Кровь мадам Дюпэн

Это был один из тех дней, когда, открыв глаза после долгой и беспокойной ночи, ты не почувствуешь облегчения. Оно не коснётся тебя бережно, не обнимет, пытаясь утешить и избавить от всех невзгод. Оно не придёт и тогда, когда очень этого захочется: до оскомины в зубах, до онемения на кончиках пальцев. До хрипоты в разодранном горле и рези в покрасневших глазах. Оно не придёт. Никакого облегчения. В такие моменты человека может окружить лишь тоска и пасмурное небо, которое будет проливать слёзы вместе с ним и будет шуметь в такт нервным шагам, эхом разносящимися по полупустой комнате. А лёгкий, но уже холодный осенний ветер будет помощником. Обескровленное и бледное лицо не будет выглядеть цветущим и с лёгкими нотками румянца. На похоронах радоваться не принято. Точнее сказать, на среднестатистических похоронах, где траурные процессии посещают любящие родственники и дорогие друзья. В таком окружении человек становится слабым и сильным одновременно. Он выражает свою тоску без смущения, он бьёт в крышку гроба руками и со слезами на глазах говорит заветное «Прощай». Но в этот день подобного не было. И не могло быть. Смотря на свежевскопанную могилу, как минимум двое человек испытали странное спокойствие. И у каждого оно было своим. И для синеволосой девушки спокойствие в её суматошных днях могло быть лишь предвестником грядущих бурь. К добру или к худу — она не знала. Ведь избавившись от доброй половины своих тягот, двадцатилетняя леди Маринетт Дюпэн получила возвращение старых. Куда более сильных и опасных. Безмолвное шествие вдоль истоптанной и пыльной тропы вызывало какую-то бесконечную апатию. Словно не она провожала почившего в последний путь, а её саму вели прямиком к плахе. Возможно, так оно и было. Ведь после смерти её нерадивого и капризного супруга… придётся вернуться в поместье отчима. Наконец, когда девушка оказалась у каменной плиты, на которой было только-только вычерченное ненавистное имя, она устало выдохнула. Её лицо исказила гримаса, сотканная из страха перед неизвестностью, боязнью за собственную жизнь и волнения за последнюю. Ведь главный палач её жизни стоял прямо за спиной, довольно мило переговариваясь с какой-то женщиной с тёмно-алыми волосами. Маринетт незаметно скривилась во второй раз. Ей претило прощаться вот так. Даже если прощение было для человека, которого она ненавидела. Он был чёрствым, нахальным и жестоким. С надменной улыбкой и взглядом, полным презрения к ней — наивной глупышке с глазами цвета неба. И вопреки всей его жестокости и явного пренебрежения к ней, как к личности… он всё же был её супругом. Недолго — всего каких-то полгода, вместо целой и беспросветной горестной жизни. И хотя бы за это надо было быть благодарной. Маринетт прочертила пальцами, обтянутыми в чёрные и тонкие кружева, ровные линии на холодной плите. — Прощай, старый друг, — нервная усмешка осталась никем незамеченной. — Мы не были семьей, точнее, так ею и не стали. Спасибо тебе за это. Быть может, это мой шанс на свободу? Дамы в траурных нарядах шелестели подолами своих накидок, а мужчины неподвижно стояли и тихо при этом переговаривались, обсуждая причины загадочной гибели столь молодого и подающего надежды маркиза. Неспешно отступив от каменной плиты, Маринетт склонила голову в унизительно-уважительном жесте. Так называемый глава её семьи был совсем рядом. Смотреть в глаза своему врагу можно было лишь тогда, когда ты хочешь бросить ему вызов. А она не хотела. Точнее, хотела, но — увы, пока не могла. Не та сила для противостояния столь могущественному врагу. В этом мире власть была у рук мужей, отцов и старших — и даже младших, будь они не ладны! — братьев. А у женщин могли быть лишь глупости, предрассудки и нелепые высказывания. Примерно так когда-то выразился Габриэль Агрест, приходившийся Маринетт отчимом. Она жила вместе с ним практически с самого своего рождения, ведь настоящие родители погибли во время кораблекрушения. Но по завещанию оставили ей всё своё наследство и неплохой