Червоточина

      — Гвендолин Картер, правильно?       — Венди, мистер Жорж, — умирающим голосом говорит Венди в тридцать шестой по счёту раз. — Я Венди. Это в честь главной героини «Питера Пэна». Имя придумал папа. Меня пропустят?       — Ох, простите старого дурака, мисс Картер, — старик француз Жорж, смотритель кладбища, вытирает платком взмокший лоб, — такой юной леди, да приходить сюда затемно без родни… сами понимаете…       — Крёстная уехала к семье, в Кроули. Папа захворал, дома спит. Я зря пришла?       — Ну, это не совсем правильно, мисс, но… Венди, за цепочку вытянув из кармана старые посеребрённые часы, суёт их смотрителю и молча пролезает сквозь прутья калитки, чуть не зацепившись кружевными нижними юбками за торчащий гвоздь, — приходится их подхватить: жалко, если порвутся, уж больно красивые.       — Осторожнее будьте, мисс Картер! — почти кричит вслед Жорж. Эх, Жорж, старый солдат, ветеран франко-прусской войны, — Венди, сколько себя помнит, всегда обожала слушать его байки, особенно историю про то, как голову прусского командира накололи на штык, и надеется, что тот не узнает в глупой взятке часы, тайком взятые со стола здешнего лудильщика. Абигейл, главная заводила в семье, живое ходячее почти-отражение, не любила ни рассказы про чужую войну, ни Жоржа. Венди не очень помнит начало века — ей всего-то четыре года было, когда эрцгерцога Фердинанда застрелили с женой в Сараево, только смутно припоминается, как это имя звенело на каждой радиоволне, а взрослые курили и ругались ещё больше, — а потом, спустя ещё немного времени, появилось звучное слово «Антанта», и тётка Джонс, незамужняя крёстная, принялась работать на городской оружейной фабрике, а отец — ночевать в тройные смены при телеграфном агентстве. Венди и Абигейл, когда ходили навещать крёстную и встречать отца с работы, всегда рассматривали плакаты, — красивые были, цветные, хоть через всю улицу прочесть можно.       — «Присоединяйся к военно-воздушным силам Британии, — громко читает Абигейл, — и нанеси решающий удар». Венди, я хочу быть лётчиком.       — Девочки лётчиками не становятся, — вздыхает отец.       — А я стану, пап, — надувает Абигейл веснушчато-бледные щёки. — Всех парней за пояс заткну. Нет уже ни войны, ни Абигейл, ни её мечты: со скалы у набережной сорвалась, пока лазала по камням, сразу насмерть. Глупая кончина, некрасивая: у Абигейл была разбита голова, а волосы почернели от крови, и Венди долго кричала, а потом врач напоил её валерьянкой, и Венди проспала целый день и целую ночь кряду. Впрочем, когда это смерть вообще была красивой? Мать, когда через полгода её не стало, была совсем бледная и худая, и Венди почти пожалела, что не прыгнула тогда вслед за сестрой, — уж стоило бы покончить с этим, а потом не видеть ни отцовских слёз, ни матери в белых цветах. Вот только Венди даже по скалам вместе с Абигейл никогда не лазила — Венди знает про себя, что она жуткая трусиха, и всё как-то осталось по-старому; только с тем, будто кусок сердца выдрали. Лучше всего умереть в бою, думает Венди, по привычке усевшись на корточки перед роскошным надгробием генерала Уоллеса, и любуется мраморной резьбой. Хоть и тоже некрасиво, с потрохами наружу и пробитой головой, да зато не зря. Или рядом с кучей внуков, лет в семьдесят пять, и чтобы рядом был чай с печеньем и конфетами. И обязательно надо успеть повидаться с дядей.       — У меня есть старший брат Билли. Уильям Картер, — рассказывает отец вечерами у камина, доливая в чай виски из фляги. — Он сейчас выступает в Америке. Вырастешь — обязательно его найдёшь.       — Разве он тебе не пишет?       — Писал, да что-то совсем перестал. Может, адрес новый потерял, когда мы переехали.       — А может, дядя просто не хочет с нами общаться, — бубнит Венди, закутав ноги в шерстяной плед. — Больно интересно в деревню писать, когда в Америке живёшь.       — Был бы живой, и ладно. Когда-то да свидитесь. Венди срывает один цветок с колючего куста при могиле Абигейл — самый крупный, красно-розовый, — и, помедлив, прикалывает его за ухом.