1.
27 декабря 2020 г. в 18:05
18:46 — 17 марта, 1897
Её небесного цвета роброн, с немодно спущенными рукавами, по-детски блистал на фоне омрачённых мужской компанией женских откровенных платьиц. «До чего безвкусна в наше время молодёжь!» — доносилось еле слышимым говором с центральной разговорной кучки старых на вид, но молодых по капиталу лиц.
Девушка, от роду которой девятнадцать лет, впервые попала на осуждающее её мероприятие, где каждый считает своим неоспоримым долгом обойти юную особу со всех возможных ракурсов, но и бровью не повести, проходя мимо еë глаз. Тень громоздких немецких люстр съедала очертания маленького, чуть сгорбившегося без внутреннего корсета тельца под покровом прямого света старинных софитов. Плохо освещённое лицо девочки обретало мужеподобные черты, острые скулы и изогнутая линия носа придавали ей вид нерусской национальности; её пропорциональные маленьким торчащим ушкам щёки были подвергнуты смущению с самого первого шага в данное общество, что безоговорочно влияло на мягкую испуганную улыбку и завороженные глаза болотно-травянистого оттенка — такие чистые, безучастные глаза. Гармонично смотрящийся с лоснящейся средней длины агатовой копной курчавых волос вздёрнутый носик то и дело вёл её наивный взгляд на стол, состоящий из самых разнообразнейших явст, и это пиршество не могло не приманить юную леди к аккуратно оформленной и невообразимо вкусно пахнущей мебели. Она скучала за поеданием закусок ровно до того момента, пока её мать не подозвала уже отобедавшую девушку к себе в компанию.
— Хочу представить вам, мьсе Броннель, мою премилую голубушку Анну. — проговоривши это медленным, но старчески приятным голосом, пожилая, морщинистая женщина улыбнулась и указала на вытиравшую маленькие губки платком молодую особу, которая при упоминании своего имени сразу же приветственно поклонилась.
— До чего милое дитя! — басом прохрипела с гнилозубым оскалом собеседница — массивная женщина не более тридцати семи лет. — Не бось, вы, Елена Ивановна, уже жениха девице подобрали? — и её эмоционально живое лицо вновь осветилось тёмным оттенком зубов.
— Что вы, что вы! Моей доченьке хоть и пора замуж, да никто к ней свататься-то и не приходит. Видимо, молода да глупа ещё для серьёзного брака. — и старушка снова заразила госпожу домашней улыбкой.
На том разговор и закончили, и разошлись две суеверные дамы.
— Маменька, мне тут очень не нравится. — прошептала Анна, хватая под руку пожилую мать, — поедем-ка мы домой, а? Я вам песню новую на фортепьяно сыграю, ведь она во много раз лучше этого заполненного людьми зала.
— Ну как же, душенька!, — всплеснула руками старушка, — ты же сама просилась на любой, неважно какой, хотя бы один бал «взрослых».
— Да, — нервно оторвала от основного предложения дочь, — но я же не могла знать, что здесь множественно скучнее, чем в обыкновенной конюшне.
Непривычно высокий для Анны каблук на её ноге вдруг решил станцевать с краем доходящего до пола платья головокружительный вальс, пуская и саму обладательницу одеяния в пляс. К всеобщему сожалению, дочка Елены Ивановны Батурниной — наследницы многовекового имущества великой русской фамилии, — не имела и малейшего представления о танцах на обширных балах. Её маленькое, но не лёгкое тело рухнуло на близстоящего офицера. Оба оказались на полу спинами друг к другу. Прокатилась волна женского удивления и мужской насмешки по залу. Встав и отряхнувшись, молодой офицер, несмотря на нанесённое негласное оскорбление, пикантно подал Анне руку в белоснежной перчатке, смотревшейся на его крупной ладони весьма занимательно. Неосторожная девушка, бросив неучтивый, исподлобный взгляд на взор янтарно-карих глаз, находящихся под густыми тёмными бровями, — между чуть удлинённым носом, притянутым к низу, гладко выбритой не по тогдашней моде пухлой, красиво мужской верхней губы, — приняла помощь в подъёме её таза. Полностью встав и выпрямившись, она было открыла свой искажённый наигранно смущённой улыбкой ротик, но её перебили:
— Впредь, юная леди, будьте особенно бережны к своим ногам: такие туфли не стоят ваших травм. — чётко, по-военному, заметил офицер ласково-раздражительным тоном.
— Да, конечно… — действительно сконфуженно промямлила девушка.
Из толпы просочилась Елена Ивановна.
— Анночка, родненькая, ты цела? — спросила достойно умеренным в этих обстоятельствах голосом дама, ощупывая руки дочери.
— Да, всё в порядке, маменька, я просто…
Народ снова загалдел и разошёлся, оставив позади своих общественных кучек три совершенно незнакомых между собой лица, помимо семейных уз Батурниных: Елену Иванову, Анну и молодого офицера.
— Как ваше имя, благодетель? — прервала тишину самая старшая с неизменно публичною улыбкой, держа дочку под левую руку.
Незнакомец, приметив то, как неровно, подкосив ушибленную ногу, стоит Анна, спросил, не нужна ли помощь в обслуживании кареты, которая доставит мать и дочь до их дома, тем самым, не ответив на поставленный вопрос госпожой.
— Ох, несказанно благодарю вас за вашу честь и достоинство, выражающиеся в доброте человеческой, но дальше мы справимся сами. — Елена Ивановна по-матерински глянула на дочь и ненавязчиво намекнула: — Анна, что следует сказать молодому человеку за помощь?
— Я рада, что вы оказались рядом с моею неосторожной случайностью и не посмели оставить меня в подобной беде. Благодарю за доблестные услуги. — уводя взор илистых глаз от офицера, проявила признательность девушка.
— Рад помочь. Прощайте. — вежливо, но резко, не желая задерживаться в подобной компании более этого случая, попрощался юноша, уходивший уже в прежнюю компанию.
Анна и её мать, по-девичьи стуча каблучками по лестнице, вышли на свежий воздух из душного зала, на ночную и потемневшую всюду аллею, и уселись в уже подготовленную к отправке карету.
Елена Ивановна всё говорила о том, как ей жаль, что они так скоропостижно покинули бал, о том, что каблуки у дочери «вовсе не высокие — просто ходить не наловчилась», о том, какой красивый молодой человек оказался её благодетель, какой статный, с погонами, о том, как им повезло познакомиться с таким знатным человеком и о том, что она так и не узнала его имени и отчества.
Анна всю недолгую дорогу до имения молчала, вжавшись в спинку кресла, и смотрела на без пяти минут припухшую, ушибленную ногу, прокручивая воспоминания своего первого в жизни «взрослого бала».