Попробуем забыть О том, что мы больны, О непоправимом, о неизлечимом, О том, что нам до конца Так и не высказать вслух* [*Из песни группы Flёur – «Два Облака»]
Январь шёл куда-то мимо нее, холодный и тёмный, по-прежнему бесснежный, нелюбимый. Даже теперь, когда зима выдалась значительно тёплее многих предыдущих, Лада всё время мёрзла, сколько бы слоёв одежды ни надевала на себя, и чувствовала себя постоянно уставшей. В «Зелёный Лист» они с Ией вместе смогли выбраться за весь месяц лишь однажды, и тот раз получился каким-то скомканным и дёрганым, принёсшим, несмотря на жадное ожидание встречи, больше разочарования, чем радости, потому что поговорить из-за постоянно снующего туда-сюда народа почти не получилось, как не получилось и обнять её хоть раз, чего Лада так давно и мучительно желала. Одной Ладе ездить в «Зеленый Лист» не хотелось и вовсе – хоть сколько-то тёплые отношения из всех ребят она поддерживала лишь с Роной, которая половину января проболела дома. В остальном девушка по-прежнему считала волонтёрство в парке очевидной и несправедливой эксплуатацией, с которой не хотела на деле иметь ничего общего. Может быть, она и была слишком резка в этом своем суждении, однако пока что Парк Славы не дал ей ни одного повода изменить своего нынешнего мнения. А между тем одной той встречи с Ией – первой и единственной в наступившем году – оказалось достаточно, чтобы понять, что Ия изменилась. Если до нового года она была, хоть и резкой, решительной, но мягкой, то теперь внутри нее словно образовался несгибаемый металлический штырь, льдом отсвечивающий в глазах. Нет, она не стала ни бесчувственной, ни холодной, но что-то в ней определенно пошло по-другому. Для нее будущее заканчивалось первого марта, и изменить это казалось уже невозможным. Лада не знала, отдавала ли сама девушка себе в этом отчет, но считала, что не имеет особого смысла спрашивать, поднимать лишний раз и без того неприятную тему. Сейчас все шло именно так, как и было задумано, кроме одного - от Ии словно веяло смертью. И без того утомлённую и морально, и физически, Ладу это открытие пригнуло еще ниже к земле. Всю эту встречу, когда девушкам только и оставалось, что переглядываться издалека, общаясь друг с другом и со всеми, согласно Уставу, Лада смотрела на Ию и вспоминала свои летние размышления о том, что двигало теми ребятами, вдохновившими её на все эти безумия, о том, какими одинокими, должно быть, были Кир Ивлич, Абель Тарош и те безымянные, кого девушка никогда уже не узнает, если решились на такой шаг… Нет, напротив. Теперь она точно знала, что одинокий человек, которому не за что бороться – не за кого, - не пошёл бы на всё это. Парадокс, не дававший ей покоя уже так много времени, разрешился сам собой – у каждого из них, наверняка, были семьи, родители, быть может, жёны и дети... Как и у них с Ией. И всё это делалось из-за них, ради них. Ужасающая ирония судьбы. Даже просто думать об этом, не пытаясь снова и снова примерить на себя, Ладе казалось почти страшным. Только главный вопрос для неё всё равно оставался в другом, в том, имеют ли они – имеет ли хоть кто-нибудь – право подвергать опасности или причинять вред другим людям ради собственной идеи, которая, как они полагали, должна в конечном итоге освободить «большинство» от Системы, да и сможет ли их идея вообще дойти до этого «конечного итога»? Сомневаться тоже было очень страшно. Сомневаться в себе, своей идее, правильности своих поступков, если они призваны повлиять не на двух или трех людей, но значительно большее их число… Не сомневаться, однако ж, виделось теперь куда неправильнее. Особенно когда ты и без того до смерти устала постоянно бояться. Внутри себя, с трудом позволяя себе такую откровенность, девушка не знала, где найдет силы, как сможет не опустить рук, если всё действительно пойдет так, как они обсуждали, если совсем скоро она останется одна. Через несчастные пять с половиной недель. Считать дни до этого приближающегося конца казалось невозможным тем более. Иногда Лада думала, что и в её глазах, наверное, появился тот же отблеск холодного металла, что и в глазах Ии. А между тем, с возвращением череды одинаковых рабочих будней, меланхолия