Непокорëнные

Ия знала, что всё это ложь. С самого детства, всю жизнь была уверена, что всё, всё без исключения – одна большая ложь, что лгут все и повсюду, обо всём, а о чем не лгут – о том молчат - тоже нарочно. И что тебе самой надо быть такой же – чтобы выжить. Чтобы не пропасть бесследно, как пропала её мать еще много лет назад. О нет, разумеется, все детство ей говорили, что мама тяжело болела и умерла в изоляторе, обещали ей, что из её генов эта болезнь была предусмотрительно изъята… Но только потом девчонка подросла и пошла в хорошую школу – не в какие-то общеобразовательные пять классов, а в настоящую школу, где учат девять лет, где учат не только читать и писать, и не только моральным нормам Империи, асексуальному воспитанию и Слову Святому Законному, но даже информатике, химии и немножко физике, после которой можно поступить в закрытый колледж… Замечталась, как же. Колледж – он только в шестнадцатом квартале, самом благополучном, и только для мальчишек, ей там не место. А почему не место, позвольте спросить? Все что-то мямлят в ответ невнятное, а отец-то у нее вообще-то Высокий, пусть и живут они в Среднем Секторе, только вот ей, Ие Мессель, дороги туда нет, и не было бы, даже родись она парнем, и не нужно врать с большими честными глазами, что мама умерла. Будь она из Высоких – да хоть бы и Средних, неважно! – будь она с отцом на законных основаниях, разве бы было дано девчонке имя из двух букв? Двух, куда же хуже, куда же презрительнее?.. Наверняка отец постарался. Ия знала, что всё это ложь, вся её жизнь от начала и до конца – потому что мамка наверняка была из Низкого Сектора, а отец попросту взял ее силой, наплевав на все нормы, во время очередной экспедиции в закрытую зону. И никто из её, Ии, генов ничего не изымал, потому что развивалась она не в колбе Центра Зачатия, как нормальные граждане Империи, а как дикая, как по Уставу нельзя… Только отцу отказаться от ребенка потом почему-то не дали, вот и пришлось ему в Средний Сектор переселяться, пусть и в один из лучших кварталов, да не в том дело. А куда маму дели – поди, найди, разве кто скажет, разве кто знает, сыщет?.. Иногда, наверное, ей и впрямь словно не хватало чего-то женского, теплого, покровительственного, что так естественно получают девушки её возраста от своих матерей, не хватало… не советов, нет, их она бы спешно отринула, сочтя поучениями, но самой возможности получить ответ хотя бы на некоторые свои вопросы или сомнения. Девушке это порой казалось странным, особенно когда в её голову закрадывались недобрые мысли о том, что без примера матери перед глазами, она не видит и примера женской покорности, насаждаемой Системой, отчего и сама покорной быть не собирается. И всё же это было так на протяжении многих лет – Ия словно вглядывалась в окружавших её женщин на пятнадцать, двадцать лет старше нее, словно искала что-то и не находила, не очень-то веря, что оно, неведомое искомое, и правда существует. Как же люто ненавидела Ия эти свои слабости, свою жизнь, отца, всю Систему, как же мучительно давилась непозволительной злостью, скрытой за ледяным бесчувствием. И отчего так не повезло ей родиться девчонкой? Парням, конечно, в пятнадцать испытание какое-то терпеть, да это разве проблема – после всего того, через что прошел среди сверстников в школе? Парням ни замуж не выходить против воли, ни детей растить – та еще суматоха, говорят, - ни сидеть дома, в рутинной клетке, запертыми как все женщины на многие годы… Больше всего в свои семнадцать с половиной противилась Ия замужеству, хотя с мальчишками отчего-то всегда, с самых ранних лет сходилась многим легче, чем с девочками. Вот и тогда, в школе, чуть ли не лучшей в Среднем Секторе, была одной из двух девчонок во всем классе, среди пятнадцати парней, взрослых - и ледяных, как она сама. Так что уставной запрет на выражение эмоций был ей, пожалуй, даже по душе в той ситуации, что окружала её, словно бы приходился как-то кстати: все безразличны, никто не посмеет над ней смеяться, что она единственная в их обществе женщина, не будет откалывать едких шуточек или еще чего… Хотя на деле им это разве помешает? А всё же запрет на эмоции, надо отдать ему должное, был хоть каким-то спасением от полного бесправия, коим