Червоточина

      — Твой выход скоро, слышишь? Ты здесь? Вольфганг стучит чуть сильнее положенного, то есть так, что любая дверь, даже самая крепкая, свалилась бы с петель, а потом — открывает; Уэс сидит, поджав ногу под колено, и, щурясь на отражение в грязном зеркале, красит губы чёрной мазью, и Вольфганг видит вчерашние синяки на его лице даже сквозь слой белой краски. Вольфганг уже и не помнит, как Уэс выглядит без чёрно-мучного грима.       — Уэс, тебя мистер Гейнц зовёт, — добавляет Вольфганг, всё ещё не решаясь произнести имя старшего коллеги без «мистер».       — М-м, — кивает Уэс, даже не оглядываясь, и мажет затёкший глаз ещё одним слоем дрянной химической краски.       — Ты трезвый?       — М, — абсолютно так же равнодушно кивает Уэс.       — Зрителям-то без разницы, но мистер Гейнц будет злиться. Уэс передёргивает плечом и молчит — теперь уже окончательно.       «Ну, он не всегда такой был, — говорит рыжая Джоанна, куря за павильоном. — За год до того, как ты пришёл, мы выступали в Лондоне, а там — бомбы. Ну, его и приложило об угол при бомбардировке. И всё, замолчал». Вольфганг не то чтобы пытался подружиться с Уэсом получше, — тот вечно сам по себе, улыбчивый на сцене, а за кулисами — тихий: пожалуй, Вольфганг знает только какие-то мелочи — ну, например, то, что Уэс перед выступлениями иногда напивается, после чего ходит зигзагами, но никогда не падает, или то, что коллега Уэса, немолодой и некрасивый Гейнц, бьёт его не только на сцене. Гейнца не то чтобы любят, но Уэса не замечают вовсе, а тот словно и не хочет, чтобы на него смотрели, и крадётся по-кошачьи, сливаясь с тенью. Ещё Уэс любит детей. Однажды какая-то мамаша забыла ребёнка после представления, и Уэс посадил его к себе на колени, возился с ним и складывал под фонариком птиц и зверей из собственных пальцев, — да так хитро, что ребёнок, сопливый трёхлетка, даже глаза не вытер, всё рассматривал, как волк бежит по стене за зайцем, пока не вернулась мать с ещё тремя детьми постарше, такая же обрыдавшаяся. А ещё Уэс ворует. Вроде бы. Вольфганг лично не видел, но говорят — ворует.       — Эй, мышь глухая! Мы из-за тебя опять опоздаем! Гейнц протискивается между дверью и плечом Вольфганга и, подхватив Уэса под локоть, чуть ли не волочит его за собой. Вольфганг запоздало отодвигается, чтобы освободить проход, и уже за порогом Гейнц хлопает нерадивого напарника по лицу — звонко и наотмашь, поди, краска бы вся осыпалась, кабы была пудрой.       — Убить мало. Верни мои чаевые! Уэс хватается за щеку, но уже в следующее мгновение улыбается своей чарующе-непонятной ухмылкой, — так, как улыбаются только не пойманные за руку мошенники.       — Хватит ржать!       — Хватит с него, пожалуйста, — просит Вольфганг, перехватив Гейнца за татуированное запястье. — Мы же коллеги.       — Тьфу, коллеги! Коллега он, видите ли! Да Уэс первым любого заложит, дуб ты австрийский!       — Драться-то зачем?       — Святоша! Это же Уэс! Гейнц харкает в сторону, а Уэс, воспользовавшись помехой, выкручивается из хватки и зайцем прыскает к кулисам, чуть не сбивает с ног лысого швейцара, — только полосатый свитер успевает мелькнуть: Вольфганг знает Уэса только несколько месяцев, но ему почему-то кажется, что и прежде, и в детстве, и всегда Уэс никогда не дрался, а лишь удирал. Да, точно, вот на кого похож Уэс, — на дикого поджарого зайца.