Анна Батурнина

13:03 — 28 марта, 1897 «…И уже с неделю я всё думаю о вас, но вы всё не пишите и не присылаете писем, не заезжаете за тем, чтобы…» «Кто вообще станет читать эти романтичные бредни!» — подумала нахмурившая брови девушка, и, смявши тяжёлой рукой лист, отправила его в светло-зелёную стенку. За письменным столом сидела неспокойная Анна Михайловна: всё ёрзала на стуле, вставала из-за стола и ходила по комнате, снова садилась и писала что-то не слишком аккуратным почерком, мяла листок в ладони и снова по кругу отправляла собственные мысли. «Разве он не понимает, что отравляет меня смятением! Я не могу найти себе места от того, как он со мной поступил в тот вечер! Прекрасный, но огорчающий в последствие вечер. Он сказал, что мы ещё увидимся…или он сказал, что был бы рад ещё увидеться…это не важно! От него с тех пор ни весточки! Я обязана всё прояснить!». Она села за стол вновь и принялась писать: «Дорогой Димитрий Долганский…» — Слишком официально и пóшло в рамках…наших отношений… — шёпотом произнесла Анна и достала новый листок бумаги из шкафчика стола. Обмакнула перо, начала писать: «Вы не спросили моего имени тогда, помните, на вечере госпожи Броннель… Я сообщаю вам, лично вам, (цените это,) что моё имя — Анна Михайловна Батурнина. Я единственная и многоуважаемая…» Анна внезапно заплакала. Её слёзы испортили ещё один черновик письма. Барышня всхлипыла достаточно громко, чтобы на её печаль пришла подруга детства — Лиззи. — Чего это вы, Анночка? — зайдя в светлую комнату, спросила низкоголосая Лиззи и взяла за плечо Анну. Кареглазая Лиззи имела место поколенной гувернантки, данной её матерью в бедное наследство. Она была мускулистого сложения, так как много физически работала, но ей её дело «доставляло удивительное удовольствие!». Лиззи имела армянские корни, и вместе с тем, была достаточно светлой на кожу, хотя характерный изгиб носа всё же выдавал наследственность. — Ничего-ничего, — мямлила сквозь горечь слёз Анна Михайловна, — я просто…об отце; и этот молодой человек!.. — она принялась плакать в свои руки, скрещенные на столе, тем самым умалив громкие слова. — Да что же ж это вы, в самом деле! Не надо вам плакать, пóлно уже. — приговаривала Лиззи, гладя по голове Анну. — Вы явно забываете, Анночка, что сейчас у вас всё хорошо, что переживать и лить слёзы не из-за чего. Вы красивы, умны, милосердны. Об этом только и мечтать, милая моя. Смуглая Лиззи наклонилась к уже тихо всхлипывающей Батурниной и поцеловала её любящими губами в голову, в волосы. — О мой друг! Как ты меня понимаешь! — воскликнула с улыбкой Анна, вставшая со стула, и обняла свою подругу. — Никто, запомни, никто не будет ближе ко мне, кроме тебя, мой ангел! И Лиззи расплылась в добросердечной, смазливой улыбке. Они вместе пустили последнюю слезу. — Ну, давай, покажи, что тебя так расстроило, и кто этот молодой человек, по которому ты убиваешься? — Ах, Лиззи! Я встретила его неделю назад, — как это много! Он не такой, как многие мужчины. В нём нет пылкости слова, но он завораживает, когда говорит. Представляешь? — Я не до конца понимаю тебя, дорогая… — Тебе и вовсе не стоит понимать мою легкомысленную чушь, просто ответь: любила ли ты когда-нибудь? — Анна взяла в ладонь руку стоящей сзади подруги, вопросительно взглянув на неё сбоку. — Я редко выхожу за пределы вашего с матушкой имения, и связей, как следствие, у меня нет. Разве что на торговых улочках встречаю приятных и достопочтенных мужчин, которые, конечно, не обращают на меня внимания, — Лиззи ненадолго умолкла, отошла от Анны и присела на край рядом стоящей кровати, — но знаете, Анночка, это не беда. Я вот иногда брожу возле библиотеки Елены Ивановны и ненароком заглядываю на книжные полки. Вы, верно, уже знаете эти французские произведения, но для меня то, что в них описано есть удивительное явление человеческой природы. Ах, как эти французы вдохновляюще пишут! Только внимайте их словам и чувствуйте собственную любовь к ним! Анна вскочила со стула. — Но это совсем, совсем не то! Как ты не понимаешь, что существуют не только книги и чувства в них, но и сами чувства, которые идут не извне