наградила Система женщину, хоть как-то оберегавшим её от повсеместного произвола и притеснения. Да и вообще, неплохо прикрываться этим вселенским безразличием, когда самым главным и самым сильным, что полнит сердце, были ненависть, ненависть и презрение ко всему, что окружало Ию каждый день: к людям-маскам в проклятой уличной, рабочей, школьной или какой еще иной форме, одинаково безликим в своей бесхребетной массе, к отцу – единственному родственнику, единственному, кого она могла бы именовать своей семьей – но ни за что в жизни не стала бы, слишком уж незаслуженно почетно для него это слово, - к рутине ежедневной работы с детишками, такими же безликими, как и их родители, только более глупыми и жестокими, к мусорке новостей с телеэкрана и веб-сайтов, к постоянной и повсеместной слежке скрытых камер за каждым сделанным движением… В глубине души Ия искренне тешила себя надеждой, что переезд в одиннадцатый квартал из пятнадцатого хоть что-то изменит в этом нескончаемом потоке помоев, что она ощущала непрерывно льющимся на нее – да и всех Средних – отовсюду, однако уже на второй день она убедилась, что ошибалась. Ничто не меняется. В этом мире, во всей проклятой Империи – чтоб её радиацией облучило и еще сильнее изуродовало! – ничто не меняется. Ия Мессель опустила на пол лифта тяжелые пакеты с купленными в маленьком, порядком подзаплесневелом магазинчике продуктами и размяла пальцы, испещренные покрасневшими полосами. Она так чудесна, женская доля, не правда ли?.. Между четырнадцатым и пятнадцатым этажом, моргнув широкими пластиковыми кнопками на панели, лифт внезапно встал. Свет померк в стеклянном корпусе, зависшем в нескольких десятках метров над вечерним городом, и лишь сотни огней остались мерцать вокруг, над окутанным поздними сумерками Средним Сектором, отблескивая сквозь толстые прозрачные стены. Девушка напротив, почти высокая, очень худенькая шатенка в стандартном светло-сером уличном платье, таком же, как и на самой Ие, но на удивление хорошо сидящем на ней, и такой же серой шляпке незамужней женщины, выглядела завороженной и даже почти зачарованной открывшимся зрелищем – в меру норм и приличий, разумеется. Ия же, к сожалению, не могла разделить чувств своей случайной спутницы, хотя та и показалась ей не столь мрачной и холодной, как большинство окружавших её каждый день людей, даже несмотря на то, что карие глаза соседки и таили в себе глубокую, безразлично-безысходную усталость. Словно сквозь эту усталость, сквозь коросту грязи пробивались тончайшие лучики света, которые Ие доводилось видеть только лишь у некоторых детей в младшей школе, где она работала, да и то нечасто. Лучики непонятной, почти незаконной надежды, которой нормальные взрослые люди её возраста уже давно перестали забивать свои головы как и прочими пустопорожними размышлениями о «жизни в целом» или «мироустройстве». На сей раз и самой Ие Мессель было не до подобных размышлений - Ия боялась высоты. Боялась почти панически, до слабости в ногах, до дрожи, которую всегда, всю её жизнь так непередаваемо сложно было скрыть. И теперь, зависнув над миром в стеклянной колбе внешнего лифта, освещенной уличными огнями, она чувствовала головокружение, даже неотрывно глядя себе под ноги, в пол – единственную, к её счастью, непрозрачную часть конструкции. Девушке казалось в те минуты, что у нее нет сил даже сделать несколько шагов к дверям, оторвавшись от металлического поручня, идущего по периметру лифта, и нажать кнопку экстренного вызова службы технической поддержки. - Как Вы думаете, вызов службы сервиса сработает автоматически или стоит позвонить? – Внезапно обратилась к ней стоявшая у окна девушка, словно прочтя её мысли. В голосе её словно бы звучали едва уловимые нотки разочарования, что она не может весь вечер простоять вот так, пялясь на залитый вечерними огнями Средний Сектор. Ия едва не поморщилась, думая об этом, и отчего-то замотала головой, всё еще не отрывая глаз от пола кабины, слабо сама понимая, хочет ли выразить тем самым какие-то мысли или просто прогнать прочь это наваждение. - Вы в порядке?.. – Неуверенно произнесла незнакомка, приблизившись к ней и пристально вглядываясь в бледнеющее лицо Ии. - В порядке, - поспешно и резко бросила та