Вопреки всему

Здравствуй, Пит! Пит улыбнулся — он попытался представить себе как Китнисс пишет письмо: сосредоточенно наморщив лоб и старательно подбирая слова. Возможно, она хотела написать «Дорогой Пит», или «Привет», но решила остановиться на нейтральном «Здравствуй». У меня все в порядке. А как дела у тебя? Я узнавала о тебе у доктора Аврелия, но, напиши, пожалуйста сам, мне нужно точно знать, что у тебя все хорошо. Я видела твое интервью после выписки и желаю тебе побыстрее прийти в себя. У меня все так же, как было: я охочусь и ухаживаю за Хеймитчем и его гусями. Старый пьяница завел гусей, представляешь? А еще он хочет устроить меня на работу, хотя я не знаю, зачем это нужно. В Двенадцатый вернулся Лютик, так что теперь я кормлю ещё и его. Иногда мне звонит мама — она пока живет в Капитолии, учится на медсестру. Вот так вот все и идёт. Напиши, пожалуйста, как дела у тебя. Китнисс. В течении нескольких дней Пит открывал белоснежный конверт и заново перечитывал письмо. Искал какой-то смысл между строк, ответы на вопросы, которые часто одолевали его разум, жадно ловил отголоски прежних чувств. Он будто хотел решить сложный ребус и никак не мог подобрать верный ключ. Кусочки головоломки хаотично вертелись в его голове и не желали складываться в цельную картину. Пит часто сравнивал Китнисс с узорами в калейдоскопе — единственной игрушкой, которая была у него в детстве. Налюбуешься одним рисунком — поймаешь его, запомнишь, захочешь повернуть и рассмотреть под другим углом, и раз! — изображение уже другое, а прежнее исчезло без следа… Вот и с Китнисс было также — только ему начинало казаться, что он узнал ее и по-настоящему начал понимать, как «узор» снова менялся. Возможно, ему и нравилась в ней эта неуловимость. Весточка от Китнисс была незримым мостиком к прошлой жизни Пита, которая рассыпалась на множество острых осколков. Пробелы в памяти сильно удручали, его существование словно разделилось на «до» и «после». Он знал, что у него была семья, работа, друзья, хобби и девушка… Точнее, он так думал, что она у него была. Знал через что им всем пришлось пройти, какие жертвы принести ради наступивших перемен. Пит помнил отдельные эпизоды своей жизни «до», но не мог уложить их в четкую последовательность. Единственным человеком, способным помочь ему восстановить утраченное оставалась Китнисс, но Пит не мог преодолеть сооруженный им же внутренний барьер для того, чтобы начать общаться с ней. Находясь в больнице, Пит целые дни проводил вспоминая и анализируя прошлое, пытаясь понять где выдумки, внушенные ему Капитолием, а где правда, и учась отличать ложь от истины. Постепенно он научился справляться с приступами искаженных «сверкающих» воспоминаний, вытесняя их настоящими. Это получалось с каждым разом всё лучше. Правда, даже его настоящие воспоминания, особенно воспоминания о чем-то хорошем или нейтральном, чаще всего представляли собой просто набор образов и фактов и не вызывали никаких чувств. В отличие от плохих, легко переходивших в фальшивые. Поэтому и его любовь к Китнисс стала для него просто фактом — он знал, что любил её, но не чувствовал этого. Лишь изредка, при мысли о ней, в нем вспыхивало что-то неуловимое, нежное и греющее, но оно быстро исчезало, погребенное под лавиной вопросов, сомнений и противоречий. Можно ли убить любовь? Когда он был маленьким, он считал, что нельзя — перед ним всегда был пример отца, любившего только одну женщину и он знал, что у него все будет также. Но, кажется, охмору удалось уничтожить то, что долгое время составляло основу всей его жизни. Капитолийские психологи тоже считали, что не имеет смысла восстанавливать то, что уничтожено, и постоянно заставляли его анализировать свои чувства, искать их первопричину, чтобы было легче освободиться от них и жить дальше. Так, один из этих ученых мужей заявил Питу, что его любовь к Китнисс, является сублимацией эмоций к не принимающей его матери. Пит не