куш для того, кто вырастит из неё добрую и приличную леди. Таким человеком, к сожалению, оказался самый близкий друг со стороны отца. Жестокий, никчёмный и алчный. И хотя детство Маринетт было безоблачным, оно закончилось слишком быстро. Её отдали в институт благородных девиц, как только ей исполнилось двенадцать полных лет. А в шестнадцать представили ко двору и с тех пор юной леди пришлось посещать все важные мероприятия и до смешного скучные балы. А всё ради цели, которую так упорно преследовал расчетливый Габриэль Агрест. Уважаемый и богатый купец, успешный экономист и завидный вдовец. А также лживый человек, намеревавшийся выдать падчерицу за первого же кандидата, который победит в схватке за право обладать наследством самой Маринетт. Такой появился на горизонте на девятнадцатилетие девушки и штурмовал письмами дом Агрестов всеми доступными способами. Дарёные подарки так и остались не распакованными, а чувство растоптанной гордости юная Маринетт оставила при себе. Глубоко храня свой буйствующий характер под семью замками, она надеялась, что всё минуется. Обойдётся. Не обошлось. Спустя полгода она оказалась обвенчана с красавцем маркизом и находилась в полном смятении от жестокого поворота судьбы. Единственное, что сказал Габриэль Агрест в торжественный день бракосочетания своей якобы любимой дочери было то, что впечаталось в её разум на всю оставшуюся жизнь. Не опозорь меня. Не перечь мужу. Будь покорна. Три завета, которые должна соблюдать женщина в этом мире. Маринетт не смогла. Она нарушила все из них. Но ни капли об этом не жалела. Она сожалела лишь о том, что после гибели супруга, которую явно подстроил тот самый любящий отчим, чтобы получить и его наследство себе, ей придётся вернуться в родные пенаты. — Маринетт, — статный мужчина средних лет пожал тоненькую девичью ручку. — Примите мои соболезнования. О, дитя… Скорбное выражение лица было неподдельным, но Маринетт не испытывала никакой благодарности от всей той жалости, что медовым потоком лилась сейчас на её плечи. Охотник стоял рядом и не спускал со своей добычи глаз. Затем к ним подошёл ещё один князь, желающий выразить сочувствие. Однако в этот раз обращение было к Габриэлю: — Примите мои глубочайшие соболезнования, сэр, — старик поклонился. — Мне жаль, что такое горе случилось с вашей семьёй… Да ещё и так внезапно. Особенно малышке Мари придётся несладко, ведь теперь она вдова. И такая юная… Высокий и статный мужчина с седыми волосами аккуратно снял шляпу и склонил голову в ответ. Мастерски сохраняя спокойствие, Габриэль холодно поблагодарил: — Спасибо за ваши слова, мы благодарны за вашу поддержку. Ни один мускул на его лице не дрогнул, пока родственники погибшего супруга Маринетт скорбели подле могилы. Он даже не удостоил их взглядом, лишь перевёл взгляд на падчерицу. Её вид, полный усталости и печали, полностью его удовлетворил. Маринетт была послушна и очень умна. Поэтому никогда не переходила за рамки. Все приказы и советы с явным подтекстом на «выполнить непременно» в действительности исполнялись безукоризненно. Пока что. Габриэль предчувствовал, что буйный характер может ещё явить себя миру. И никогда не знаешь, когда именно это произойдёт. А если что-то выйдет за пределы дозволенного, то уже за пределами его владений. — Вам идёт траурный наряд, — безразлично сказал он, осматривая уходящих женщин. Гневный взгляд лазурных глаз тут же метнулся в сторону мужчины. Маринетт закусила губу, чувствуя прилив раздражения. — Не обижайтесь, я ничего дурного не имел в виду, — красноречиво произнёс Габриэль с едва заметной усмешкой на устах. Затем его взгляд заметно похолодел и лживая усмешка пала ниц. Седовласый мужчина нахмурился и едва слышно заговорил: — Расслабьтесь, дитя. Теперь вы молодая вдова, вернувшаяся к отцу. Ведите себя достойно хозяйки дома. Маринетт послушно кивнула и гордо расправила плечи. Габриэль кивнул, чувствуя удовлетворение от покорности падчерицы. Увы, мужчина и предположить не мог, что это было началом. Начало после конца.

