Чужие письма

                   Служить в столице, в самом горячо бьющемся сердце, во дворце Топкапы, мечтают многие. Это место шальных возможностей, ярких богатых празднеств, вкуснейших яств и, конечно же, золота. Здесь живет повелитель и покоритель вселенной: решения, которые он здесь принимает и еще примет, повлияют на судьбы многих великих людей и империй.       Не все радовались таким возможностям, к их числу относился и Кизюм-ага — молоденький евнух из Манисы. Тревожные страхи терзали его: «Будет ли удача ко мне благосклонна? Как будут относиться? А вдруг они узнают про мою тайну?» С походным узлом в руках, с трепетом и волнением подходил он к воротам Топкапы. Впервые оказавшийся так далеко и без поддержки старшего брата, юноша чувствовал себя неуверенно. Три месяца назад во дворец Манисы приезжала Гюльфем-хатун по поручению Султана проверить, все ли в порядке, в каком состоянии содержат его местные слуги. Там она и заприметила Кизюма — своей скромностью и, будем честными, миловидностью приглянулся ей так, что вскоре она написала старшему слуге с просьбой перевести расторопного юношу в столицу. Кизюм и правда был хорош: с правильными чертами лица, выразительными глазами и длинными ресницами. Фигурой обладал стройной и гибкой, словно молодое деревце, что не мог скрыть даже мешковатый зелёный халат-кафтан. Похоже, удаление мужественности не сломало его, а лишь помогло расцвести.       День был солнечный и теплый. Золотая арабская вязь, восхваляющая Аллаха, красиво переливалась на солнце над центральными воротами Баб-ы-Хюмайюн дворца Топкапы. Кизюм застыл с восхищенной улыбкой. Такие огромные, дабы видящий это великолепие в полной мере ощутил трепет перед величием Османской державы, а себя — жалкой букашкой.       Налюбовавшись вдоволь главными воротами, через которые, по рассказам, сам султан Сулейман отправлялся покорять неверных, Кизюм, вздохнув, отправился к восточным воротам дворца. Именно там провозили обозы со снедью, ходили все дворцовые слуги, посыльные, гости и торговцы. Показав дорожную страже и пройдя проверку, он уточнил направление, но тут же о нем забыл из-за увиденной картины. На большом дворе возле казарм шла тренировка янычарского полка. Раздетые по пояс мужчины метали копья. Мускулистые тела их блестели от пота. Кизюм невольно засмотрелся на них, сбился с дорожки и пошел по молодой зеленой траве. Резкий свист и летящее прямо в его сторону копье заставило Кизюма с ужасом сжаться, зажмуриться и пригнуться. Вокруг раздался мужской хохот.       — Еще малость левее, и Хасан бы подбил настоящего врага.       — Заткнитесь, ослы тупоголовые! Подбежал рослый видный янычар, поднял на ноги Кизюма, стал отряхивать.       — Не задел?       — Нет.       — Ты откуда такой? — участливо спросил янычар.        Кизюм, все еще испуганный, ошарашенно уставился в открытое мужественное лицо Хасана. Он очень старался смотреть именно в обеспокоенные ореховые глаза янычара, а не на его обнаженный торс, что давалось с трудом. Сглотнув, все же выдавил из себя:       — Я впервые здесь, мне надо главного агу найти.       — Так тебе в казначейство, скорее всего. Извини, если напугал.        Кизюм, из-за пережитого страха и внимания к нему полуобнажённого мужчины потерявший всякую способность к речи, лишь кивнул и отправился в указанном направлении к небольшому двухэтажному дому. В коридоре царила суматоха, и поначалу Кизюм растерянно подходил то к одному, то к другому, но из-за занятости старшего аги был направлен в дворцовую кухню. Уже на подходе его захватили в плен чарующие аппетитные запахи. Кизюм вспомнил, что позавтракать в дороге не удалось, а пока он слонялся по двору дворца, время давно перевалило за полдень. Пройдя зал, уставленный чанами с ароматным пловом и поддонами с цыплятами в сливочном соусе, он дошел до зала выпечки — тут вокруг витал такой аромат вкусностей, что в животе предательски заурчало.        В небольшой комнатке выпекали свежие ячменные лепешки и симиты¹, обсыпанные кунжутом, сытные мясные бёреки² готовилась сладкая ореховая пахлава, выпаривались сливки для особого десерта. Здесь спорили двое: один очень крупный, с большим животом, словно арбуз проглотивший, с веселыми и добрыми глазами, вырывал из рук тарелку с пирогом у маленького, но очень верткого человека с носом сливкой.       — Ишь, нутро твое ненасытное, оставь нашему Мерджану-аге, а то он с голоду злой сильно! Так, глядишь, подобреет и отпустит нас в таверну к девушкам.       — Мне разрешение этого Ифрита спрашивать?! Да никогда! Захочу и пойду. Пирога ему никакого не надо. Обойдется. Мне лучше дай! Дай сюда, говорю…       — Доброго дня, аги!       — Вай! Что за юный шехзаде к нам пожаловал? — сменил тон на ласковый тот, что был поменьше ростом.       Кизюм смутился от таких слов и густо покраснел.       — Ты смотри, Шекер-ага, раскраснелся-то как, словно розы в саду Счастья. Кто ты, чьих будешь?       — Я из старого дворца в Манисе, уважаемые аги. Кизюмом зовут.       — Уважаемые аги?! — весёлым тоном подразнил тот кого назвали Шекером-агой. —Ты смотри-ка, Сюмбюль, какой новенький красивый да вежливый, буду его любить больше чем тебя.       — Э-эй! Какой не постоянный! Гуль последний и тот лучше!       — Ну, придешь ты ко мне за лукумом, Сюмбюль. Совсем заболтал ты беднягу и поесть с дороги не даёшь! — хитро прищурился на него Шекер-ага. И уже ласково по-свойски обратился к Кизюму: — Устал-то поди с дороги? Натрясся с яблочным обозом? Так ведь?       — Откуда вы?..       — Я все знаю. Ко мне все продукты едут с провинций. Да и возница: был тут с полчаса назад. А ты заплутал, да?       — Да, — виновато согласился Кизюм. Признаваться, что он, решив поглядеть на главные ворота, самовольно соскочил с обоза и поэтому и заблудился, не хотелось.       — На-ка, осталось ещё с завтрака. И пирог вот свежий, с бараниной — бери, не стесняйся.        Пока Кизюм жевал, его собеседники назвали себя: тот, что крупнее — главный гаремный повар дворца Топкапы Шекер-ага; тот же, что поменьше — Сюмбюль, главный ага в Ташлыке, в женской части гарема, хозяин Золотого пути, на которой ступить мечтает каждая наложница Топкапы. Сюмбюль, поняв, что новенький ничего не знает, принялся ему рассказывать последние новости. О пропаже Хассеки Хюррем-султан и тоске, охватившей повелителя, да такой, что он ушел в поход громить неверных. Главной управительницей гарема стала их дочь, прекрасная Солнцеликая Михримах. Но с тех пор нет шумных празднеств в гареме и давно уже не слышна музыка. Султан и слышать ничего не хотел о приглашении новых наложниц к себе в покои. Да еще этот Мерджан-ага, будь он неладен… Дерзит да везде свой нос суёт— никакого покоя.       — Эх… Вот раньше времена были. И шум и веселье и смех и… Шекер-ага баловал всех лукумом. А? Помнишь, Шекер-ага?       — Да как не помнить.       — Что ж, бедные девушки так и будут томиться до старости, не познав любви? —спросил грустно Кизюм.       — Вовсе нет! Послушных и умных наложниц наш добрый и милосердный султан Сулейман выдает замуж за видных людей Стамбула. Шекер-ага, а Гюльнихаль помнишь? Во-от. Была наложницей, доброй и славной. И султан Сулейман выдал ее замуж за пашу. Так что девушкам тут хорошо живется, ты не думай, Кизюм — не все становятся Гёзде³, но и к ним Аллах милостив, устраивают многие свою судьбу. Те, кто поумнее да порасторопнее— калфами становятся. Как Нигяр, например. Ах! Прости, Аллах, плохой пример, — испугался вдруг Сюмбюль, и ударил себя по губам. — Бывают неблагодарные дурочки, ну так они долго не живут. Аллах — он все видит.        Шекер-ага и Сюмбюль очень радушно приняли новенького, много шутили, Кизюм смеялся звонким смехом, и эти люди показались самыми, что ни на есть, замечательными. Опасения стали казаться Кизюму напрасными, но веселье резко смолкло, когда в кухню зашел очень высокий ага в черном халате. Кизюм никогда не видел столь высокого человека! Вошедший зорко осмотрел присутствующих: Сюмбюль вдруг куда-то исчез, а Шекер-ага завозился с пирогами.       Оказалось, он и есть старший ага, звали его Мерджан. Угрюмо смотря исподлобья, потребовал бумаги, дорожную прочитал очень внимательно. Нос был у него длинный, рот небольшой; красивым его не назовешь, не то, что тот янычар Хасан. От воспоминания о нем, сердце предательски екнуло и забилось чаще. Совсем не к месту.       Этот же Мерджан Кизюму сразу не понравился. Толком и не поговорил, спросил только почему приехавший здесь, и отправил к Окуль-аге, закрепив служить у него в подчинении, спать в общих покоях с остальными младшими евнухами.

