной реакции на новость о своей поездке она не ожидала. Такого скандала у них давно не было. Если бы битье посуды как-то помогло, то они бы разбили бы все в обоих домах. К счастью, обошлось только громкими криками и хлопаниями дверьми. С ее стороны, разумеется — Хеймитч только язвил, намекая на то, что она не очень умная. Правда, в конце и он сорвался на крик. И несмотря на то, что в глубине души Китнисс признавала, что ментор может быть прав, и они с Томом слишком спешат в отношениях, она только ещё больше утвердилась в своем решении ехать. В конце концов, права решать за нее, Хеймитчу никто не давал. Как, впрочем, и Тому. Китнисс ужасно злили его попытки решать все за нее. Но его способность улаживать все возникающие вопросы и проблемы без ее участия, озадачивала и пугала уже даже больше, чем раздражала. Так, например, не успела миссис Эвердин отправить в столицу запрос на то, чтобы ее дочь отпустили повидаться с ней, как Том уже показывал Китнисс разрешение на выезд и перемещение в пределах Четвертого, где он был обозначен как ее сопровождающий. Более того, на разрешении, среди прочих, стояла подпись… Хеймитча! Как эти двое умудрились договориться, Китнисс не знала. Скорее всего, причиной был виски. Когда она обратилась к ментору с вопросами, тот безнадежно махнул рукой, сказав, что предоставляет ей самой со всем разобраться, и поездка в Четвертый должна ей в этом помочь. «В берлоге не побываешь — медведя не узнаешь» — добавил он какую-то детскую пословицу, намекая на то, что дома Том может раскрыться с неожиданной стороны. Когда Том сообщал ей, что ничего не препятствует их отъезду, он был в таком восторге, что поцеловал ее прямо посреди площади, чем очень смутил девушку. Нет, Том ей нравился. Он так заботился о ней, что она забывала все свои беды. Только, время от времени, маленький червячок сомнения поднимал голову, и голосом Хеймитча говорил, что она что она слишком быстро и опрометчиво бросается в омут с головой, словно опять бежит от чего-то. Китнисс отмахивались от этого голоса. В конце концов, разве это плохо — пытаться почувствовать себя снова любимой? Хотеть просто жить и полюбить самой? Правда, она бы не сказала, что любит Тома, но ведь начинать надо с симпатии, верно? Всю неделю до отъезда Китнисс и Том почти не виделись. Было слишком много дел, которые надо было уладить. И, конечно, сборы одежды и необходимых вещей. Им предстояло два дня пути в поезде. На шестой день, почти перед самым отъездом, девушка настолько распиховалась, что минут десять рыдала, сидя на чемодане. Она и сама не знала из-за чего. Она злилась на Аврелия, Тома, маму, Хеймитча…и на Пита. Но больше всего она злилась на себя. Откуда это ощущение, что она делает что-то не так? Ближе к ночи, девушка все собрала, привела себя в порядок и решилась ехать, несмотря ни на что. В конце концов, Хеймитч прав — даже если она опять ошибается, поездка в Четвертый, поможет ей быстрее это понять.