***

Карета покачивалась в такт громкому цокоту копыт лошадей, тёмную гриву которых Маринетт разглядывала всё время, пока служащие укладывали экипаж. Тишины не было с начала пути от слова совсем. Болтливый кучер то и дело беседовал со своим путником, которого любезно оставили рядом с ним на скамье. Маринетт была лишь рада подслушать чужую болтовню, что скрашивала её дорогу. Ведь напротив неё в самой карете сидел отчим, погружённый в свои мысли даже больше, чем обычно. Спустя пару часов девушка устало потёрла затёкшую шею и вновь склонила голову поближе к окну, прислушиваясь к чужому диалогу. Мелькающие пейзажи рядом свидетельствовали о скором прибытии домой. Высокие деревья были словно неприступные титаны, охраняющие каждого жителя этого старого посёлка рядом с процветающим городом. — Добро пожаловать в Роуз Хилл — место, в котором пасмурно на протяжении 365 дней в году. — Тут идеальные условия, чтобы свихнуться и впасть в депрессию? — слегка насмешливо поинтересовался спутник кучера. И даже не подозревал, как был близок к правде. Маринетт усмехнулась. — Как бы вам сказать, — кучер на секунду замялся, — некоторые члены моей семьи — Нейтаны, действительно сошли с ума. И я уверен, что здесь имеет место погода. Как ни крути, она точно повлияла на их рассудок. Маринетт усмехнулась во второй раз. Она не знала, был ли прав в своих домыслах пожилой старик с чуть глуповатой улыбкой, но и отрицать его высказываний не могла. В Роуз Хилле действительно была сплошная тоска, хмурь и депрессия. Дальнейший путь домой становился всё более безликим и скучным. И лишь когда двери старинного поместья распахнулись перед самым кончиком носа обескураженной девушки, она наконец-то очнулась. — Добро пожаловать домой, господин Габриэль и леди Мари! — главная служанка покорно опустила голову. Но даже так это не помешало узнать в ней ту самую собеседницу, с которой отчим Маринетт провёл большую часть свободного времени. Задушевная беседа была достаточно бурной, даже по меркам самой девушки. И очевидно главная служанка была далеко не так проста, как может показаться. Косой взгляд, некстати брошенный на саму Мари, девушке крайне не понравился. Синеволосая нахмурилась и расправила плечи, ступая за Габриэлем. — Я вижу вас впервые в неформальной обстановке, после того времени, проведённого на свадебном торжестве, леди Мари, — произнесла та самая женщина с темно-алыми локонами. — Надеюсь, у вас всё хорошо. Маринетт подавила подкатывающий к горлу ком и негромко сглотнула. Хотелось вытошнить содержимое желудка прямо на белоснежный фартук молодой женщины с острым взглядом. Но сама она не ела со вчерашнего утра, а посему здесь её попытки насолить и вправду окажутся плачевно бесполезными. — Сомневаюсь, что Маринетт помнит о ваших былых встречах, Натали, — Габриэль строго посмотрел на горничную. Затем, сняв пальто и передав оное одной из младших горничных, мужчина прошёл в центр просторного коридора. — Мебель уже прибыла? — только лишь спросил он. Старшая горничная отрицательно махнула головой. — Не вся, однако всё основное мы уже обустроили для леди в её новой комнате. Оставшуюся часть привезут завтра, я распоряжусь о выгрузке сразу же по прибытию, — малодойный голос почему-то резал по ушам. Маринетт почувствовала слабость, глядя в глаза этой женщины. Она явно была влюблена в Габриэля и была готова ради него на всё. Безупречная прислужница с холодной внешностью ничем себя не выдавала окружению. Но синеволосая девушка была не всеми. Она выделялась среди толпы прекрасных и роскошных женщин хотя бы своей проницательностью и придирчивостью к малейшим деталям. Быть может, Бог не одарил её белокурыми локонами, словно золото, и пухлыми губами, словно алые вишни… Но худощавая девушка с тёмно-синими волосами и небесно-голубыми глазами имела острый ум. — Я бы с радостью отдохнул, — седовласый мужчина осмотрел помещение, словно выискивал что-то. — Однако у меня ещё есть кое-какие дела, связанные с бизнесом моего брата. Я отужинаю вне дома. Поэтому не жди меня сегодня вечером, Маринетт. Обернувшись к девушке, он в привычной манере ждал поклонения. Однако Маринетт рассматривала некогда знакомое помещение, заигравшее новыми красками после её отбытия полгода назад. Она