Червоточина

      — Ну же, Уэс, просто кивни директору, когда он спросит, кто это сделал. А в другой раз, когда что-то понадобится, попроси. Разве это сложно? Господь, да чтоб я жил в таком же простом мире, как ты, Вольфганг, думает Уэс и тупо пялится исподлобья на огромного — шесть футов три дюйма росту, поперёк себя шире — силача; Вольфганг по-медвежьи сутулится, чтобы посмотреть в глаза, и так мягко кладёт тяжеленные руки на плечи, как будто видит в собеседнике хрупкую девчонку. Впрочем, не больно-то и далеко от истины: Уэс даже драться толком не умеет. А если не умеешь драться — значит, беги. Уэс давно привык бегать.       — Я знаю, что у меня ты ничего не крал, — просто говорит Вольфганг и, вздыхая, подкручивает ус. — Но у Гейнца и Паоло ты забрал по десять фунтов, я видел. Директор ведь запрещает воровать.       — М, — красноречиво кривит Уэс неумытую физиономию и трёт подбородок, соскребая ногтем дешёвую краску, от которой кожа краснеет и покрывается сыпью.        — Надо говорить правду.       — М-м.       — Директор Дешанель — хороший человек. Он тебя простит, а я за тебя попрошу. Хорошо? Уэс щурится, пытаясь разгрызть Вольфгангово дружелюбие, и ничуть не хочет признаваться себе в том, что в мелких чёрных глазах Вольфганга нет ни подвоха, ни даже самой ничтожной чертовщинки. Вольфганг совершенно не умеет ни врать, ни прикидываться, и Уэса это неумение искренне пугает. Когда Вольфганг появился в цирке Дешанеля — и вправду именно что «появился» прямо у стола директора и сообщил, что умеет ломать голыми руками брёвна, — среди артистов смеялись, что, видать, раньше такой слон был грузчиком в порту, а трубач Рафаэль долго не смеялся — прямо спросил, и Вольфганг тут же всё рассказал: и как таскал тюки, и как грузил ящики в Сакраменто, и как мог на каждое плечо взвалить по телёнку и пройтись по тонкой доске. Уэс, конечно, не спрашивал, — зарылся в платяной шкаф и подслушал их разговор, уткнувшись носом в мундир униформиста. У Уэса парализованный язык и ушибленный слух, но любопытства хватит на пятерых: может, стоит поглядеть через щёлку?       — Смотри, что у меня есть, — показывает Вольфганг несколько книг, и на самой толстой, верхней, красуется звучная фамилия «Маркс», — мне в порту русские подарили.       — Са-а! И всё прочёл? — цокает бледным языком Рафаэль.       — Нет, ещё только начал. Хочешь, одолжу? Ты бери, если захочется, мне не жалко.       — Я больше газеты люблю.       — Ладно, — легко соглашается Вольфганг, слегка огорчившись, и кладёт книги в чемодан, аляповато обклеенный марками. Уэс потом вынул одну, ту самую, и полистал. Ничего интересного — всё-то об экономике, пролетариате и рынках. Уэс, конечно, выступал на рынке с отцом, когда жил в Бирмингеме, но из книги совершенно ничего не понял — и положил на место. Слушать Вольфганга тоже неинтересно. Австрийский здоровяк с печальным взглядом бассет-хаунда читает книги о политике и ест за троих, причём одновременно, и не понимает ни одной шутки, и верит всем подряд, — например, ни разу не возмущается, когда Дешанель платит ему только половину от уговоренного, а остальное обещает вернуть «в конце месяца»; осень сменяется зимой, газеты кричат о поражениях австро-венгерской армии, на улице метёт январь, конец месяца почему-то до сих пор не наступил, а Вольфганг доверчиво кивает, глядя директору в глаза, и тратит выручку не на пиво, а на книги. Уэс окончательно убеждается, что Вольфганг просто-напросто дурак, — и крадёт у него несколько монет, чтобы тут же выпить перед вечерним представлением, а потом поссориться с Гейнцем до побоев и крика.       — А что деньги потерялись, так это ничего. Я рассеянный — кошмар просто.