***

      В трудах и заботах потекли дни. До чего же огромный этот Топкапы! Пока с запиской с одного двора казначейства до янычар, вкруговую на монетный двор, да к писарям, да еще и в библиотеку обежишь, всех кого надо разыщешь, — вот уже полдня и прошло. Так ноги-то болят, а не присесть. Не то, что в уютном дворце в Манисе, где все было рядом. Поначалу в переходах дворца Кизюм сильно путался, блуждал в извилистых лабиринтах коридоров, отделанных серо-зелеными да синими камешками, повернув, оказывался не в тех комнатах и делал от этого все очень долго.       А сегодня погода такая хорошая, небо чистое, солнышко светило ярко, но было не жарко, приятный влажный ветерок шел с пролива Босфор, решетчатое окно коридора выходило как раз в сад. Возле фонтана юный шехзаде Джихангир играл с дочерью Михримах Айше — баловались, брызгая водой друг на друга. Девочка прикрывала лицо полупрозрачной вуалью и весело смеялась. Везет же им!.. И бежать никуда не надо. Залюбовался Кизюм немного, вспомнился отчего-то брат, оставшийся в Манисе. И надо же было, словно и вправду ифрит из воздуха, возник за плечом Мерджан-ага. Отчитал грубо Кизюма за медлительность, мол, в казначействе его со свитками уже час дожидаются, а он тут садами любуется.       — Может, в наложницы султана перейдешь? Будешь в садах гулять! — насмешливо спросил он. — Так и там работать заставят! Сегодня останешься без ужина, впредь будешь исправнее.       У Кизюма все настроение так и упало. В выдавшуюся свободную минутку он решился заглянуть на кухню и утащить себе немного пирога, раз ужин ему сегодня не светил вовсе. В кухне Сюмбюль-ага изображал какую-то глупую наложницу:        — … ты подумай только, ходит вот такая вразвалочку, — Сюмбюль, смешно переваливаясь с ноги на ногу, изобразил походку и, довольный эффектом, продолжил: — Я тут самая красивая, пойду следующей на хальвет к повелителю, нарожаю ему, говорит, семь сыновей, идет такая вся важная и не замечает то, что за ее спиной сама госпожа Михримах Султан стоит! А когда все же обернулась!.. — Сюмбюль выдержал паузу, сдерживая смех. — Ты бы видел, как у этой курицы лицо вытянулось— так и посинело, вот чисто твой баклажан, Шекер-ага!        По кухне разлился веселый смех. Дальше Сюмбюль хотел рассказать, как наказали болтушку, но, увидев грустного Кизюма, резко передумал.       — Приветствую тебя, Кизюм-ага. Чего ты так мрачен? Али свет солнца не радует твой глаз, а пение птиц - слух?       — Радовало, пока этот, — Кизюм понизил голос, — Мерджан, не лишил меня ужина. А я-то всего лишь заплутал малость. Просто я еще не очень разбираюсь в этих переходах, да и главного казначея на месте не оказалось, ждать пришлось.       Что тут началось!       —Этот Ифрит!       — Пирог с протухшей капустой!       — Шакал плешивый!       — Да, что он вообще тут понимает?! Сам-то ага без году неделя… а лишь бы покомандовать!        И закончилась это все тем, что Мерджан вообще шпион персидского шаха Тахмаспа. Беда только — весомых доказательств нет. А то давно бы они его в темницу или в воды Босфора бросили. Всем бы лучше зажилось.       — Есть у меня план один, будет он сложный, но для этого мне нужна твоя помощь, Кизюм, — доверительно зашептал Сюмбюль.       — А что ж, для доброго дела я согласен.       — Конечно, это славное дело, Кизюмчик дорогой. Поймать шпиона — это тебя сам султан такими милостями осыплет, век помнить будешь.