ушедших январских выходных как-то неуловимо перетекла сама собой в тягостное уныние. Снова пекарня, снова тесто, снова ряды булок на противнях, снова касса, камеры и ужины дома. Лада жила, словно на «автопилоте», но мысли её были неизменно далеко от всего этого. Как без Ии – потом? И сколько это «потом» будет длиться? Что будет после дня открытия Парка? Будет ли Лада одна или сможет найти поддержку?.. Не думать обо всем этом было невозможно, но ответов девушка не находила, словно откладывая их в долгий ящик раз за разом. Да и как сейчас загадывать наперёд, если не предугадать, в каких обстоятельствах она будет вынуждена действовать? Но и остаться в итоге одной без какого бы то ни было плана дальнейших действий казалось ей таким жутким… Двадцать пятого января малышке Нарье исполнилось пять лет. Удивительно, как всё-таки летит время: только что она была еще совсем крохой, которую школьница Лада всегда немного опасливо баюкала перед сном на руках, а теперь уже получила свою первую форменную беретку и пойдет в среднюю группу детского сада приближающимся летом… Да и ей самой, Ладе, через полтора месяца исполнится уже восемнадцать – отчего-то эта цифра смущала её, хотя на деле и не должна была нести никаких радикальных перемен, ведь все возможные перемены, казалось, уже произошли с ней: свадьба, смена фамилии, переезд, Карл Шински, каждый день ожидавший её дома, и Йонас, малыш Йонас, которого она еще ни разу не видела в тёмной лаборатории Центра Зачатия… Даже думая обо всём этом, Лада никак не чувствовала себя взрослой, словно ей, несмотря на все свалившиеся внезапно обязанности, по-прежнему четырнадцать, и мир вокруг нее, неизменный, стоит на месте, не ожидая, что она когда-то повзрослеет, - что она уже повзрослела. Все эти мысли лишь возвращали её в болото Системы, твердившей внутри её головы, что нельзя, неправильно, невозможно даже и думать о «великих свершениях» и мировых переворотах, неся на плечах весь груз обязанностей взрослого человека, что замахиваться на подобное может лишь глупый подросток, наивно полагающий, что весь мир лежит у его ног, и давно уже пора бы вырасти… Прогнать их было очень непросто. Прогнать и искренне поверить внутри себя, что собственной жизнью распоряжаешься на самом деле ты сам, а не Система, как бы она того ни хотела, что бы ни твердили люди вокруг тебя, сколько бы лет тебе ни исполнялось… На двенадцатый день после открытия Парка Славы. Когда всё уже произойдёт. Думать об этом не получалось, потому что не было и быть не могло никакого «после», если тогда Ии с ней уже не будет. Если против всего мира останется только она одна. ***I have no plan but that's alright Can you trust me when I'm mad Have no time to set things right Can you love me when I'm sad* [*Англ. «У меня нет плана, но это не страшно, Можешь ли ты доверять мне, если я псих? У меня нет времени разбираться с делами, Можешь ли ты любить меня, когда мне невесело? Из песни HYDE – “Midnight celebration”]
Делать вид, что ничего не изменилось, оказалось невыносимо сложно. Январь навалился подушкой тяжёлой зимней темноты и горой учёбы нового семестра; больше всего Пану хотелось забиться куда-нибудь в дальний угол и проснуться уже после конца мира, когда всё станет другим, когда не нужно будет ходить каждый день в Академию и делать вид, что тебе всё равно, ведь ты с детства приучен контролировать каждую свою мысль и каждое движение. Столько времени прошло, а мысли в голове всё еще звучали какофонией звуков, осколков разговора с Марком и ночи в доме Брантов, не оставляя места ни на что иное, куда более необходимое в той реальности, в которой, хочешь – не хочешь, проходила жизнь мальчишки. В Академии было тихо. Тихо, пожалуй, в каком-то непривычно плохом смысле слова, параноидальным подозрением, что все вокруг молчат так же, как и он сам, пряча что-то, о чём нельзя говорить вслух. Молчал и Алексис, от которого Пан с первого же учебного дня ожидал гневной тирады за свою неосторожность… Но тот словно и вовсе не замечал его присутствия в классной комнате. В эти дни, однако, Пан вдруг осознал странную вещь – за последние полгода он умудрился привыкнуть к тому, что в его жизни постоянно что-то