***
За несколько часов до этого…
Дорога до дома Гаврилы заняла около двадцати минут. Весь оставшийся путь мы провели в угрюмом молчании; каждый с головой погрузился в свои мысли, и, сюдя по всему, совсем не радостные. Лишь я не могла спокойно сидеть на месте, ёрзая каждые две секунды. Как же заманчива была перспектива выскочить прямо сейчас из экипажа и побежать к дому Овсовых! Но в первую очередь меня от этого глупейшего шага удерживала одна неприятная истина — я не знала дороги. И волосы на голове шевелились от мысли, что я могу так и не узнать этого. Лизавета, конечно, может назвать свой адрес, но что толку-то? Она же не укажет и точный маршрут. А даже если и укажет, вдруг это настолько далеко, что на своих двоих я добегу туда лишь к утру? Да и вообще, как расспросить её об этом так, чтобы не навлечь на себя ненужные подозрения? «Напрямую точно нельзя спрашивать. Нужно будет как бы невзначай поинтересоваться, знает ли она сколько от этого места добираться до её дома… Вдруг она уже была на этой улице и сможет хотя бы примерно ответить? А дальше я уже сама разберусь. Ну, в крайнем случае поймаю экипаж — насколько я вижу, они здесь и ночью разъезжают, только в меньшем количестве — и попрошу отвезти к дому купца Овсова. Полагаю, возницам должен быть известен его адрес, и вряд ли есть ещё хотя бы один купец с его фамилией. Надеюсь меня при этом не завезут в какую-нибудь подворотню… Ладно, без риска мало чего можно достичь, а здесь он более чем оправдан. Но что же делать с оплатой?.. Хм, надеюсь Гаврила не сильно обидится, если я одолжу у него без разрешения несколько монет… А может всё же под каким-нибудь предлогом попросить его дать взаймы? Да, пожалуй так будет правильнее». В это время мы наконец-то приехали. Гаврила, с кряхтением и покашливанием, выдававшими его крайнее раздражение, расплатился с молчаливым возницей, отдавая монету с таким видом, словно от сердца её оторвал, и мягко подтолкнул нас с Лизаветой в сторону крыльца, где он ещё несколько минут провозился с неподдающимся замком. От нарастающей нервозности я стала озираться, дабы ненароком не сорвать внутреннее напряжение на Гавриле за то, что он так долго копается, из-за чего теряется драгоценное время. Улица, на которой мы стояли, была настолько узкая, что на ней практически нечем было дышать. Освещения здесь, можно сказать, совсем не было, что значительно осложняло Гавриле задачу с отпиранием замка (тусклый фонарь в нескольких метрах от нас не в счёт). И, что самое странное, во всех домах ни в одном окне не горел свет. Что очень удивляло, учитывая то, что время было совсем не позднее. От этого складывалось неприятное ощущение, что кто-то вытянул отсюда всю жизнь, оставив эти жалкие домишки подобно ненужным декорациям, а мы, незванные путники, посмели нарушить их покой. Кстати, тишина здесь и вправду была довольно странной… Почти как в вакууме. Если бы не звон ключей в связке Гаврилы, и не лай собак, то я могла бы подумать, что оглохла. К счастью далёкий раскат грома окончательно нарушил это наваждение, но почему-то он прогремел ровно в тот момент, когда Гаврила наконец-то смог отпереть дверь. «Словно предупреждение: «Не вдохи туда!» Глупости, конечно… — я поежилась, обхватив себя руками. — Но терпеть не могу подобные совпадения, к тому же посреди ночи на тёмной улице». Гаврила, как сразу стало понятно, зря времени не терял в новом доме, к тому же целиком и полностью принадлежащем ему одному. На миг меня посетило ощущение дежавю — перед глазами открылась практически в точности та же картина, какую я не раз наблюдала в его «лаборатории», расположенной в сарае. Только теперь она перекочевала из середины восемнадцатого века в конец девятнадцатого, и прямиком в гостиную. Книжные шкафы, до треска набитые всевозможными томами в разнообразных переплётах; столы, с нагроможденными на них склянками, колбами, щипцами, ступками с разными порошками, и баночками с подозрительным содержимым; полки, где среди не нашедших себе места в шкафах книг затесались пучки каких-то пахучих трав; и, главное, большая печь на месте камина. А ведь это только гостиная… Страшно представить, что могло твориться на кухне! Уж где, как не там, самое подходящее место для лаборатории? И весь этой алхимический хаос «благоухал» странной смесью лекарств, серы, дёгтя, — про травы я уже упоминала, — и ещё чем-то тяжёлым, удушливым, неподдающимся описанию. — Фух… — я даже зажала нос, хотя и через рот