Когда цветут ирисы

      — Кто объяснит       Смысл жизни сей?       Голод томит,       Войны все злей,       Смуты терзают,       Горе гнетет.       Наша судьба —       Бой без пощады.       Кровь и борьба       Смелых отрада.       Время ль укорам?       Все мы умрем,       Сраженные мором,       Огнем и мечом!       — Изуна, спой что-нибудь более жизнеутверждающее.       — А разве есть смысл?       — По крайней мере, я могу пофантазировать о лучшей жизни, пока слушаю тебя. Но фраза «все мы умрем» — не больно-то наталкивает на приятные мечтания!       Эх, милая, наивная Кагура, думалось Изуне.       Разглядывая перед собой выжженную долину с вкраплениями обгорелых тел, юноша не стал критично оценивать измышления своей подруги, по крайней мере вслух. Девушка тем временем расположилась подле него на пригорке, пока бинтовала его запястье, время от времени заглядывая в уставшее, испачканное лицо своего капитана, и ощущала его невысказанное недоумение.       Изуна справедливо полагал, что надежды на счастье — лишь пустая трата времени в их случае. От мертвецов, их недавних противников, все еще исходил дым, пусть сражение с кланом Хьюга и произошло не менее двух часов назад. Молодой человек не удивился бы, если б узнал, что эти бедолаги еще с утра надеялись хоть на что-то хорошее, и конечно же они желали бы вернуться после миссии домой, к своим семьям. А Изуна и его отряд не позволили этим непритязательным чаяниям свершиться. Учиха запоздало узнали о том, что человек, нанявший их прирезать Хьюга, уже погиб. Такое часто случалось. И потому в устранении белоглазых не было особенного смысла. Плату за работу отряд Изуны уже не получит. Поэтому можно было бы сказать, что их противники вообще умерли ни за что — даже не принесут пользы своей вынужденной мучительной смертью другим, таким же страждущим. Вероятно, они даже не ожидали этого нападения, ибо выглядели уже изрядно потрепанными, и, можно сказать, их застали врасплох. Что ж, такова жизнь шиноби. Даже по дороге домой с удачно выполненной миссии никогда не будешь уверен, что и впрямь сможешь переступить порог своего гэнкана. Если и была в их образе жизни какая-то романтика — то слишком уж извращенная, и любой воин, оставшийся в живых, ее не понимал. Как и Изуна. Оттого каждому было бы понятно, насколько глупо надеяться, что однажды счастье в самом деле постучится в двери шиноби. Более того, понятие счастье обычно заменялось чем-нибудь более приземленным и полезным, например, отсутствием голода или болезни.       — Кагура, ты все еще способна мечтать, пережив всех своих родных и близких? Во истину, ты восхитительна, — «или же твой рассудок помутился» — уже про себя добавил он. Впрочем, молодой человек не ставил в упрек ей эту странную наивность и неестественную, пугающую веселость, в которой пребывала дорогая Кагура и сейчас, в момент, когда было совершенно не до шуток или беззаботных улыбок.       Трое из их отряда умерли, двое (включая его самого) были ранены. Никаких положительных результатов эта жертва с их стороны решительно не принесла. А Кагура все равно пребывала будто бы в хорошем настроении.       Конечно, трое из десяти — это не так много, но повода для ликования все равно не было. Однако, остальные члены его отряда и не думали корить своего лидера. Пятеро других Учиха отдыхали неподалеку, ожидая дальнейших приказаний.       Когда Изуна назначался капитаном — в отряд к нему всегда шли с большей охотой, чем, например, к его старшему брату, пусть он и был намного сильнее; или к его отцу, пусть он и был опытнее. Таджима Учиха являлся главой клана, но все понимали, что вскоре этот титул перейдет его старшему сыну, по-другому не могло бы быть. Мадара Учиха обладал всеми качествами лидера. Но Изуна Учиха обладал всеми качествами «своего в доску», и это подкупало сердца соклановцев намного сильнее. Вроде бы он был таким же высокомерным и амбициозным, а все-таки был лучше, так считали многие. В то время, как Мадара раздавал приказы, требовал полнейшего повиновения и соблюдения дисциплины (видимо, заочно приучая клан к беспрекословному подчинению), Изуна просто делал то, что мог делать для своего клана — тихо и смиренно. Хотя оба брата имели почти одинаковые чувства к своей многострадальной общине, и это была настоящая семейная привязанность и забота о каждом Учиха. Но если бы Мадара сказал: вы мой народ, и я поведу вас, то Изуна высказался бы иначе: вы мои братья, и я пойду вместе с вами. Будет лишним говорить о том, как сильна была эта разница между ними, и, соответственно, то, что она была еще как заметна соклановцам.       