происходит, что-то интересное и важное, будь то разговоры, новые знания с лекций или личные отношения с человеком, такие сильные эмоции, которые он испытывал каждый раз. Если раньше их с Марком вылазки под мост или на фабрику были ребяческим порывом хоть редко и не надолго, но вырваться из унылого болота своего пятого квартала, то теперь вся его жизнь по сути своей свелась именно к таким моментам, всё чаще и чаще имеющим место быть, несмотря на опасность, которую они неизбежно несли с собой. Пан ждал их, вспоминал их, буквально дышал ими, в то время как будни оказывались не более чем декорацией, задним планом ко всему этому настоящему, без чего мальчишка давно уже никак не мог и не желал представлять свою жизнь. Осознание всего этого почти пугало его. Как, когда он успел вывернуть наизнанку всю Систему и не заметить этого? Ведь одно дело, когда тебе тринадцать, и ты никогда всерьез не думаешь, что тебя могут застукать на месте преступления (а если и могут, что с того, раз ты несовершеннолетний?), а другое – когда ты считаешься взрослым, несешь всю ответственность… и совершенно осознанно продолжаешь делать только хуже, потому что тебе это важнее правил. Потому что ты уже не можешь иначе. Потому что вернуться в старое русло жизни, хоть однажды вырвавшись за привычные рамки, становится еще сложнее, и пустота будней чувствуется еще острее и безнадежнее. Мальчишка не решался верить себе теперь, но тишина, заполнявшая собой всё вокруг все эти дни, тишина, от которой он тоже уже совсем отвык, ему почему-то решительно не нравилась – и короткая встреча с Алексисом на крыше в один из первых учебных дней лишь усилила это чувство. - Что-то происходит, Пан. - Тихо, чуть тревожно прошептал Мастер, глядя куда-то в сторону, едва только тот приблизился к нему. - А я как дурак последний не понимаю, что. И мне это ужасно не нравится. - Ммм? - Мальчишка взглянул на него вопросительно, но тот лишь качнул головой. - Я не знаю. Может, просто крыша уже едет... Хочется верить, но не верится. Виктор вернулся совсем другим, ты еще не заметил? То ли ему там мозги промыли, то ли он что-то знает, на шаг меня опережая. То ли я совсем с ума схожу… - Не думаю, - мрачно отозвался Пан, - мне тоже всё это ужасно не нравится… - Ты сможешь сегодня прийти туда же, куда и раньше? Поговорить надо… - Конечно. – Ох и не нравится ему всё это… И как же сложно усидеть на уроках, когда так сильно ждёшь вечера. - Знаешь, - начал Алексис, едва только полутёмная аллея парка показалась ему достаточно безлюдной, чтобы пойти бок о бок с Паном и начать разговор, - своей глупой выходкой ты подкинул мне одну забавную идею. - Какую же? - Скептически отозвался тот. - Дать парням задание на внедрение, - задумчиво произнес Алексис. Озвучивал он сейчас явно от силы десятую часть тех мыслей, что ходили в его голове, а то и сотую, - какое-нибудь простое, посмотреть, кто из них на что годен в этом аспекте, и тебя прикрыть. - Меня? Что, все так плохо? – Холод неожиданного страха пробрался куда-то в позвоночник. - Что они написали, что требуют? Алексис взглянул на него, кажется, чуть озадаченно, потом выдохнул. - Ты про фабрику что ли? Все там нормально, не парься. Хотя лихо ты, конечно, выкрутился, - искорка усмешки коснулась синих глаз, - браво. – Он что, даже ругаться не будет? - Но я сейчас про другое - про то место, о котором ты говорил мне тридцатого, - глаза Мастера блеснули недоброй решительностью, - и про то, как нам туда попасть. На тебя надеть школьную форму, на меня... Тоже что-нибудь найти, уж это не впервой. Играть в ряженых, так всем вместе, - усмехнулся Алексис и, качнув головой, закатил глаза. "Всеединый сохрани, неужели я, правда, это делаю?" - Отчетливо увидел Пан в этом жесте. И почему-то не ощутил от Алексиса ни капли негатива. Скорее почти рассеянность и такое глубокое погружение в самого себя, какого Пану еще никогда прежде не доводилось за ним наблюдать. - Мм, и после этого ты называешь мою "выходку" "глупой"? - Моя - так просто верх идиотизма. - Снова качнул головой Алексис. - Смех смехом, конечно, но увлекаться тоже не стоит. - Резко посерьезнел он. А Пан лишь снова отметил про себя, каким дёрганым и напряжённым