в ответ. Здравый смысл, накрепко вбитый в голову с младенчества, не покидал девушку даже теперь, и свои слабости, пусть и не бывшие её виной, она считала непозволительным открывать постороннему человеку; в конце концов, бывали в её жизни ситуации и посложнее, - разумеется, я в порядке. Надо вызвать ремонтную службу, если мы не хотим провести здесь весь вечер и ночь. «Следи за собой, Ия Мессель!» - Зло прикрикнула она на себя, понимая, что не в силах сдержать нервозной резкости и поспешности, звеневших в её голосе. Каким-то невероятным усилием воли она оторвала свой взгляд от пола кабины и встретилась с глазами незнакомки, внимательно прищуренных. Ох, не к добру. - Лада. - Внезапно очень тихо и настороженно представилась та, пытливо вглядываясь в лицо Ии, крайне сдержанная, но даже так – на удивление участливая по стандартным уставным меркам, и едва уловимая мягкая улыбка коснулась на спокойном лице лишь её глаз, когда она зашептала совсем тихо, чтобы камеры наблюдения смогли разобрать как можно меньше слов. - Не надо себя еще больше мучить, я же вижу, что Вам дурно. Надеюсь, работники службы скоро прибудут – для них и приберегите свое мужество, если лифт начнет трясти. Наверное, где-то в глубине души Ия была потрясена её словами – по крайней мере, именно это ясно увидела в её глазах сама Лада. *** Утром Алексису Бранту снова – как всегда летом – не спалось. Он поднялся, едва цифры экрана часов на тумбочке у изголовья кровати, моргнув, сложились в 6.00, то есть почти на полтора часа раньше привычного. На улице лило как из ведра, однако в воздухе, ворвавшемся в просторную комнату, когда молодой человек открыл узкую створку стеклостены, витал уже какой-то совсем летний аромат, который неизменно приходит к середине мая, а уходит вместе с июлем, уступая место пряной духоте августа. Первый день лета не обещал не только жары, но даже, судя по всему, и тепла, однако дурная (как он сам считал) привычка Алексиса вечно распахивать все окна, а потом одеваться в три раза теплее, чем можно было бы, со временем лишь усугублялась. Алексис вообще не любил лето, и дело было отнюдь не в одной лишь погоде, но в том, сколь сильно тяготили его тоска июньского бездействия вкупе с бумажной работой, копившейся день ото дня по мере приближения обряда Посвящения очередной порции пятнадцатилетних Средних. Он чувствовал себя на своем месте, общаясь с самыми разными людьми – что проводя занятия у кадетов-первокурсников, что наблюдая их непосредственно на построениях, - но вся остальная часть работы, ложившейся на его широкие плечи, неизменно вгоняла Алексиса в тоску. И летом, в духоте и жаре раскаленного сотнями пар шин асфальта, это чувствовалось только острее. Помнится, еще много лет назад, во времена его учёбы в Академии Службы Империи в Высоком Секторе, кто-то из одногруппников, любивших вешать на других ярлыки-клички, порывался звать его «Снежным», но прозвище не прицепилось, чем Алексис был абсолютно доволен - снег казался ему слишком рыхлым и податливым, «Ледяной» определенно подошло бы куда больше. Кличек, впрочем, молодой человек никогда не любил – слишком уж откровенно они иногда выводят на общее обозрение то, что показывать не стоит вовсе. Дождь моросил по зеленым кронам деревьев, умиротворяюще покачивавших свои ветки перед той стеной комнаты, что была полностью из стекла: молодой человек избегал высоких этажей, несмотря на обзор, порой открывавшийся с них; и дело было даже не в акрофобии или чем-то подобном, но, куда вероятнее, элементарно в той самой крайней рациональности, что так настойчиво навязывалась жителям Империи с младенчества. Как правило, Алексис просто не хотел тратить ни одной лишней минуты на лифты и лестницы, чего невозможно было избежать, живя в высотных зданиях, а кроме того… именно эти кроны деревьев, частично мешавшие обозрению через стеклостену, делали квартиру чуть более закрытой, ведь заглянуть в окна четвертого этажа что с земли, что с воздуха чисто технически куда сложнее, нежели в окна первого или двадцать восьмого. А для чего еще нужна стеклостена, если не для этого? Кофемашина призывно пискнула с кухни, извещая своего владельца, что неизменный двойной эспрессо с соевым молоком и без сахара готов, а экран планшета на