в тебя, а из тебя в окружающее! Пронизывают, как шёлковая нить, и оставляют неизгладимое впечатление на всю жизнь. Я хочу любить, как в книжках, а не любить книжки! И пусть, что мы так мало знакомы, не это же главное, а главное то, что я люблю его! Да, люблю, вот так! — Но откуда вы знаете, что это та самая любовь? — А мне сердце подсказывает! И я переживаю за него неспроста… — Так вы правда любите его? Анна, запнувшись об камень сомнений в собственных мыслях, продолжила: — Уже не знаю. Я просто хочу хотя бы попробовать по-настоящему любить… — юная леди, поправив домашнее одеяние, села рядом с Лиззи, печально опустив голову ей на плечо. — Возможно, ты счастливее меня. Ты не переживаешь от того, что у тебя есть кто-то, кто не должен быть вовсе, — грустно сказала Анна, — а я вот жду. Долго жду… — Ну всё, хватит. — встрепенулась Лиззи и резко встала, направилась к выходу. — Мне пора за работу браться. Прошу тебя, Анночка, — перешла на ласково-личный тон горничная, — не огорчайся ты так от невидимой беды. До чего ж сентиментальной стала девица. Всё ещё будет! Лиззи бесшумно ушла за дверной брус, закрыв за собою дверь. Успокоившаяся к этому времени Анна не стала садиться за стол. Она легла во весь рост на кровать и нечаянно заснула от стольких переживаний за один только час. 15:02 — 28 марта, 1897 Анна лениво потянулась на одеяле, с растрёпанной в разные стороны причёской она перенеслась с лежачего состояния в сидячее на краю кровати. Мимо её закрытой комнаты пронеслись приглушённые покрытием пола шаги. — Нет-нет, она сейчас не сможет, мой милый, она ещё дремлет. — послышался шёпот Елены Ивановны в соседней комнате. — Пойдёмте, со мною чаю попьёте? — Нет-с, спасибо, — раздался мужской низкий и приятный голо, — заеду в следующий раз. В любом случае, спасибо за радушный приём, госпожа. Шаги торопливо удалились. У Анны Михайловны затрепетало всё живое в ней. Сердце забилось в непривычном для тела темпе. Девушке стало волнительно жарко. Не смотря на своё сонное отражение в пребывающее рядом с нею зеркало, Анна с резвостью ребёнка распахнула дверь, выбежала из собственной комнаты и выскочила из-за угла в приёмную гостей — большой и дорогой зал в золотых тонах, стены которого были обвешаны живописными гобеленами. Запыхавшись, она прибрала назад волосы и осмотрела присутствующих. «Дмитрий!» — воскликнула она в мыслях. — Ах, дорогая, вот и ты, — Елена Ивановна направила руки в сторону дочери, — я как раз провожала гостя. Мы думали, ты спишь. — Здравствуйте. Анна поклонилась, приподняв края платья в лучших манерах. Офицер ответил приветствием. — Вы прекрасно выглядите, Анна. «Он знает моё имя?» — подумала барышня и смущённо начала вышагивать в сторону компании матери. — Этот молодой человек приехал, чтобы поговорить с тобою, Анночка. Окажи ему любезность — проводи нашего уважаемого гостя в прелестную библиотеку, там достаточно тихо, и ответь на все волнующие господина вопросы. — Елена Ивановна натянула старчески наивное выражение с улыбкой и скрылась за входом в следующую комнату. — Прошу, пройдёмте в нашу наипрекраснейшую и богатую литературой библиотеку. — Анна посмотрела исподлобья на офицера и предвещающе прищурила глаза. — Я бы предпочёл остаться здесь, если, конечно, вы не против, — отчеканил своё желание юноша, — в этой комнате достаточно светло и тихо, чтобы не идти в библиотеку. Тогда Анна указала на широкий диван рядом с антикварным креслом и жестом попросила сесть туда. На столике поблизости кресла стояла погасшая лампадка. «Видимо, это то единственное комфортное место, где жильцы этого дома читают и ведут непринуждённые беседы.» — подумал молодой человек и сел именно в то приятное на ощупь кресло, про которое он говорил про себя. Анна присела рядом на диван. Они приняли те же позы, что и в тот день, на вечере у госпожи Броннель. Молчание закралось в их неначавшуюся беседу совсем незаметно. — Как вы узнали моё имя и место проживания? — начала немного погодя Анна. — Ваша фамилия часто звучит в сплетнеческих светских разговорах. Было не трудно, поверьте. — настоялась пауза. — Вы стоите всех потраченных мною часов поиска. Такого