ощущала все эти «ароматы». — Гаврила, ты хотя бы иногда проветриваешь свои… аппартаменты? — А как же! — жизнерадостно воскликнул он. — Сегодня утром. Разве не чувствуете? — Ещё как… Слушай, а ты, — я обвела рукой пространство, — когда успел вот так уютно обустроиться? — Да что вы, я бы попусту не успел… Странное дело, но всё это уже было здесь, когда я впервые зашёл в дом. Честное слово, я тогда едва дар речи не потерял! — Никак от счастья? — Конечно, — искренне улыбнулся он, либо нарочно проигнорировав мой сарказм, либо в самом деле не заметив его. — Вы только представьте, как я теперь смогу развернуться!.. — Разумеется, но только учти, что в этом веке людям не нужна пудра для париков, да и спрос на косметику не настолько велик, как было прежде. Гаврила на это лишь махнул рукой: — Глупости всё это, барыня, глупости! Косметика всегда всем нужна, или я ничего не понимаю в женщинах. К тому же я ведь не только косметикой увлекаюсь… Как у него при этом задорно заблестели глаза! — Да-да, я помню. У тебя было знатное производство и обширная клиентура. А уж товар-то какой! Чего только стоили духи́ и лекарства разные, вроде капель из червей и порошка из пауков. Ах, да, помнится как-то в этот список даже лампадное масло затесалось! А ведь та подделка вышла на славу… Ты мог бы в открытую гордиться. — Кхе… — Гаврила при этих словах покосился на Лизавету, которая как тень скользнула по комнате и пристроилась на диван между раскрытой книжкой и подносом с тряпками и спичками, и отстраненно наблюдавшую на нашим разговором. «Эм… Агния, а не можешь ли ты наконец заткнуться?» — мягко поинтересовалась я у себя, и тут же произнесла вслух, попытавшись смягчить сказанное: — Но не могу отрицать, что большинство твоих порошков и снадобий были очень искусно сотворены. Противоядия, ранозаживляющие… Да и от прочих недугов. Так что на безобидное увлечение сухими пауками можно и закрыть глаза. «О, да, просто то, что и нужно было сказать!.. — я мысленно хлопнула себя по лбу. — Молчи лучше, пока совсем не заговорилась». — Кхе… Ну, вы это, барыня… — Гаврила умолк и пошевелил усами, по видимости собираясь с мыслями. — Может… переодеться-то не желаете? — Что, прямо здесь? — с ухмылкой уточнила я раньше, чем успела подумать о смысле своих слов. Не знаю, что на этот раз дёрнуло меня подразнить Гаврилу, но бедолага от этих слов так и вспыхнул весь как варёный рак. Чёрт, да что же это со мной?! Не язык, а какое-то помело!.. — Нет, конечно же нет… — неловко пролепетал он в ответ. — Как бы я мог… такое?.. Мне даже жалко его стало… — Да ладно тебе, я же не всерьёз, — я попыталась примирительно улыбнуться. — Прости, что так смутила. А переодеться я и вправду была бы не против. Спасибо, что предложил. И что бы я без тебя делала?.. Гавриле заметно полегчало от этих слов. Кивнув, он резво просеменил мимо нас в одну из комнат, скрывшись там минут на пять, после чего вынырнул обратно, неся в руках стопку аккуратно сложенной одежды. — Вот, выбирайте, что понравится. Только из женского у меня ничего не имеется… — виновато прибавил он, чуть выглядывая сбоку. — А так всё чистое и поглажено, можете не беспокоиться. — Гаврила, ты меня вообще видел? — я красноречиво обвела себя руками. — По моему после того, как я весь день пробегала босая по кладбищу и по улицам, мне о чистоте одежды следует волноваться в последнюю очередь. — Ой, так я… — он на мгновение задумался, почему-то передав стопку в руки Лизавете. Она, впрочем, и не думала возражать, пребывая в каком-то подобии транса. — Может, ванну вам наполнить? — Только если она будет целиком наполнена спиртом. — Зачем это? «Да потому что мне теперь нужна капитальная дезинфекция!» — огрызнулась я про себя, в слух же коротко бросив: — Долго объяснять. Забудь. — Ну, что ж, тогда я… — Гаврила осёкся, так как в этот момент кто-то остервенело заколотил в дверь. — Бог мой, и кого это принесло в такой час? — Не откроешь — не узнаешь. Вдруг кому помощь нужна? Ты же всё-таки врач здесь. — Ваша правда, — согласился со мной Гаврила, тут же скрывшись в прихожей. И раздавшийся оттуда вскоре голос заставил меня вздрогнуть, как от удара: «Бог мой… Ну почему именно он и в этот момент?!» — …Гаврила, умоляю, помоги! Знаю, это уже не в первый раз… Но я обещаю, клянусь, что уже на следующей неделе верну всё! Пожалуйста, я очень тебя прошу!.. Ты наша единственная надежда — никто больше не согласился помочь отцу без оплаты. Ох, этот умоляющий тон просто