«Лишь раз один, как папоротник, я
Цвету огнем весенней, пьяной ночью…
Приди за мной к лесному средоточью,
В заклятый круг, приди, сорви меня!
Люби меня! Я всем тебе близка.
О, уступи моей любовной порче,
Я, как миндаль, смертельна и горька,
Нежней, чем смерть, обманчивей и горче».
Черубина де Габриак, 1909 г.
***
Гостиная Слизерина представляла собой довольно обширное, просторное помещение, оформленное, в основном, в изумрудных и тёмно-зелёных тонах. Кожаные диваны, огромные гобелены, отображающие различные исторические сюжеты, волшебные светильники, раскрашивающие комнату в холодный болотный цвет, и несколько каминов, что служили основным источником тепла в подземельях. Мрачновато. Совершенно не похоже на Колдовстворец — тот был светлым, просторным, сияющим от искрящейся магии, с огромными окнами и светло-голубыми стенами. Ярославе он чем-то напоминал Петергофский дворец с множеством фонтанов и золотых статуй. Царский и величественный. Единственное, что портит ей осмотр гостиной — непрекращающаяся головная боль, что преследует её с того самого момента, как она села неподалёку от Тома Реддла. От него весь ужин веяло отвратительной энергетикой, даже кусок в горло не лез — Яра боялась, что её вырвет прямо за столом. Терпкий запах мака, кладбищенской земли, крови и чего-то приторно-сладкого — вот, что мгновенно впивалось в нос, заставляло кружиться голову, сжимая её в стальных тисках. Плохо. Очень плохо. Ярославе будто снова тринадцать и она не знает ни черта о том, что представляют из себя её силы, будто всего, через что она прошла и в Яви, и в Нави ничего не значит. Конечно, ей всего шестнадцать — она и правда мало знает, особенно по сравнению с другими ведьмами Нави, старше и опытнее её, однако на своём потоке она была лучшей из лучших, разве это не значит ничего, когда сталкиваешься с чем-то неизвестным, чем-то, что сильнее тебя?.. Горчакова упрямо поджимает губы, мысленно встряхивая себя ото сна, выдёргивая собственный разум из моря макового молока, и где-то на задворках сознания выхватывает голос Антонина из потока бессвязных образов и мыслей, что яркими всполохами взрываются перед глазами. — Я не против. Ярослава? Она не имеет ни малейшего понятия, о чём шла речь, но у неё нет даже капли настроения, чтобы принимать участие в чём-либо, именно поэтому она мягко улыбается, сглаживая линии усталости на лице, и произносит: — Прошу меня извинить, дражайшие, я неважно себя чувствую, право слово. Антонин слегка хмурится, но кивает, а Реджинальд, окинув ее взглядом серых глаз, поворачивает голову куда-то в сторону и, не стесняясь, кричит, заставляя Горчакову мысленно сморщиться: — Бурга! Сюда иди! Издалека Ярослава видит, как одна девушка резко поворачивается, хлестая себя тёмными вьющимися локонами, и кривит лицо в презрительной гримасе, направляясь в их сторону. Красивая: яблочная фигура, бледное лицо, на котором яркими факелами горели глаза цвета адского, голубого пламени, длинные волосы и яркие бутоны губ, подрагивающие в язвительной усмешке. — Я же просила тебя не называть меня так, Лестранж. — раздраженно говорит она, произнося фамилию сокурсника на французский манер с соответствующим акцентом. Грассирующая р из её уст звучит как рык молодой львицы. Юноша на это лишь отмахивается, словно отгоняет надоедливого насекомого, и весело хмыкает, не обращая внимания на испепеляющий взор льдистых глаз. — Будь хоть раз полезен и представь нас. Реджинальд закатывает глаза к небу в притворном отчаяние, бормоча что-то себе под нос, и нарочито лениво произносит: — Леди Ярослава Горчакова и лорд Антонин Долохов, прошу любить и жаловать – леди Вальбурга Блэк, наследница Древнейшего и Благороднейшего Дома Блэк и, по совместительству, староста девушек Слизерина. Было очень непривычно слышать своё