заключения Анна не ожидала, но была очень смущена подобными словами. Она сдержанно перевела взгляд на свои колени в стороне. Также отвёл взор от пустоты и Дмитрий. Он смотрел на отвёрнутую от него Анну в непоправленном платье после сна, с неуложенными прядками чёрных волос и лёгкоощутимым запахом настоявшихся духов. Её нежная плоть облекала, скрывая, остов из лучшей, тончайшей кости. Она сидела достаточно близко к ЕГО креслу, чтобы он мог различать любой аромат, исходивший от розовощёкого создания, волосы которого ласково гладили молочно-белую шею и отдавали пряностью. Он ощутил, как ровно и как сильно бьётся его собственное юное сердце. Он видел сквозь темень кудрей её маленький мозг, словно цветущая во мраке светлая чайная роза, блистающий той идеей и манерой мышления, которую он искал во многих мудрых женщинах его общества. Но несмотря на её индивидуальную красоту, он видел в ней тех девушек, часто несчастных, презираемых обществом высших светских барынь, что по нужде были обвешаны теми же нарядами, теми же фасонами, с теми же оголениями рук, плеч, грудей и обтягиванием выставленного зада, той же страстью к камушкам, к дорогим, блестящим вещам, теми же увеселениями, танцами и музыкой, пением. — Я пришёл пригласить вас на променаж со мною, но, мне кажется, что вы думаете, что вам здесь гораздо безопасней, нежели со мной наедине на улице. Анна очнулась и сказала, всё также не глядя в лицо офицеру: — Да, в этом доме мне действительно спокойней… — она было хотела добавить «с вами», но воздержалась. — Вы сказали, что хотите спросить меня о чём-то. — Да, но этот вопрос я, пожалуй, оставлю до следующей встречи, когда вы будете готовы меня видеть. — Чем я, по-вашему мнению, сейчас не готова? — вырвалась обидчиво-вопросительная фраза у Анны. — Вы только что встали. Думается мне, что вы хотели бы приукрасить себя для гостей. — Меня, конечно, задевает вами сказанное, но, видимо, Богу нужно, чтобы вы меня видели и такой. — Вы верите в Бога? — вдруг насмешливо спросил Дмитрий, повернувши голову в сторону лампадки. — Отчего я не должна в него верить? — девушка повернула голову к спросившему. И Анна увидела его голову — крупную, лоб высокий, нос орлиный, глаза блестящие, плечи широкие, налитые силой руки, которые бережно гладили кресло весь разговор. — Я думаю, большинство людей верят в Бога, знаете, на всякий случай. — начал говорить Дмитрий. — Вы это о чём? — Религия, конечно, такая интересная вещь… — мечтательски закатил глаза юноша, и стал быстро перебирать вслух все свои знания, — я не считаю всю религию и верующих в богов дурачеством или злодейством, вы не подумаете. Но я также явственно вижу отрицательные и положительные стороны веры. Вера есть религиозное заблуждение, но она даёт человеку непоколебимое понимание, которое даёт знать, что именно он должен делать. Не сама иллюзорная вера считается мною сверхъестественным и неправильным, а неверное, если быть точным, не искреннее вероисповедание при церквях, которое держит нас, честных людей, в состоянии покорности посредством лжи. Стало быть, религия — вот великая ложь нашего времени! , ошибка, но ошибка положительная, признаюсь. А вот вера… — он остановился на мгновение, будто боясь потерять мысль, но затем принялся вновь говорить: — столкнувшись с непомерным количеством зла в глубинах собственной души, мы, как люди наивные, испытываем почти что облегчение, зная, что кто-то нас хранит и обеспечивает прекрасную праведную жизнь. Ибо теперь мы воображаем, что, по крайней мере, здесь — в нас самих, — находятся корни всего зла в человечестве. Мы грешники сами для себя, а не для кого-то, в том числе и Бога. Даже если и испытываем потрясение и разочарование, когда бесстыдно грешим, то затем у нас появляется благородное чувство, что мы держим так или иначе это зло в своих руках и потому в состоянии исправить его или, во всяком случае, способны его сдерживать, и, упаси Господи, оно вырвется из нас самих в большой и грязный мир, в котором хватает зла. Большинство испытывает глубокое разочарование и неуверенность завсегда. И такие люди превозмогают свои пороки, желания, сомнения, страхи