рассматривала новые картины, отреставрированные колонны и высокие ступеньки, ведущие к хозяйским спальням. — Я буду заниматься делами брата, а также твоего почившего супруга, Маринетт, — недовольный тон буквально сочился из уст Габриэля. — Наименьшее, что ты можешь сделать, так это проводить отца с улыбкой. Девушка медленно обернулась и с лёгкой улыбкой произнесла лишь пару слов, однако те удивительно быстро возымели своё действие на недовольного мужчину: — Простите, отец. Я была увлечена всей этой безукоризненной работой, что вы проделали в этом доме. С вашими идеями, воплощенными в жизнь, особняк преобразился и расцвёл новыми красками. Простите ещё раз, даже резьба на ступенях великолепна. Я не могла устоять. Габриэль приподнял подбородок и удовлетворённо кивнул, ведомый блуждающей улыбкой на девичьих губах. Та была безупречна. И идеальность её крылась в точнейшем презрении, которого сам искусный манипулятор не замечал. — Ты заметила даже это? Похвально, уроки культуры не прошли даром. — Только потому, что вы выбрали достойного учителя, — продолжила Маринетт, с точностью зная, как усмирить бушующее недовольство в груди хозяина особняка. А ещё её крошечной жизни, которую пока что терять не хотелось. — Прежде чем я уйду, — Габриэль продолжал украдкой смотреть на то, как девушка приторно-восхищённо вглядывается в рамы картин, которые он привёз совсем недавно. — Я хотел бы напомнить тебе два правила этого дома. Маринетт покорно кивнула, покачивая головой. — Я слушаю, отец. — Первое: нельзя ходить дома в одиночку. Второе: ты обязана посещать все светские мероприятия, на которые только придут приглашения. Ну и выполнять обязанности хозяйки дома, соответственно. Надеюсь, это не сложно? Мысленно закатив глаза, Маринетт пообещала себе, что когда-нибудь всё будет иначе. И горечь на кончике языка не будет обжигать. И слёзы не будут подступать к припухлым после бессонных ночей глазам. И грустно ей, как сейчас, уже никогда не будет. Это было столь яростное, столь физически-болезненное желание, что она незаметно сжала кулачки. Ноготки впились в податливую плоть на ладонях, и девушка ощутила отрезвляющую боль. — Я исполню всё, как прикажете, отец, — вслух сказать было проще, чем думать об этом. В этот самый миг она старалась вообще этого не делать. Просто изобразила привычную щенячью радость и уважение, подкреплённое если не страхом, то желанием соответствовать своему идолу. Габриэль не сомневался, что был таковым для синеволосой особы. Она же не сомневалась, что когда-то тщеславие его погубит. И лучше бы от её собственной руки.

***

Новая комната, которую ей заботливо предоставили, была пустая. За исключением ширмы для переодевания, парочки стульев, софы и самой широкой кровати, ничего здесь более не было. Как и сказала главная горничная, мебели действительно было скудно мало. То ли Габриэль не подумал о прибытии дочери после гибели её супруга, то ли не до конца спланировал план в целом. Хотя, оба варианта казались неправдоподобными. Этот дьявол был умён и не подумать о дочери, пусть даже и не родной, он не мог. Педант, эгоист и манерный герцог не мог позволить себе даже такой оплошности. Тогда дело было в самом поставщике мебели. Маринетт не сильно стремилась оказаться в роскоши, однако и сидеть между голых стен не хотелось. Она провела пальцами по чёрной матовой ткани своего платья и, заметив, как дверь за горничной наконец-то закрылась, беззаботно плюхнулась на мягкую софу. Девушка неспешно сняла раздражающие её руки кружевные перчатки и откинула шляпку с украшениями на прикроватный столик неподалёку. Для идеального комфорта, синеволосая задрала платье, сбросив туфельки на мягкий ковер, и размяла затёкшие ноги. Черные колготки были плотные и довольно колючие. Приходилось выносить всё это неудобство и молча сносить все тяготы своего положения. Впрочем, в данный момент всё было не так уж и плохо. Маринетт развязала длинные локоны и откинула голову на мягкую спинку софы. К горке украшений на столике прибавилась ещё горстка шпилек, которые девушка отбросила от себя подальше. Её усталый взгляд зацепился за аккуратный конверт. Прежде чем она решила его открыть, в дверях оказалась та самая надоедливая главная горничная. — Герцогиня Буржуа прислала