имя и другой титул из уст иностранца, однако это всяко лучше, чем если бы англичанин пытался произнести русское слово «княжна». Ярослава слегка присела, на пару секунд приложив руку к сердцу, приветствуя незнакомку, но не склонила головы. Антонин же просто дотронулся до своей груди ладонью, а затем резко отпустил, разрезая воздух. Вальбурга и Реджинальд с интересом в глазах смотрели на их приветствия. Спину обожгло внимательным взглядом, но Ярослава не стала оборачиваться, чтобы узнать, кто это. Пульсация в висках усилилась. — Пойдём, я покажу тебе твою комнату. — доносится до Яры. Она кивает юношам, прощаясь, и уходит вслед за Блэк, что просто развернулась и направилась к лестнице. Была бы здесь матушка, она бы разочарованно покачала головой на отсутсвие должных манер, однако её здесь нет, а младшей Горчаковой хочется лишь оказаться вдали от всякого люда. Она пропускает мимо ушей реплики слизеринки (что-то про впопыхах съехавшую Элизабет, одноместную комнату и грязную грязь), в подходящих местах одобрительно кивая или поддакивая. Дойдя до двери, что находилась в самом конце коридора, Вальбурга важно произносит маленькую речь о взаимопомощи и слизеринской благородности, а затем, не дожидаясь ответа, бросает пожелание спокойной ночи и стремительно уходит. Ярослава буквально заваливается в комнату, лишь краем сознания отмечая её убранство (две кровати, стол у окна, зеркало на стене, огромный ковёр), и облегченно выдыхает, чувствуя, как боль постепенно уходит, но остаётся где-то на периферии. Быстрым шагом подходит к своему чемодану, сиротливо стоящему около кровати, и выискивает, казалось, совершенно неподходящие к ситуации вещи, шурша одеждой и гремя склянками. Мысленно сверяясь со списком, юная ведьма достаёт свёртки, баночки и шкатулки, раскладывая их на рядом стоящем столе. Рукой ловко достаёт миниатюрный кинжал, рукоятка которого сверкает рунами, из ножен, что прикреплены к голени и скрытые за плотной и длинной юбкой. Горчакова достаёт из шкатулки серебряный маятник и начинает ходить по комнате, забегая также и в уборную, параллельно что-то шепча и порой останавливаясь, чтобы задать более конкретный вопрос. Маятник качается то взад-вперед, то из стороны в сторону, блестя от света магических светильников. Спустя пару минут она зажигает ветку вереска, окуривая даже самые непримечательные уголки помещения, а затем растирает пепел у входной двери. Дышится уже легче, но всё только начинается. Ярослава медленно подходит к зеркалу, стараясь долго не всматриваться, но все же замечает промелькнувшую тень в углу. Поджимает досадливо и немного опасливо губы, про себя тысячу раз проклиная прошлых владелиц комнаты за их неумение очищать место, где ты проводишь много времени, которое ты считаешь своим. Берет прозрачную склянку с пожелтевшим ярлыком на горлышке, смачивает лоскут ткани и, протирая зеркало, начинает говорить: — Все слезы, что в тебе отражались, вытираю, все печали наши смываю. Всю злость ее отражение, все уходит, нет больше его. Водицей смывается, семьей забывается. Счастье копишь, счастье отражаешь. Помоги. Как сказано, так и будет, а по-другому и быть не может. Вперед. Обрести. С каждой строчкой Ярославе кажется, что удавка на шее растворяется, а в голове проясняется. Усталость отходит на второй план. Она сжигает лоскут прямо в ладони, а склянку ставит перед зеркалом, на туалетный столик. Отгоняет дым от лица, правой рукой хватая кинжал, и направляется к двери. Глаз сразу же отмечает тусклые, едва видные рунные надписи на незнакомом ей алфавите, которым на вид лет тридцать, если не больше, и разочарованно качает головой, понимая, что защиты здесь нет от слова «совсем». Глубоко вдыхает и принимается за работу, чёткими, привычными движениями вырезая на деревянной створке рунический