молодой человек теперь постоянно выглядит. Даже сейчас, так далеко от Академии, в простом черном пальто с клетчатым шарфом вместо уставной формы, так далеко от него самого, Пана Вайнке, шагая лишь в полуметре от него… - Всё-таки я поражаюсь, Алексис. У тебя всё это время было такое идеальное прикрытие, и ты никогда им не пользовался? – Мягко перевёл он тему. - Как-то не было необходимости... - пожал плечами Алексис. - Не задумывался особо. В Средний я могу попасть совершенно спокойно и в рабочей форме, и в какой угодно другой, и никто меня ни о чем не спросит, покажи я по первому требованию паспорт и кольцо, а из праздного любопытства там гулять у меня времени нет, хотя и случалось пару раз, когда учился на старших курсах. Другое дело, что любой форме Высокого в этот раз туда и соваться бессмысленно. Так что надо подумать, как переодеться. А парни нам послужат только прикрытием. - Да тебя, я смотрю, совсем с катушек сорвало… - невесело усмехнулся Пан, сам не зная, шутит он или искренне ужасается происходящим с Алексисом. – С каких это пор я готов напоминать о здравом смысле тебе? - Тот лишь пожал плечами, едва ли, кажется, вообще его услышав, и надолго замолчал. - Алексис, да что с тобой? – Не выдержал, наконец, мальчишка, первым нарушая это молчание, остановившись и вперив в лицо Мастера тревожный взгляд. – Где ты вообще? Что происходит? Тот взглянул на него, словно увидел в первый раз, потом заметно смягчился, и взгляд его потеплел. - Да тут я, тут. Всё в порядке, не переживай. – Только верилось всё равно с трудом, особенно когда даже обнять его нельзя. Потом, уже направляясь в сторону выхода из парка, Алексис вдруг продолжил, словно из-под воды вынырнув так неожиданно, что Средний едва не вздрогнул, тоже успев уже уйти в собственные мысли. - Послушай, Пан. Скажи мне, а как ты вообще себе это представлял? Ну, про Низкий Сектор… Он что, об этом?.. Мальчишка взглянул на Алексиса с тенью удивления – с чего это он снова поднимает эту тему, которую они, кажется, уже закрыли, даже дважды – и задумался. И правда, как? Почему-то, предлагая эту странную (а на деле куда скорее жуткую, чем странную) затею Мастеру, он был совершенно уверен, что тот-то, если согласится, непременно найдет, придумает и осуществит все возможные и невозможные «как». Проклятье. Пан вдруг почувствовал себя жутким кретином и окончательно смутился. - Понятно, - задумчиво кивнул головой Алексис, очевидно, улавливая перемену в его настроении, - так и думал. - Эээй! – Гневно сверкнул глазами Пан и тотчас запнулся, понимая, что снова ведет себя глупо. - Что? - Ничего. - Пробурчал он, поджав губы. Алексис только невозмутимо пожал плечами. - И я тоже ничего… - А ты что, всерьёз об этом думаешь? – Пытливо взглянул на него Пан. Да что с ним вообще происходит такое? – С чего вдруг… - А ты умеешь думать не всерьёз? – Вскинул брови Алексис. – Хотя ты-то, наверное, вполне умеешь… - Угу, издевайся… - и правда, лучше уж так, чем эта ужасающая мрачная нервозность и каменная стена, оградившая его так внезапно от всего мира. Ведет себя как ребёнок… - …Ладно, иди, - оторвав, наконец, взгляд от асфальта под ногами, Алексис поднял голову и, заметив виднеющиеся в сотне метров входные ворота и человеческие силуэты на их фоне, сбавил шаг, едва взглянув на Пана, - не знаю, когда теперь… надо подумать. И будь осторожнее. - Ты тоже. – Голос Среднего прозвучал отчего-то куда мягче, чем он сам того ожидал. «Люблю тебя». – До встречи… Резко ускорив шаг и оставляя Алексиса позади, мальчишка на мгновенье зажмурился и неровно выдохнул. Проклятье. Проклятье, Всеединый сохрани, как долго еще возможно протянуть эту пытку? Странный осадок остался на его сердце от этого разговора, короткого, скомканного и тревожного. Странное ощущение того, что всё это время, несмотря ни на какие безумства, всё шло слишком гладко и легко, что, несмотря ни на какие внутренние истерики, он отдал слишком мало, чтобы так много получить. Так безумно много, что порой уже начал забывать это ценить. Он мог бы отдать и больше, но разве у него осталось еще хоть что-то? Кроме жизни… Марк был прав, он имеет полное право любить и быть счастливым, в этом весь смысл. И Система бессильна помешать ему, потому что его эмоции и чувства можно отнять только вместе со здравым рассудком, но в таком случае будет ли он прежним собой? Или с жизнью, а тогда Система окажется бессмысленна тем более. Будь, что будет. В первое же воскресенье после их разговора, третьего февраля, неожиданно для самого себя Пан с утра пораньше уже выходил из поезда на до боли знакомой платформе пятого квартала Среднего Сектора, на ходу набирая сообщение своему другу. 