Новогодний триптих

      В коридорах полутьма и пустота. В приёмной вскакивает на ноги заспанный денщик и вытягивается в струнку.       — Прикажете доложить?       — Не нужно.       Александр Христофорович негромко стучит и, не дожидаясь ответа, открывает дверь.       — Разрешите?       Николай стоит у окна, прямой и неподвижный, как статуя. Бенкендорф проскальзывает в дверь и тихо прикрывает её за собой.       Тёмная с белыми пятнами льдин Нева беспокойно колышется в тесном гранитном русле. Ветер бьётся в стекло с тревожным свистом, пытаясь нащупать слабое место и проникнуть внутрь.       — Вам бы прилечь, Ваше Величество, — Бенкендорф становится рядом, говорит негромко.       — Спасибо, мне уже лучше.       Сиплый голос едва слушается. Вымученное предложение заканчивается почти что клекотом в грудной клетке. Николай дрожащими руками плотнее запахивает полы наброшенной на плечи шинели. Бенкендорф озабоченно хмурится. Плохо дело. Может доктора позвать?       — Что это? — Николай глядит на вазу с еловыми ветками, водруженную Александром Христофоровичем на низкий столик между двумя креслами.       — Государыня и их высочества велели Вам принести, как часть общей ёлки, — поясняет Бенкендорф. — Девочки под чутким руководством Александра Николаевича сегодня целый день вырезали эти украшения из бумаги. Очень старались. Олли расплакалась, вешая свою игрушку на ветку, и сказала, что без Вас и праздник не праздник. А Мари, сбежав от гувернанток, поймала меня в коридоре и потребовала взять с собой, чтобы навестить Вас. Я насилу отбился.       Николай непривычно тепло улыбается и порывается что-то сказать, но заходится в приступе судорожного кашля.       — И вам не стоило приходить. Доктора говорят, вероятность заразиться всё ещё высока, — он утирает слёзы, едва откашлявшись.       — Это ничего, — Бенкендорф добродушно усмехается. — Дома супруга до отвала накормит меня чесноком и даже без лишнего шума позволит выпить водки.       — Я, к сожалению, ничем не могу вас угостить, — Николай делает извиняющийся жест рукой в сторону заставленного склянками столика у походной кровати. — Из благородных напитков у меня тут одни микстуры.       Дверь бесшумно открывается и бодрый, словно и не дрыхнувший на посту несколько минут назад денщик ставит на стол поднос с пузатым, дышащим жаром фарфоровым чайником и двумя чашками, и так же бесшумно исчезает.       — Что там с делами? Как продвигается работа у Михаила Михайловича? — Николай тяжело опускается в кресло и с явным напряжением вздыхает.       — Стоит ли сейчас об этом? — Бенкендорф устраивается в кресле напротив, прихватывает чайник и разливает густой ароматный чай по чашкам. — Сегодня Новый год. Дела до завтра никуда не денутся.       Александр Христофорович протягивает руку и ставит чашку рядом с вазой, аккурат возле небольшой квадратной коробки, завёрнутой в простую оберточную бумагу, примостившейся под свисающей еловой веткой. Не заметить её теперь невозможно.       — Это тоже от детей? — император осторожно берёт коробку в руки.       — Нет, Ваше Величество, это от меня.       Николай вопросительно выгибает бровь. Бенкендорф виновато улыбается, но не отводит взгляд.       Бумагу Николай разворачивает аккуратно, слой за слоем, снимает крышку и меняется в лице.       — Это же… те самые… из той самой кондитерской?       — Той самой, — Бенкендорф кивает с достоинством. — Я помню, что вам понравились именно эти.       — Неужели вы сами туда ездили? Так далеко по такой погоде? Право, не стоило, — голос его снова подводит и Николай часто моргает.       — Ну, адъютанту я такого важного дела доверить не мог, — поясняет Бенкендорф, посмеиваясь.       — Александре Фёдоровне и Мари они тогда тоже очень понравились, — Николай нерешительно берётся за крышку коробки.       — Об этом не волнуйтесь, — Бенкендорф хватается за другой конец и тянет крышку на себя. — Её Величество и дети уже получили каждый по своей коробочке.       — А вы что же? Составите мне компанию?       — С удовольствием.       Пушечный выстрел из крепости извещает о наступлении нового года и тут же мелодично отзываются часы на каминной полке. Николай едва заметно вздрагивает, прячет смущение, делая небольшой глоток из дымящейся чашки. Старая фобия. Бенкендорф не подаёт виду, невозмутимо извлекая пирожное из протянутой коробки.       Небо за окном окрашивается всполохами фейерверков.       Николай откусывает кусочек пирожного, зажмуривается от удовольствия и расслабленно откидывается на спинку кресла.       — Ну вот, — думает Александр Христофорович, зорко наблюдая за процессом. — Авось теперь и в постель уложить удастся. А там и до доктора дойдём.