настоящей верой. И это чудесно, право слово. Нынешний человек ожидает от собственной образцовой души чего-то такого, что ему не дал тлеющий внешний мир: вероятно, чего-то, что должна бы содержать в себе церковь, но, увы, наши церковные лица, которым ВЫ подносите свои пожертвования Богу, не смогут передать дары. Наши земные подношения просто напросто не станут учитываться, когда мы взойдём на небеса. Никакой святой дух не скажет, что ему нужны серебряные гроши на новый балахон! Чаще всего, мы не удостаиваем себя внутренним откровением: верим ли мы по-настоящему или лишь следуем за всеми и властной церковью? Вместо этого, к большому сожалению, человек примеряет на себя множество верований, словно праздничные наряды, и лишь для того, чтобы снова сбросить их как поношенную одежду. Дмитрий кончил монолог и перевëл дыхание. Анна ошарашенно осмотрела разгорячëнное лицо молодого офицера и ужаснулась. Его глаза смотрели поверх всего в комнате, пустой, но возбуждëнный взгляд провожал каждую пылинку. Девушка осторожно подсела ещё ближе к старинному креслу, в котором мирно сидел Дмитрий. — А вы верите в Бога? — тихим тоном спросила Анна. — Я? — опешил после бурной своей речи юноша, но, собравшись, ответил: — Верю. Верю просто потому, что я могу это, и что мне позволяет мой разум. Любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза исподлобья смотрели прямо в лицо офицера. — А вы хороший человек, если верите вот так, как вы выразились, как считаете? Страшно ли вам верить в то, что для вас опровержимо? В то, что находится в цепях церкви? — Я не смею опровергать веру — это всё равно, что говорить, что существует два небесных светила, но не говорить каких и чем они освещают наш мир. Понятие «добро» в вашем случае также опровержимо, как и вера? Мы смотрим на это с разных концов. Но, послушайте, если люди хороши и добры для вас только из-за боязни божьего наказания и желания того же божьего вознаграждения, то такие люди, следовательно, действительно жалкие создания, а не истинно хорошие. Да, я всецело жалок и, возможно, хорош. Просто потому, что я могу… — повторил он, всё чаще поглядывая на Анну. Дмитрий оскалился в усмешке, что показала его белые-белые и ровные зубы. Он взглянул в лицо Анны. Она пребывала в лёгком испуге, но глаза её выражали большую заинтересованность. — Но ведь так нельзя относиться к такому, — она не смогла подобрать слов, –…как вера. — Вот за это вы мне и нравитесь, милая Анна! — вдруг воскликнул с непривычной эмоциональностью Дмитрий. — Наш разговор основан на бесспричинной лжи. Вам, моя дорогая Анна, очень ведь интересна моя точка зрения, которая хоть и отличается от вашей, но в ней есть сопутствующие моему аспекту знания; почему же вы задаёте вопросы, пронизанные нравственно-моральной проповедью? Почему вы скрываете свой безудержный интерес ко мне, ответьте?.. Дмитрий остановился на полуслове, поняв, что совсем иное имел в виду; он поймал себя на том, что не заметил, как в порыве несвойственной ему горячности, встал с удобного кресла. Садясь в прежнее место, он продолжил мысль: — Я хотел сказать, к моим высказываниям, интерес к идеям… — юноша взглянул на рядом сидящую девушку, — Что же вы молчите? Скажите, прошу, уже что-нибудь. Или я вас напугал чем-либо? — Дмитрий, — Анна безумно покраснела в щеках, губах, на лбу, но была непреклонно холодна в своей речи, — мне кажется, вы задержались у нас в гостях. — Прошу, Анна Михайловна, я не хотел вас задеть. — Я понимаю, — она перевела дух и встала с дивана, — именно поэтому я прошу вас прийти в другой раз. Мне просто необходимо всё обдумать. Вы свалили на меня весь груз ответственности своих слов. На то, чтобы хорошо разобраться в сказанном, нужны время и силы, коими вы своим присутствием меня обделяете. Прощайте. Шаркнув платьем об пол, Анна покинула комнату, оставив разочарованно потирающего висок офицера. «Неужели все женщины настолько обидчивы? Только тронь словами не им принадлежащее святое — как ты беспричинно станешь самым ненавистным человеком в мире.» — подумал Дмитрий, уже садившись в свою кабинку кареты, что тронулась немедля, чувствуя хозяина внутри.