вам приглашение на чаепитие, — пояснила брюнетка с отсутствующим выражением лица. — У неё не самая лучшая репутация. Советую проигнорировать данное приглашение, ибо даже знатной особе может не хватать такта. Она сделала скоропостижное приглашение члену семьи, находящейся в трауре. Это недопустимо. Маринетт закатила глаза уже открыто. Отца здесь не было. И притворство перед той, которая уже явно мнила себя будущей хозяйкой дома, было не более недопустимым, чем ответ на то скандальное приглашение. Синеволосая распечатала конверт, а затем заметила ещё один. Откинувшись сильнее и упершись головой о спинку, она заинтересованно рассмотрела второй конверт. — Похоже здесь два приглашения, — девушка хмыкнула. — Графиня Куффен из знатного рода Куффенов, как и ожидалось ранее, намерена провести грандиозную вечеринку через несколько дней. Вы бы лучше посетили её мероприятие, вместо этого. Несмотря на то, что главная горничная говорила надменно и намеренно указывала молодой леди путь поведения, одобренный самим Габриэлем, сама Маринетт не отреагировала на резкий выпад. Она прекрасно понимала, что дать отпор можно всегда, а вот устраивать скандал с женщиной, возымевшей некое влияние на отца, было опасно. Сперва следовало бы выяснить, насколько велика привязанность отца к собственной горничной, управляющей делами особняка. — Спасибо за совет, — только лишь сказала Маринетт, ожидающей у дверей брюнетке. Совет… При упоминании данного слова очередной приступ смеха подкатывал к горлу, но Маринетт подавила и его. Держать лицо рядом с врагом было важнее. Истинное обличие на то и истинное, чтобы показывать его не всем. Даже себе самой. Она не отвергла слова служанки и не опровергла их окончательно. Она вообще не дала никакого одобрения и отрицания. Лишь скупую благодарность, состоящую из правила вежливого тона и намерения выставить границу. И, судя по расплывчатому взгляду Натали, она их успешно выставила. Очень успешно. Манипуляция в беседах среди знати, в беседах с подчинёнными и близкими. Читать надо было между строк и очень быстро. Иначе последствия предыдущих неправильных выборов настигнут тебя и окатят ушатом проблем, накроют с головой. А таковые были всегда, ведь каждый рано или поздно совершает ошибки, за которые потом чувствует вину или жалость к себе самому. Поэтому, если не хочешь вариться в этом кипящем котле из собственных сожалений — действуй. Ходи по лезвию ножа, но не стань главным блюдом в почти готовом супе. Маринетт балансировала очень изящно, словно акробат на тончайшем канате. Высота уже не пугала. А вот неизвестность… — Доброй ночи, леди Мари, — сказала служанка и снова скрылась за дверью. Даже не дожидаясь ответа. Его бы и не последовало, но всё же. Маринетт усмехнулась, слушая, как исчезает в просторах коридора звук каблуков настырной фаворитки отца. *** Маринетт лежала в мягкой, только застеленной кровати и вместо чувства облегчения от осознания того, что долгий день подошёл к концу, испытывала кромешный стыд. Может, особняк и был безупречным, может и удивительно красивым был. Но вот звукоизоляция была самая скверная. Сгорая от негодования, девушка бессильно смотрела в потолок. Почти не моргая, почти не дыша. Ведь… Габриэль Агрест явно отменно проводил время за утехами со своей служанкой. Громко так проводил. Тошнотворные стоны плескались в их комнате через несколько комнат. И даже так достигали сюда. Словно мстительное эхо решило донести этой ночью все самые хлипкие, самые зубодробящие и выводящие из себя интимные звуки, сопровождаемые охами и вздохами похотливой пары. Они были громкими и несдержанными. Точнее, таковой была та самая Натали, явно выкрикивающая столь эффектные «ах!» лишь для того, чтобы их услышала молодая наследница. И она слышала. Хотя всеми силами не желала этого. Маринетт знала, чем занимаются взрослые люди в спальне по ночам. И даже пару раз делала нечто подобное с мужем по его приказу. Это было… мерзко. Да. Отвратительно и не стоящее внимание. Все прочитанное в романах оказалось ложью, а шанс на удовлетворение уплыл далеко-далеко за горизонт, где когда-то скрылись надежды на первую любовь и невинную молодость. Во всех смыслах. — Я буду жить так до самой смерти, — тихо сказала Маринетт, всё также