знал, что значит сублимация, но общий ход мыслей доктора уловил, и он ему не понравился. Поэтому, со временем, светило науки заменили на доктора Аврелия, в связи с «недостатком контакта с пациентом». Тот, к радости Пита, не заставлял его вспоминать детство и искать там корни всех его проблем, его больше волновало нынешнее состояние пациента. Иногда все их сеансы проходили в молчании. Пит рисовал, доктор ждал, либо того, что Пит покажет рисунок, либо задаст вопрос. Иногда Пит играл с доктором в игру «правда или нет», учился узнавать ложные воспоминания, находил способы прогонять их. Иногда доктор Аврелий просил его описать, что он чувствует теперь и просил подумать о том, чем он хотел бы заниматься. На эти вопросы у Пита не всегда находился ответ. Пит спрашивал у доктора Аврелия о Китнисс, о своем дистрикте, но, получая ответы понимал, что не испытывал того беспокойства, какое должен был бы испытывать, учитывая, что речь шла о близких ему вещах. Некоторые вопросы, касающиеся его личной жизни и отношений, Пит пытался задавать так, будто говорил не о себе. Они оба понимали, о ком идет речь, но доктор не настаивал на именах и примерах. Так прошли весна и половина лета и, наконец, Пита пригласили на заключительную беседу перед выпиской. Аврелий вновь задал свой излюбленный вопрос: — Как ты оцениваешь свое состояние сейчас? — Мне гораздо лучше, — отвечал Пит, подразумевая тем самым общее самочувствие. Он знал, что скоро непременно последует второй вопрос и он коснется личной темы, той которую ему вообще не хотелось обсуждать. Его отношений с Китнисс или планов на будущее. Пит перестал считать Китнисс мерзким переродком и на этом, как он полагал, лечение можно закончить, тем более, Аврелий уверял его, что память со временем восстановится полностью, а способы преодолеть приступы ложных воспоминаний найдены, и пока работают хорошо. Так что, считал Пит, спрашивать его об отношении к Китнисс не имело смысла. Доктор и не стал, но задал другой вопрос, которого он боялся: — Хотел бы ты вернуться в Двенадцатый? — Нет, — без колебаний покачал головой Пит. — Могу я узнать причину? — Аврелий заинтересованно посмотрел на своего подопечного. Пит взял паузу прежде чем ответить. Что хотел услышать от него доктор? Он ведь должен понимать, что ему не к кому возвращаться. Ни для кого уже не секрет — «Несчастные влюбленные», — хорошо раскрученный слоган, сентиментальный миф, состряпанный для того, чтобы заручиться поддержкой публики, жаждущей безумных страстей и яркого шоу. Игры кончились, а вместе с ними развеялся и романтический туман, незримо витавший в раскаленном огнем воздухе, в то время как на земле лилась кровь за свободу и справедливость. Война окончена. Панем постепенно возрождался к новой жизни, задача доктора заключалась в том, чтобы помочь искалеченным героям революции обрести силы жить дальше. И Пит не был уверен, что сможет это сделать в Двенадцатом. Он потянулся к карману джинсов и достал небольшой блокнот с набросками. Перелистывая страницу за страницей, Пит периодически бросал смущенный взгляд на врача. Аврелий ободряюще кивнул головой: — Тебя что-то беспокоит? — Как дела у Китнисс? — быстро спросил Пит. — Насколько я могу судить, неплохо. — Лаконично заметил доктор. — Ты мог бы лично убедиться в этом, — Аврелий выжидающе смотрел на собеседника. Пит устало выдохнул:  — Я не хочу пока возвращаться. — И все-таки в чем причина? Пит знал ответ. И он так же был уверен и в том, что доктор видел его насквозь, прекрасно понимал его мотивы, но настаивал на том, чтобы он озвучил свои сомнения и страхи. Взгляд Пита пристально изучал рисунок девушки, единственный подписанный им — "Огненная девушка", — яркость образов, разнообразие и динамичность линий, алые тона делали ее портрет живым и цельным. Казалось, она вот-вот пошевелится и совершит то самое действие, которое он неоднократно наблюдал в своих снах… Пит захлопнул блокнот и откинулся на спинку кресла:   — Наверное, я просто еще не готов встретить то, что меня там ждет. И это было самым честным ответом, на который он был способен — в Двенадцатом его ждали не только неопределенные отношения с Китнисс, но и разрушенный дом и призраки близких людей. — Что ж, я не могу принудить тебя продолжать и дальше наше общение, но, если захочешь поговорить, я к твоим услугам, договорились? *** Серая пелена дождя накрывала задний двор. У яблони притаилась согнувшаяся фигурка молодой девушки. Она дрожала и куталась в промокший плащ. Молодой парень бросил в ее сторону подгоревшие буханки хлеба и оглянулся на дом, а когда вновь повернулся, то увидел пылающий огонь, стеной окружающий Китнисс, ее руки были перепачканы алой жидкостью и в них лежало бьющееся сердце, истекающее кровью — сердце Пита. Она поднесла к губам не прекращающий ритмично сокращаться орган, который он носил в груди. Китнисс жадно впивалась в него зубами и по губам ее сочилась кровь. А Пит не моргая смотрел на средоточие своих чувств и молотящий стук вызывал дикую мигрень. Он проснулся в холодном поту, непроизвольно хватаясь за то место, где должно находиться сердце, проверяя, на месте ли оно. Пожалуй, пришло время снова встретиться с доктором, подумал Пит, складывая, лежащий на груди листок вчетверо. Он не понимал почему Китнисс Эвердин преследовала его в снах, если наяву он не чувствовал к ней почти ничего, и полностью сохранил только горькие воспоминания — например, совершенно отчетливо Пит помнил их разговор на поляне, после первых Игр… — Ты знала, чего он от тебя ждет, верно? Все было только ради Игр. Все, что ты делала. — Не все, — говорила Китнисс, крепко сжимая в руке букетик цветов. — Не все? А сколько? Нет, неважно. Вопрос в том: останется ли что-то, когда мы вернемся домой? — Я не знаю. Я совсем запуталась, и чем ближе мы подъезжаем, тем хуже… — Ну, когда разберешься, дай знать. Вспоминать ее признание тогда было особенно тяжело. «Люди забудут, что ты сказал, люди забудут, что ты сделал, но они никогда не забудут, что ты заставил их почувствовать.» — правда, в его случае это работало только с горечью и страхом. Или счастливых воспоминаний не было? Он знал, что это не так, но не помнил счастья и покоя, связанных с Китнисс. Возможно из-за того, что большая их часть была связана с игрой на публику. Как бы там ни было, Китнисс и Хеймитч сделали все, чтобы спасти жизнь и ему, и за это он им благодарен. Пит хотел вытащить Китнисс любой ценой, потому что любил ее. Не ее вина, что она не смогла ответить ему взаимностью. Его искренняя любовь и продуманная тактика Хеймитча принесли свои плоды. Жизнь продолжается… Пит встал с кровати, зажег свет и снова развернул сложенный листок, хотя в этом не было необходимости, потому что, он выучил наизусть каждое слово, написанное рукой Китнисс и даже мог представить ее, склонившуюся над письмом, раздумывающую над тем, что написать, какие слова подобрать, чтобы не давать ему напрасных надежд — если не считать их первые Игры, в этом она всегда была честна с ним, иногда даже слишком. Письмо было грустным — говоря о себе так, словно она заботится об огромной семье, Китнисс явно пыталась не думать о тех, кого опекала раньше. По ее приятельскому тону Пит понял, что не стоит ворошить прошлое и будет лучше все оставить как есть, и ответить ей так же, дружески. В детстве он был влюблен в бойкую девочку с красивым голосом и душой, а что теперь? Кто они друг другу? Что он чувствует сейчас? Пустоту. Неопределенность. Тревогу. Нежелание снова обманываться… Когда-то он слишком сильно полагался на чувства, и они увели его в иллюзорный мир настолько далеко, что сейчас он с большим трудом отделял реальные события от выдуманных и лживых. Так что, может, то, что сейчас их нет, даже к лучшему? Настало время проститься с детством и мечтами, порожденными юношеской любовью с ее огорчениями и обидами. Пит уселся за письменный стол и достал чистый лист. «Здравствуй, Китнисс.»