столе возле двери в ванную (еще не хватало размещать персональный компьютер в зоне обозрения через стеклостену) – новехонькой модели WARX III, едва-едва появившейся в онлайн-магазинах – потребовал ввести пароль и отпечаток пальца для дальнейшей загрузки. Каждое лето, накануне обряда Посвящения четырнадцати- и пятнадцатилетних мальчишек в мужчины, Алексис Брант ездил в Средний Сектор наблюдать новичков. Разумеется, он был далеко не единственным, кто занимался выбором достойных из общей серой массы, но глаз его был отлично наметан, а сердце – которое в этом вопросе он отчего-то порой слушал – раз за разом подсказывало верные решения. Алексис Брант в свои стукнувшие лишь пару месяцев назад двадцать лет уже имел должность Мастера, а в придачу к тому завидную перспективу карьерного роста в образовательно-административной сфере Высокого Сектора Великой Империи, сулившую ему уже совсем скоро должность наставника. Говоря откровенно, должность наставника казалась молодому человеку мучительно скучной, а общение с людьми всегда приносило куда большие удовлетворение и даже удовольствие, нежели организация учебного процесса, но ведь и эта должность – не предел, верно? А мероприятия, подобные обряду Посвящения, куда он с напарником год от года ездил заниматься включенным наблюдением, позволяли хоть чуточку отвлечься от зашкаливающего контроля административных корпусов, посмотреть жизнь других людей, пусть и низшего, нежели его собственный, класса и уровня жизни, и сделать вид, что он чувствует себя юным и равным среди пятнадцатилетних пареньков, едва вступающих во взрослую жизнь. Алексису должно было присутствовать на обоих предварительных построениях, смотреть в оба и не слишком сильно выдавать себя, хотя порой он и поигрывал с этим ограничением, небезосновательно полагая, что подвергающийся стрессу пятнадцатилетний парень, внимательный и сообразительный настолько, чтобы распознать в нем чужака и наблюдателя, достоин не только уважения и похвалы, но, вероятно, и чего-то большего, с той оговоркой, что пройдет отбор и по иным критериям государственной службы. Кроме того, писать отчеты о прошедших наблюдениях и, что самое главное, предоставлять информацию в равной мере о лицах его заинтересовавших, а так же и тех, кто вызвал впечатление неблагонадежности. Разумеется, ни капли неловкости за свои действия Алексису испытывать было не положено – ведь смущение – это такое же, как и сотни других, чувство, а позволять чувствам овладевать собой Уставом запрещено даже женщинам, не то что взрослым мужчинам, занимающим административные должности. Ведь, как гласило Святое Слово, человеку, обладающему разумом, естественно мыслить, а не потакать своим страстям. То же, что несет угрозу истерического всплеска и мешает рационально мыслить и правильно развиваться, уподобляя людей животным, – то вне закона, вот и всё. В категорию неестественного, разумеется, попадали любые эмоции, равно как, например, злость, похоть, привязанность, любовь, грусть и огромный список прочего, о чем и рассуждать вслух в общем-то было некультурно и вульгарно даже для Среднего Сектора, не говоря о Высоком. Ведь, если уж человек по природе своей наделен разумом, нельзя позволить аффектам и инстинктам брать над ним контроль – на этом и была выстроена вся Система после того, как дикие разрушили доимперский мир, ведомые своими низменными порывами. Сунув подмышку свой готовый к работе WARX III и почти уже пустую пачку сигарет – в карман любимой бело-синей клетчатой рубашки, - он вышел на слишком уж тесный по меркам его просторной и не по-холостяцки чистой квартиры балкон и сделал большой глоток горячего кофе, вдыхая свежий воздух, ветром гулявший в тишине еще не проснувшегося двора. Отчего-то всякий раз, взяв в руки эту чашку, Алексис невольно задумывался о своем будущем, словно она, купленная в противоречие подаренному матерью на его новоселье огромному и безмерно дорогому сервизу, оглушительно громко кричала о том, что в его жизни никогда не будет столько людей, чтобы использовать целиком всю эту проклятую посуду. Не то что бы Алексис был таким уж затворником, хотя работа в Академии, да и вся Система едва ли оставляли ему много времени на самого себя, но шумные собрания людей, а тем