разглядывая потолок, украшенный золотыми линиями. — Жить, как послушная дочь герцога Габриэля Агреста. Днём — как управляющая особняком, а ночью — утопать в воспоминаниях о том, как муж делал из меня дурочку. Я буду жить в одиночестве, пока не умру. Меланхолия, вызванная жалостью к собственной жизни, была пресечена почти сразу. Это делало её слишком несчастной, чтобы продолжать копаться в воспоминаниях. Очередной протяжный стон резанул по ушам, от чего Маринетт содрогнулась и смущённо прижала к пылающим щекам холодные ручки. Принять снотворное уже не казалось такой плохой идеей. Девушка встала и прошла к софе. Надев поверх ночной сорочки тонкий халат, спешно покинула спальню, которая всё ещё хранила живые воспоминания двух людей, отдающихся страсти совсем неподалёку. Голова раскалывалась, а закрывать глаза было почти болезненно. Ведь даже мрак под веками мешал. В голове роилась куча мыслей, вызывая всё больше страхов и сомнений. Этого нельзя, того нельзя. Но сгорать от стыда, видимо, было обязательным. Маринетт продолжала тихонько шлёпать по ступенькам и разглядывала тени, отбрасываемые картинами при едва заметном освещении. Свечей, горящих на данный момент в доме, было очень мало. Далеко за полночь никто не оставлял огоньки без присмотра. В данный момент была кромешная темень, лишь те остатки свечей у картин на подставках продолжали догорать и испускать хоть какой-то свет. Да и то, только подле себя на расстоянии метра — не более. Ощупывая каждый угол, Маринетт поняла, что проще дойти к комнате служанки, что находилась ближе всего, и спросить об аптечке. За время её отсутствия много чего изменилось в доме. Как только синеволосая сделала шаг к коридору, она заметила яркий ореол из света неподалёку. Заинтересованно вглядевшись, она без труда рассмотрела одну из горничных, которая несла лампу в руке. Окликнуть, впрочем, Маринетт её не успела. Прежде чем девушка разомкнула уста, горничная уже спешно открыла дверь в подвал и тихонько спустилась вниз. Маринетт последовала за ней, желая увидеть, что же находится внизу. Она никогда не спускалась туда. Её никогда не оставляли одну. Видимо, в этот раз всё было иначе лишь потому, что второй этаж пустовал. Вряд ли кто из слуг возжелает слушать симфонию из стонов и вздохов одной из горничных и их господина. — Неужели она пошла в винный погреб? — синеволосая ступила за дверь и спустилась по ступенькам. В голове тут же пронёсся строгий образ Габриэля, постоянно твердившего ей два правила проживания в доме. Почему-то теперь правила очень раздражали. Точнее, они раздражали всегда, но сейчас как-то особенно сильно. Сделав ещё пару шагов, девушка замерла. Ещё одна дверь в дальней части подвала оказалась открытой, и девушка явно с кем-то заговорила: — Это я, — шёпотом произнесла горничная кому-то за своей спиной. Маринетт шагнула в неизвестность, продолжала подступать к двери. Та самая неизвестность, которой она боялась всё это время. То ли страх был за гранью её усталости уже, то ли желание взбунтоваться оказалось сильнее, чем жажда забыться сном и не видеть сновидений. Не успела девушка покинуть место свидания горничной, как замерла, прикованная к полу тревожным голосом женщины: — Эй, ты живой? Отвечай! За её спиной что-то пошевелилось и тон служанки сменился: — Ох, ты живой… Видимо, ты уже умираешь с голоду. Прости, ничем не могу тебе помочь. Прежде чем Маринетт поняла, что рывком открыла дверь, страх и все сомнения покинули её. И очень вовремя, ведь в клетке с другой стороны стены от двери лежал маленький мальчик. — Кто здесь? — нервно воскликнула служанка, лицо которой тут же перекосило от ужаса. При виде молодой госпожи, она и вовсе побледнела, едва не оседая на пол. Цвет лица горничной стал практически точной копией оттенка её же светлых локонов. — Леди Маринетт! — наконец-то выкрикнула блондинка и расставила руки вперёд. Как бы прикрывая собой мальчика, она растерянно пробормотала: — Пожалуйста, вам нельзя быть здесь! Господин будет в ярости! — Замолчи, — одними губами. Синие глаза опасно блеснули в комнате, практически полностью погружённой во мрак ночи. — Какого чёрта здесь делает умирающий ребёнок? Сердце забилось чаще. Кажется, впервые за долгое время, она почувствовала себя живой.