11:02 => «Ты где?» 11:04 Марк <= «В магазине возле дома». 11:05 => «Хлеб не забудь». Какое всё-таки счастье, что Марк умеет не задавать тупых вопросов. Через пять минут после этой краткой переписки Пан подхватил на входе в супермаркет корзинку и спешно направился в хлебный отдел. Марк стоял лицом к нему по другую сторону этажерки с какими-то сушками, которые Пан тут же принялся рассматривать с невероятным интересом. - Спасибо, что откликнулся так внезапно. - Мягко бросил он, словно ни к кому не обращаясь. - Всегда пожалуйста, ты же знаешь. Что за дело? - «Пункт» еще… того? - Тихо прошептал мальчишка. - Агааа… - протянул Марк, и черные глаза его сверкнули какой-то недоброй улыбкой. - Хотел наведаться как-нибудь. Хотя не думаю, что раньше марта удастся. – Придать тихому голосу безразличие оказалось на деле куда сложнее, чем думалось прежде. - Только он переехал, дважды уже вообще-то. 4й, 3я «С». – Добавил его собеседник едва слышным шёпотом. – Теперь «Бункер». Пан вытащил из кармана сотовый, усиленно делая вид, что занят чем-то срочным и важным. - 3 коротких, 1 длинный, по четвергам, - невзначай добавил Марк, оглядывая полупустой отдел блуждающим взглядом покупателя, забывшего дома список необходимого, потом спросил значительно громче скучающим тоном, – что пишут? - Да так… - Во взгляде Пана мелькнула благодарная искорка. - Сам-то бываешь? - Какое там, - качнул головой Марк, - сейчас работа, учёба, времени вообще ни на что нет… «Тем лучше», - невольно пронеслось в голове Пана, и мальчишка ощутил явный укол совести за свои мысли. - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. – В тихом голосе Марка не было ни тени тревоги, однако что-то подобное ей едва уловимо маячило в его темных глазах. - Мне сегодня – завтра никуда не выбраться, так что не знаю, когда увидимся. Ты уж пиши в следующий раз, когда приедешь, я хоть дела перенесу. – Нотка укора едва уловимо пробилась сквозь будничное спокойствие. – И береги там себя, ладно? - Спасибо, Марк. Правда, спасибо. И, кстати, со вчерашним шестнадцатилетием тебя. - Спасибо. - Хмыкнул тот, явно с трудом сдержал улыбку. Всё-таки удивительно, как много решили эти несчастные два дня, отделявшие день рождения Пана от следующего года – ведь, появись он на свет чуть позже, и не сидели бы они с Марком за одной партой столько лет, и не факт, что вообще были бы знакомы… Что ж, значит, по четвергам. Чуть расстроенный невозможностью пообщаться с Марком дольше и хоть немного более продуктивно, мальчишка, зашёл к родителям, немало удивив их своим неожиданным визитом, и засел на полдня за чистку родительского ноутбука, отмазавшись тем самым заодно и от визита в лабораторию к Клое. Простите, конечно, но ему теперь все эти лаборатории вообще только об Антоне Штофе и напоминают. Вот уж где он точно ничего не забыл… А Марк, видать, и правда занят, раз не смог выкроить даже часа на разговор. Хотя Пан ведь действительно не предупреждал, что сорвётся так внезапно в Средний. Дома было тихо. Родители, так же не ожидавшие приезда сына, добрых полдня отсутствовали в клинике, так что мальчишка несколько часов подряд провёл один в своей комнате, неожиданно для себя поражаясь, как давно отвык от этого странного, такого умиротворяющего ощущения. Воскресенье, правда, оказалось днём вторводы, и Пан с неприятным для себя удивлением заметил так же, что успел уже совсем забыть и об этом сомнительном удовольствии, ведь в Высоком вторичной воды не было даже в общежитии Академии. Странно, но мысль эта почему-то отдалась в нем едва уловимой грустью, а не злостью, как всегда прежде. Высокие, Средние… Он ведь увяз уже так, что не выбраться. Четверг. Расколоться Империи, неужели они действительно в это ввяжутся?