став, которому научила её матушка много лет назад. Горчакова на секунду задумывается, почувствует кто-либо всплеск энергии, но, рассудив, что те, кто хотя бы что-то понимает, находятся внизу, в общей гостиной, и, вероятнее всего, не увидят в этом ничего предосудительного, поэтому девушка надрезает тонкую кожу указательного пальца и выдавливает крупную каплю крови, размазывая её по центру оберега. Он на мгновение загорается, словно огонёк от маггловской сигареты, а затем гаснет. На плечи будто опускается тёплое одеяло, окутывая со всех сторон, и Ярослава, наконец, расслабленно улыбается. Теперь можно спать спокойно, проносится в её голове. Осталась лишь маленькая деталь… Девушка открывает шкатулку и морщится от запаха, раздражающего ноздри и заставляющего слезиться глаза. Берет две луковицы, разрезает их пополам, получая в итоге четыре части, и распределяет их в самых хаотичных местах, не забывая про ванную комнату. Они впитают в себя излишки негативной энергетики, а затем, поутру, она закопает их на самой ближайшей поляне. Умывается Ярослава холодной водой, мысленно проходясь по плану на завтрашний день и вспоминая сегодняшний в надежде на то, что ухватится за новую деталь, которую не заметила изначально по причине паршивого самочувствия, Велес их всех здесь раздери. Ярослава же у нас самая умная и самая сильная, а все британские маги сплошь неучи и невежды! Ну, Горчакова, испила сполна ты из чаши собственных предрассудков и спеси? Права была Наставница, когда буквально впихивала ей в руки различные амулеты и обереги. Веда Баженовна была, по мнению Ярославы, самой устрашающей женщиной на всем белом свете. Никто не знал, сколько на самом деле ей лет, ибо ходили слухи, что она была знакома с самой Княгиней Ольгой! Горчакова, по правде говоря, готова поверить, что так оно и было, ведь с этой Ведьмой (именно с большой буквы!) могло происходить всё, что угодно. Это была женщина, выглядящая на сорок с лишним лет, с длинными седыми волосами и целой бесконечностью в глазах. Детали её внешности были так незначительны и непримечательны, что даже Ярославе приходилось делать усилие, чтобы воскресить в своей памяти её образ, несмотря на то, что она знала её не один год. Она всюду носила с собой костяной посох, гремела массивными серьгами и браслетами и пахла лесными травами, из которых более выделялась горечь полыни. Навья колдунья излучала холод и, в какой-то степени, безразличие к делам мирским — она ни в коем случае не была светской дамой, особо не общалась с людьми и пропадала где-то у чёрта на куличиках, причём это не было преувеличением. Она постоянно повторяла, что и Ярослава в конечном итоге станет похожа на неё, ибо Навьих Ведьм ничего не держит в мире Яви. Все, без исключения, попадают в объятия Мары, Ярослава. Запомни это. Даже мы? Даже мы. Просто у нас есть привилегия ходить по краю обрыва и не падать, пока нас не столкнёт рука Смерти. Однако помяни мои слова, девочка, это проклятье. Самое настоящее проклятье. Это воспоминание вспышкой молнии предстаёт перед глазами, заставляя дёрнуть плечом. Проклятье. Тряхнув головой, Ярослава отгоняет от себя мрачные мысли и переодевается в ночную сорочку, расплетая волосы и снимая все украшения. Утро вечера мудренее, именно поэтому она готовится ко сну, тихо напевая какой-то цыганский романс, что популярен был лет двадцать назад, лишь бы заглушить поток нескончаемых размышлений у себя в голове. Детская забава внезапно приходит к ней, и Горчакова с радостью хватает шанс на отвлечение за метафорический хвост. Кто мой суженный, кто мой ряженный, тот приснись на новом месте, какой муж попадётся, смеяться или плакать мне придётся?, воодушевленно декламирует она в пустоту и щелчком пальцев гасит свет. Открывает глаза Ярослава в незнакомой библиотеке.