Червоточина

      — Гляди, это же та самая дурная девица, которую третьего дня вышвырнули из паба Чёрной Донохью! Уиллоу звонко хохочет, щурится и вертит головой. Городская площадь при деревянном чучеле для сожжения полна людей, трезвых и пьяных, и Уиллоу даже не может сосчитать, сколько пар глаз устремлено на неё; молодой констебль без каски собирается подкинуть угля в затухающий костёр, но мешкает, пялится на неё, открыв рот, и пытается вытереть ладони об форменный мундир.       — Что, хотите мой главный фокус в честь ночи Гая Фокса?       — Нет, в жизни не поверю, — мотает головой толстуха Донохью, поджав губы, — уж на красный-то уголь ты точно не наступишь.       — Если наступлю, — тычет Уиллоу пальцем в её сторону, — то ты вернёшь мне то, что не заплатила, когда я подмела полы в твоей богадельне. Идёт?       — А зачем было пиво на печь выливать, а, Уилли?       — Такому-то сортиру баня только на пользу.       — Ишь ты, гордая какая! Чёртова кокни! Уиллоу, фыркнув и задрав веснушчатый нос, деловито сбрасывает ботинки и, подхватив юбку, прыгает прямо на алеющие в темноте вечера угли — босая, без чулок; угли рассыпаются в искры и тухнут, какая-то баба кричит, зажимая глаза ребёнку, а Уиллоу торжествующе топчется по унявшемуся огню, не морщась и не обжигая голых ног.       — Как это так?       — Вот так! Я неопалимая, меня огонь любит, — отрезает Уиллоу, легко спрыгивая с пепелища на землю: та кажется совсем уж липкой, холодной и неприятной, уж лучше бы снова ходить по углям, — и гуляет среди зевак, собирая мелкие монеты в подол, подобранный на манер передника. — Ну-ка, за это стоит загнать ещё пару пенсов. Эй, ты, старый чёрт, достань кошелёк! Порадуй честную девушку!       — А вот брови твои он что-то не любил!       — Пф! — Уиллоу свистит, косится на «старого чёрта» с костяной тростью, кинувшего в передник двухфунтовик, и, тут же выудив его, старательно пробует на зуб. — Велика беда!       — Настоящая, мисс, — сипит беззубый старик, притронувшись двумя пальцами к шляпе. — Я всяких шарлатанов повидал, но вам поверю. Что у вас за секрет, ведьма? Уиллоу убеждается в подлинности монеты, торопливо суёт её под кофту в карман, к любимой зажигалке, и сгребает остальное в пригоршню.       — Никакого секрета. Такая вот уродилась. Огонь очаровывает Уиллоу, — он кусачий, горячий и живой, будто существо из плоти и крови, и Уиллоу точно знает, что если бы несколько веков назад был рождён не мятежный Гай Фокс, а она, то весь парламент и весь Вестминстер не просто бы взлетели на воздух, — пылали бы столбом огня до самых небес. Ах, как же хорошо в прошлое воскресенье горел амбар в Чиддингфолде! Нет, честное слово, Уиллоу не очень-то и хотела его поджигать, — как-то само собой всё случилось: утром нанялась к чиддингфолдскому старосте пасти овец, а вечером щёлкала зажигалкой, пока валялась в сене, да и зазевалась — обронила искру, полночи потом из-за забора любовалась. Уиллоу жуёт острый чили, метёт полы в пабах, когда живёт в городе, и кормит кур в деревне, а на ярмарках ходит босиком по горячим углям и тушит свечи пальцами; у Уиллоу нет ни фамилии, ни дома, — был когда-то детский приют при особняке графа Сент-Макгрегора, да и тот загорелся, и Уиллоу ни минуты по нему не скучала. Удобно сжигать ночь и разгонять тень, когда в руках зажигалка. Уиллоу отряхивает юбку, берёт у лоточника кусок жжёного сахара, суёт его за щеку и, хрустя, снисходительно смотрит на толстуху Донохью.       — Хоть я и чёртова кокни, а выиграла. Ну, так что? Заплатишь мне за мою работу?       — За какую ещё работу?       — За ту, за которую обещалась.       — Э-э, брось! — заливисто ржёт хозяйка, уперев кулаки в бока. — Чтоб я ещё и платила целый шиллинг такой неряхе?       — Значит, не заплатишь?       — А ты догадливая девчонка, Уилли! Уиллоу оскорблённо кривит губы, сморкается в обожжённые пальцы, хватает с кострища пригоршню остывающих углей и швыряет их в лицо завизжавшей Донохью, метя в глаза.       — Забери-ка сдачу, свинья! За спиной Уиллоу факелом пылает Гай Фокс.