выворачивал душу наизнанку… Даже Лизавета вздрогнула, вынырнув наконец из транса. И первым делом в недоумении уставилась на стопку вещей, которую она так и продолжала добросовестно держать… — Никита Григорьевич… — я слышала, в каком смятении был бывший камердинер. Наверное даже в бо́льшем, чем я. «Но неужели речь и вправду о Григории Ильиче? — с содроганием подумала я. — Он ведь был абсолютно здоров!.. Что же эти твари сделали со всеми нами?!» — …Конечно, я дам вам всё, что необходимо… А что случилось-то с батюшкой? — Сердце опять прихватило. Прошу, дай те же капли, как в прошлый раз! — Ах, да-да, конечно… А не напомните, каков был размер флакончика? Я переглянулась с Лизаветой, и у неё на лице, как наверное и на моём, явно проступила мысль, что Гаврила, похоже, понятия не имеет, о каких таких каплях идёт речь. Никита принялся что-то неразборчиво объяснять Гавриле, и вместе с этим раздались шаги, направляющиеся к гостиной. Недолго думая я ухватила девушку за руку (из-за чего несчастная стопка благополучно полетела на пол) и дернула её за собой в сторону комнаты, откуда недавно вышел Гаврила. Оказалось, что это была спальня, в которой он, по счастью, оставил зажженную керосиновую лампу. Я едва успела прикрыть за нами дверь, как бывший камердинер и Никита показались в гостиной. В оставшуюся узенькую щёлку я смогла подглядеть, как Гаврила принялся суетливо перебирать свои банки и склянки, а Никита, сложив руки на груди и чуть сгорбившись, нервно прохаживался от дивана к окну и обратно. И всякий раз он при этом оказывался ко мне лицом, и застывшая на нём маска очень пугала. Это было отчаяние, глубокое, рвущее изнутри на части, но сокрытое за личиной ненависти, отражавшейся на челе подобно самой чёрной грозовой туче. — Батюшка, — осторожно подал голос Гаврила, — а как же так вышло, что… сердце-то?.. Ведь только ж видел его… — Так ведь у него уже давно… Не говори мне, что ты позабыл о его первом приступе, когда эта змея предала нас! — негромко ответил Никита, но эти слова прозвучали так, что стекла в доме едва не зазвенели. — Ваша правда, позабыл совсем об этом… — тоном, полным раскаяния, ответил Гаврила. — Не напомните, Никита Григорьевич? — Что-то странное происходит с тобой в последние дни, Гавриил Иванович, — покачал головой Никита, с усталым видом плюхнувшись на диван. — Как ты можешь не помнить того, в чём непосредственно принимал участие? — Я не при… — хотел было возразить Гаврила, но тут же закашлялся. — То есть, батюшка мой, с возрастом ведь разные недуги нападают на людей. Мне вот память немножко помяло… Напомните, Никитушка, напомните старику, как всё было. Лучше с самого начала, для полноты картины. Глядишь сможете отвлечься, а то вы выглядите так, словно сами вот-вот схлопочите удар! — Да лучше уж и вправду получить удар, чем и дальше выносить всё это… Кажется дверь, за которую я держалась, затряслась с треском вместе со мной, едва эти слова слетели с губ Никиты… Гаврила же уронил какую-то банку, тут же со звоном разбившуюся, и чуть ли не подлетел к нему, принявшись поочередно щупать лоб, пульс, заглядывать в глаза и неумолкая бормотать: — Что же вы такое говорите? Боже мой, ради всего святого, Никита Григорьевич!.. Да разве ж можно так, беду на себя такую накликать? Грех-то какой, батюшка, такой грех на душу взять хотите!.. Не гневите Бога, Никита Григорьевич, не гневите подобными желаниями! — Гаврила, ты точно доктор, а не поп? — усмехнулся Никита, мягко, но настойчиво отводя от себя его руки. — Оставь ты эти проповеди, толку от них ровно столько же, как и от самой веры в то, чего нет и быть не может. — То есть… Как это «нет»? Вы, что же, больше не верите в Бога? — Гаврила при этом перекрестился, с опаской глянув в мою сторону. «Уж не одержим ли он?» — будто вопрошал этот взгляд. — Что значит «больше»? Я не верю, не верил, и не поверю никогда. Вот посуди сам, как образованный человек, разве предположение, что Бог существует, может хоть как-то вписаться в реальную картину нашего мира?.. Хотя нет, не отвечай, на это у нас нет времени. Прошу, оставь меня наконец, и поищи капли. Нужно как можно скорее вернуться к отцу. Ищи их, а я, так уж и быть, поведаю тебе всю ту историю. Напомню, как бы горько не было… Хотя и мне не мешает время от времени напоминать себе о деталях, что так некстати желают стереться из памяти. — Хорошо, батюшка, — Гаврила торопливо отошёл к одному из шкафов, зачем-то принявшись перебирать