более посторонние «гости» в его собственном доме всегда утомляли молодого человека и выводили из себя. Простите, но добровольно заводить и много лет после терпеть в своей квартире какую-то женщину и ораву галдящих ребятишек в придачу он точно не собирался, пусть хоть весь Высокий Сектор твердит ему о долге перед Империей повышать прирост населения. Нет, семья виделась ему исключительно лишней головной болью, особенно когда в памяти всплывали тройняшки-сыновья его старшего брата, Алберса, которым едва исполнилось три года ушедшей весной. Легче налог на бездетность платить, не разорится, чем терпеть такую головную боль всю жизнь. Тем более, что последняя его и без того мучает почти что хронически. Алексис выбросил из головы эти странные, непонятно к чему пришедшие мысли и уселся в кресло, напоминающее своей формой половину яйца, с мягкой черной обивкой, подобрав под себя холодные босые ноги и открывая легким касанием сенсорного экрана планшета архив досье на мальчишек, стоявших в этом году на пороге совершеннолетия. Да, всё же утро – отличное время для важных или особенно личных дел: будучи урождённым Высоким и проведя уже не один год в Академии Службы Империи в Высоком Секторе, Алексис прекрасно знал, что внимание стражей порядка, особенно тех, что просматривают внутренние видеокамеры в квартирах и, в меньшей, однако, степени, уличного патруля, наиболее слабо с 4 до 6-7 утра, когда даже самых дебоширов, если таковые вдруг найдутся, уже сморил сон, а добропорядочные граждане еще не успели толком проснуться. Кресло своё, к слову сказать, молодой человек тоже любил именно за то, что в нём, как Алексис ни сядь, никто и никаким образом не смог бы заглянуть ему через плечо в экран личного компьютера. В этом году привлекших внимание Мастера парней звали Артур Рот и Пан Вайнке. Первый, как показала база, оказался троюродным братом одного из его, Алексиса, давних знакомых, имевшим невезение родиться в Среднем Секторе, обладая достаточными правами на жизнь в Высоком. В принципе, «порода» его была заметна наметанному глазу сразу же, даже уже и в манере держаться – без высокомерия, но с несомненным, безукоризненно холодным чувством собственного достоинства. Второй… а кто его знает, что такого было у второго, что он не выходил из головы Мастера с самого вчерашнего утра и до сего момента. Если верить информации, предоставленной базой данных (а уж этому-то источнику верить стоило безоговорочно, ибо выпуск ежедневных новостей позавидовал бы скорости ее непрерывного обновления), то Вайнке – сама серость и безликость: родня и ногой не ступала за пределы Среднего Сектора, образование – пока что четыре из пяти базовых классов, и едва ли общий доход семьи позволит ему продолжить обучение, заканчивающееся через год… Да, интересный случай – Алексис был, пожалуй, даже отчасти озадачен собственным вниманием к этому парнишке. И, тем не менее, тот явно что-то заметил – нет, речь не о том, что он видел Алексиса у комендантского стола, что вообще-то тоже отнюдь не было его, Алексиса, оплошностью или упущением, - но заметил что-то в нем самом за те считанные мгновения, что они успели уделить друг другу… Однако он не мог понять, что именно углядел в нем Пан, и это-то и вызывало интерес, если даже не настороженность. Кроме упомянутых двоих, в списке Бранта значились так же Колин Кое и братья Стеф и Дени Драй, досье на которых подкинул ему Мастер Даниел Оурман, его бывший одногруппник, с которым они вместе проходили последнюю подготовку на должность Мастера, полученную ими в итоге в один и тот же день. Пятью годами старше Алексиса, Даниел, конечно, бывал порой невероятно упёртым занудой, но в целом парнем был неплохим, и работать с ним было лучше, чем со многими. Кроме того, у Даниела был какой-то совершенно удивительный талант находить на плацу во время построений порой совершенно невероятных личностей. Специализацией Оурмана вообще-то были близнецы, столь необходимые Высокому Сектору и Академии в частности, а Стеф и Дени были двойняшками, пусть и не монозиготными, но все же. Не лучший, конечно, вариант, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба, так что Алексису не оставалось ничего иного кроме как углубиться в изучение информации об этих ребятах.