Но давайте вернемся на поле брани. Теперь, когда сражение свершилось, можно сказать, минимальными потерями, следовало немного расслабиться и передохнуть перед тем, как разведчики вернутся. Двое Хьюга сбежали прямо перед боем, и это сразу насторожило Изуну. Создавалось впечатление, что остальные члены отряда белоглазых остались их прикрывать от внезапно напавших Учиха, и тянули время для их отступления. Надо было выяснить причину этого странного поведения.       Юноша откинулся на спину, предпочитая смотреть не на веющую смертью выгоревшую долину, а в хмурое осеннее небо, пусть оно так же не дарило приятных эмоций своей унылой серостью, но хотя бы не заявляло о тщетности бытия так рьяно, как раскинувшийся перед глазами пейзаж. Однако Изуна не позволил себе отдыхать сверхдолго. Пялиться в небо было не время. Надо было предать земле погибших, но делать это с почестями — не имелось возможности. Кладбище клана Учиха стало больше самого поселения, да и путь до дома был не близкий, Изуна жалел силы еще живых соклановцев. Их родным будет достаточно хотя бы получить маленький срезанный локон с головы погибшего члена семьи, заботливо обернутый кусочком полотнища с символикой клана, и пары слов о том, что «он сражался, как герой». Да, этого будет достаточно. Поэтому в последнее время умерших хоронили тут же, на поле сражения (если, конечно, было кому это делать).       — Зачем ты отправил Аои и Ясуко проследить за сбежавшими Хьюга? — решила поинтересоваться Кагура, когда они с капитаном закончили с последним погребением и отошли слегка в сторону.       — Я хочу поймать кого-нибудь из них, чтобы изучить Бьякуган получше, — пояснил Изуна, переведя задумчивый взгляд на девушку. — Пригодились бы глаза и с мертвеца, да вот только…       — Что?       — Я думаю, что Бьякуган некоторых Хьюга запечатывается после смерти. Те, что лежат в долине — именно такие, — угрюмо молвил Изуна, не будучи уверенным, что Кагура поймет, о чем он толкует. Просто высказавшись вслух, желал проверить — не звучит ли его теория слишком уж бредово. — Я пробовал изымать их глаза ранее, но ничего не смог узнать. Скорее всего, на них стоит какая-то защитная печать, что активируется после смерти. Это было бы самым логичным объяснением.       — Поэтому ты решил догнать сбежавших Хьюга?       — Да, возможно удастся поймать живого члена клана. Во-первых, необходимо выяснить, почему они не остались со своими. Вероятно им есть что скрывать. А во-вторых, это хорошая возможность узнать и секреты их глаз.       — Они слишком хорошо их скрывают, — покачала головой Кагура. — Ты сильно заморочился по этому поводу, Изуна. Когда вернутся разведчики — будет лучше просто уйти домой, отдохнуть и подумать обо всем этом в спокойной обстановке. Нет гарантии, что ты выяснишь для себя хоть что-то, когда погонишься за теми Хьюга.       — Когда дело касается безопасности клана, твоей безопасности — понятие «слишком» неприменимо, Кагура, — убежденно молвил юноша, оперевшись о кривую сосну. — Мой брат очень много времени отдает борьбе с кланом Сенджу. Но помимо них есть еще Хьюга, Узумаки, Сарутоби, Абурамэ и многие другие. И все они обступили нас со всех сторон, все они отнимают наш хлеб, да что там — они отнимают наши жизни. Ты и сама знаешь, — взгляд Изуны метнулся к лицу своей подруги. Совсем недавно почил ее отец. И ему было странно, что после смерти последнего ее близкого родственника девушка даже не заплакала. Неужели она непоправимо выгорела? — Если бы ты знала, как мне жаль, что вся твоя семья теперь погибла, Кагура.       — Пока у меня есть ты, Изуна, мне никто более не нужен.       Шиноби едва заметно улыбнулся, но выражение его лица выдавало не удовлетворение, а горечь, что так получилось. Впрочем, он не поменял своего положения. А слегка сжатые губы могли лишь немного намекнуть, о чем он сейчас размышляет, умертвив своими собственными руками почти что дюжину сильнейших войнов. Глаза же его говорили о том, что думает он вовсе не о несчастных погибших, по крайней мере не о Хьюга. Кагура тем временем рассматривала своего возлюбленного, воспользовавшись такой возможностью.       Пожалуй, он выглядел моложе своих лет. Его старший брат, Мадара Учиха, даже в восемнадцать уже выглядел взрослым, самодостаточным мужчиной, в то время как Изуна все еще не утратил нежных юношеских черт, и фигура его была не по-взрослому субтильной, даже изящной, пусть за его широким безразмерным балахоном с трудом можно было разглядеть вышеуказанное, чтобы в очередной раз обмануться, да попасть под отточенный смертоносный удар, который отберет у скептика жизнь.       В общем и целом — образ его очень плохо сочетался с понятием «хладнокровный убийца». Кагура думала о том, что роль наследника Дайме намного больше сочеталась бы с его наружностью, и читатель, столкнувшись лицом к лицу с этим молодым человеком — счел бы так же. Светлая, почти прозрачная кожа; блестящие иссиня-черные волосы, собранные в низкий хвост; большие миндалевидные глаза, всегда смотрящие прямо и излучающие чувство собственного достоинства, в редких случаях позволяющие себе хитро сверкнуть вдогонку опасной шуточке, или окатить обсидиановым холодом, что говорило о том, что вы впали в немилость; благородный, слегка заостренный подбородок, и не менее правильной формы нос — все говорило о нем, как о человеке по-аристократически утонченном. А то, что руки по локоть в крови — скорее всего просто чудовищная ошибка.       Но едва вы постарались бы узнать этого юношу чуть ближе — тотчас вас бы постигло большое разочарование, и неизбежно посетило бы неуютное чувство обманутых ожиданий. Следовало бы начать с того, что Учиха Изуна был не тем человеком, что позволил бы незнакомцу узнать себя. Доброжелательный и внимательный к своему брату и девушке — с посторонними этот юноша был крайне холоден, надменен и скрытен. Это касалось даже членов клана, ради которых он не пожалел бы жизни. Но дальше сдержанной полуулыбки и пары ничего не значащих фраз обычно дело не доходило. И это было проявлением спокойного его настроения. Когда Изуна бывал не в духе — это напоминало загнанного в ловушку рассвирепевшего волчонка, что метался из угла в угол и злобно рыкал на каждого, посмевшего подойти хоть на шаг ближе дозволенного. Бывали на его памяти и радостные веселые деньки, но такие можно было без преувеличения посчитать по пальцам. Обычно это были дни больших фестивалей, или радостные семейные торжества, но даже свадьбы и рождение детей в клане для Изуны были окрашены печальными тонами. Сэнгоку Дзидай сделал из него законченного пессимиста, что в любой свадьбе видел лишь предвестник скорого овдовения, а в рождении — прибытии на свет очередной потерянной души, что промучается какое-то время, и, наконец, умрет где-нибудь на поле битвы, так и не узнав, зачем все это было придумано.       Вот и Изуна не знал, зачем.       Чтобы выжить, чтобы успеть продолжить свой род? Но опять-таки — зачем? Будучи рожденным на этот свет, ощущая за собой ответственность за более слабых членов клана, разумеется, юноша не собирался опускать руки. Но, чёрт возьми! Ему всего восемнадцать — а жизнь так опостылела. Он боялся обезуметь, лишиться конечности, но не умереть. Быстрая смерть на поле битвы его, как ни странно, не пугала.       — О чем ты думаешь, Изуна? — Кагура все ещё пристально за ним наблюдала, и когда тонкие полосочки его бровей едва заметно нахмурились, и усталый вздох непреднамеренно вырвался из его груди, девушка, как и всегда, решила вывести своего капитана на разговор, будто бы считала своим долгом постоянно развлекать его, успокаивать и смешить, словно Изуна Учиха был просто сложным ребёнком, которому все вышеуказанные было нужно.       — …Самый дурацкий вопрос из всех. «О чем ты думаешь?» Как можно искренне на него ответить?       — Изуна, ты слишком раздражителен.       — Ничуть.       Он такой, какой есть, подумалось ему. Изуне казалось, что он любит Кагуру, по крайней мере она ему дорога, но её нрав, её мысли все же больше досаждали, чем занимали. Хотя то, о чем она имела обыкновение болтать — было трудно назвать настоящими измышлениями. Каждый раз спрашивая о чем-то глубинном и неоднозначном, например, как сейчас, она будто бы старалась залезть в душу и в голову своего возлюбленного. А когда он милостиво позволял ей это — Кагура, словно попав на выставку редких фарфоровых изделий, пространно хмыкала и цокала, не понимая, что за диковинные штуковины расположились перед ней; отпускала пару ничего не значащих комментариев или того хуже — пыталась свести все в шутку, бравируя своей легкомысленностью, и витиевато покидала тяжеловесную для её восприятия экспозицию чувства и мысли, которой было переполнено сердце Изуны. Вот и сейчас он решил все же ответить на её вопрос с целью узнать, поступит ли Кагура с его откровенностью так же, как обычно, или нет.       — Я вовсе не раздражен, Кагура. Подчас ты задаешь сложные вопросы, на которые, быть может, и существует ответ, но есть ли смысл отвечать?       — О чем ты?       — Например, если бы я сказал тебе о том, как сильно я устал, как опостылела мне эта жизнь, смогло бы это хоть как-то изменить её? Сделать хоть немного лучше?       — Хмм…       Ну вот, опять она хмыкает, подумалось Изуне, и он снова перевёл свой взгляд в черно-серое растрепанное облако прямо над собой.       — Зачем мы родились на этой бренной земле, вот о чем я думаю. Зачем ками дал нам эти глаза и силу, заставил нас сражаться. Не лучше ли было бы вообще не рождаться? Мне всего восемнадцать, а кроме борьбы я ничего не видел в этой жизни.       Кагура какое-то время молчала, но размышляла не над тем, что поведал ей Изуна, а думала о том, как теперь уйти от этого унылого разговора, и, не сообразив ничего толкового, просто встала перед лицом Изуны, приподнявшись на цыпочки, и ухватилась за ворот его балахона, с той же беззаботной улыбкой, нежным прищуренным взглядом вожделеющих глаз и потоком бессмысленных фраз. Ее длинные, неровно остриженные по краям волосы коснулись его лица, будто бы хотели приласкать уставшее чело возлюбленного, но Изуна желал бы отбросить эти мягкие волнистые локоны, ибо кроме назойливого зуда совершенно ничего не ощутил.       — А ты постарайся мыслить более позитивно, Изуна! — бодро посоветовала ему Кагура. — Ищи радости в мелочах, например, в таких, — с этими словами она прижалась своими губами к нему, блаженно прикрыв глаза, и совсем по-хозяйски обвила его шею испачканными чужой кровью и землей свежей могилы руками.       Изуна послушно ответил на этот «отвлекающий маневр», понимая, что снова оказался прав насчёт нее в своих мыслях. Забавная, очаровательная девочка, его Кагура, но абсолютная пустышка. Ничто не тревожит её, не коробит и не угнетает, потому что хорошенькая её головка старалась избегать все то, что напрямую не влияло на неё саму. Или же девушке просто не хватало серого вещества. Пусть и сам Изуна не был уверен в том, что смог бы полюбить умницу. Глупенькая, кичливая, беспечная, с забавными странностями Кагура Учиха очень хорошо ему подходила, так он считал. Только такая, как она, способна хоть немного разбавить серость его дней, напомнить о том, что он по крайней мере все еще способен любить и желать хоть что-то, испытывать хотя бы то краткое удовлетворение, которое девушка дарила ему своей близостью, реагировать на тепло, что она предлагала и посему ощущать себя живым хотя бы отчасти. О другой партии он и не думал для себя, надеясь со временем воспитать ее и подстроить под себя. Или подстроиться самому.       — Кагура, для поцелуев не самое подходящее время, — мягко отстранившись, пригладил он волосы подруги, не зная, как объяснить ей, что дело даже не в том, что остальные члены отряда могут осудить их, а в том, что они только что простились с товарищами, старались поместить их вывалившиеся внутренности обратно в полость брюха, чтобы погребение было похоже на человеческие похороны хотя бы отчасти, уничтожили Шаринган, прикрыв зияющие дыры в глазницах грязной мешковиной, и затем просто засыпали землей; и как после всего этого хоть кто-нибудь, будучи в своем уме, мог испытывать романтические порывы? Все-таки Кагура и вправду немного чокнулась…       — Я просто хотела подбодрить тебя, вот и все, — погладила она по щеке хмурого возлюбленного, оставляя на его лице грязные кровавые разводы. — Хорошо, когда рядом есть кто-то, способный развеять меланхолию, разве нет?       — Развеять, — кивнул Изуна, не то соглашаясь с девушкой, не то раздумывая над ее словами, — или разделить.       Кагура непонимающе склонила голову, но не успела спросить, что ее капитан имеет в виду. В их маленький импровизированный лагерь ворвались двое Учиха — Аои и Ясуко, что вернулись с итогами разведки.       — Изуна-тайи, мы проследили за теми двумя Хьюга, — доложил Ясуко. — Один из них — шиноби, другая — куноичи.       — Хорошо, где они сейчас? — спрашивал Изуна, параллельно собирая свое снаряжение.       — У водопада. Аои ранил мужчину в ногу, и куноичи прямо сейчас пытается помочь ему. Далеко они не уйдут.       — Вы хорошо поработали. Теперь можете возвращаться в селение, — отпустил свой последний на сегодня приказ капитан, уже готовый двинуться в путь.       — Изуна-тайи, ты намерен захватить их в одиночку? — не то, чтобы Аои не верил в способности своего капитана, просто боялся, что клан в очередной раз может лишиться одного из сильнейших представителей, а смерть младшего сына главы была бы непоправимой утратой.       — Я пойду с ним! — вмешалась в обсуждение Кагура, и влезла как всегда без спроса. — Изуна ранен в запястье, но его сил хватит убить того раненого. А я тем временем займусь девчонкой.       — Ты ей не соперница, Кагура, — без обидняков отрезал Ясуко. — Мы и сами не рискнули продолжать сражение, опасаясь просто не добраться с донесением до Изуны-тайи. Тебя же она просто размажет.       Изуна заинтересовано повел бровью, испытав настоящее желание стать свидетелем демонстрации такой силы. Если его разведчики не ошиблись в своих оценочных суждениях, то для изучения Бьякугана это был самый лучший образец из всех возможных.       Тем временем другая девушка, что порою занимала мысли Изуны, разразилась оскорблениями в сторону осадивших ее мужчин.       — Не смей принижать меня! Теперь даже если Изуна будет против — я пойду туда, чтобы доказать, что ты не прав, Ясуко, паршивец!       — Кагура!       Девушка явно не собиралась бросать слова на ветер, но когда она порывисто дернулась в сторону местонахождения водопада, никто не предпринял своим долгом ее остановить и образумить. Ей уже семнадцать, далеко не ребенок, чтобы нянчиться с такой.       — Изуна-тайи, твоя девушка слишком импульсивная.       — Займусь ее воспитанием позже, — небрежно бросил он, снисходительно улыбаясь вслед возлюбленной.       — Мы пойдём с тобой.       Изуна покачал головой, не собираясь давать своего разрешения на это.       — Их всего двое. Будет нечестно напасть на них гурьбой, такая победа лишена достоинства. И потом, вы все устали, и не должны вторить мне в моих личных прихотях. Даже если моя цель — информация для защиты клана, — Изуна всегда старался взвалить на себя побольше, чтобы остальным пришлось заботиться о меньшем. Он полагал, что ему всегда по силам взваливать на себя любые сверхурочные. — Вам стоит вернуться и потратить это время на отдых перед заданием, что сможет принести деньги. Ваши дети не могут питаться энтузиазмом, в отличие от нас с вами, взрослых мужчин.       Члены отряда коротко кивнули, выражая свою благодарность очередному здравому решению капитана, и готовы были отпустить его.       — Передайте моему отцу, что оплаты за убийство Хьюга не последует. Но я вернусь с трофеем, — это были последние слова Изуны перед тем, как он устремился вслед за Кагурой, почти сразу скрывшись из вида.