книги. — Хорошо. Вы говорите, говорите. Я вас внимательно слушаю. — Представь себе некого молодого князя, ныне покойного, потомка древнего рода, который очень рано овдовел. Но его горе не было продолжительным, и уже через два года после кончины супруги он женился во второй раз. На вдове. Совместных детей им нажить не удалось, но зато у обоих от первых браков осталось по сыну. Само собой, мальчики с ранних лет жили под одной крышей, и были друг другу как родные братья. Время шло, князь снова овдовел, а его родной сын, напротив, женился на девушке из богатого, знатного рода. Очень порядочной и благовоспитанной девушке. В общем, во всех смыслах выгодный брак для обеих сторон. По прошествии года у них родился сын. Чуть позднее сводный брат юного князя привёз в дом новорожденную двоюродную племянницу — мол, отныне родителей у малышки нет, как и других кровных родственников, кроме меня, так что теперь я ей буду за отца. И князь согласился с пасынком. Прошло ещё время. Дети выросли, девочка с отличием закончила Смольный институт благородных девиц, а мальчик Царскосельский лицей и готовился отправиться на учебу в Сорбону. Поговаривали, что князь собирался женить внука на приёмной дочери пасынка, но в которой он души не чаял совсем как в родной внучке. И никто вроде бы не был против этого брака, даже сами дети… Как вдруг, подобно грому среди ясного небо, князь получил анонимное письмо. В нём говорилось, что все эти годы родной сын предательски обманывал его, утаивая от него, как и от всех, в том числе и от своей жены, что его дитя, его наследник, на самом деле — байстрюк. Незаконный сын, родившийся в одно время с законным, но который, по несчастью, умер вскоре после появления на свет. Эта трагедия дала возможность подменить детей и скрыть тот позор, который юный князь навлек на себя и на имя своего отца рождением такого сына. К тому письму прилагалось ещё одно, в котором уже находилась записка юного князя к настоящей матери его байстрюка. В ней он сердечно клялся той женщине, что всю жизнь он будет по настоящему любить только её, хотя и уважает законную супругу, которая ему не более, чем добрый друг. Уверял, что он позаботится о будущем их дорогого сына, что ей не о чем волноваться, и что впредь они будут видеться не так часто, но встречи эти обязательно будут. Ох, какой же тогда из-за этого разразился скандал!.. В какой ярости был несчастный князь! Обман, предательство, бесчестье… И от кого? От единственного родного сына! Гнев князя был велик, из-за чего он полностью лишил его наследства, оставив лишь титул — видно всё же не решился лишить единственного своего законного наследника и этого, — и передал всё состояние, земли и имущество, двоюродной племяннице пасынка. Единственной своей отраде, в чьём лице он всегда находил поддержку и утешение, а особенно в последнее время. Но на этом беды не закончились — вскоре умерла супруга молодого князя, так и не сумевшая пережить известие, что все эти годы она считала неродного сына своим, в то время как её малыш не прожил на этом свете даже одного дня. Но даже на последнем издыхании бедная женщина проявила невероятное благородство — она простила своего мужа, и сказала сыну, что он все равно останется для неё… Родным… Как если бы действительно был её сыном… Здесь Никита умолк, тяжело вздохнув, и на мгновение закрыв лицо руками. По всей видимости это воспоминание было для него особенно тяжёлым… Я же ощутила, как по моим щекам покатились слёзы, а внутри всё скрутило в тугой жгут от предчувствия того, кто именно послужил причиной того подлого разоблачения и последовавшей трагедии. — Никита Григорьевич… — Гаврила осторожно подсел к нему, убрав на пол поднос, и без лишних слов обнял его. Никита, помедлив мгновение, вдруг порывисто прижался к нему, уткнувшись лицом в плечо, и вцепился в бывшего камердинера так, словно, отпусти он его хоть на мгновение, то сразу же утонет в пучине этих воспоминаний, и уже никогда не сможет вернуться. Я видела, как тряслись его плечи от беззвучных рыданий, и едва сдерживалась, чтобы не выскочить из своего убежища и не прильнуть к нему, чтобы утешить, забрать часть этой боли себе. Наверное я бы всё же так и сделала, если бы не понимание, что я просто не имею на это права… Да и где гарантия, что я смогла бы потом уйти невредимой?.. — Мальчик мой… — шептал Гаврила, ласково гладя его по спине и волосам. — Никитушка… Но кто же предал тебя и батюшку? Кто послал бедному князю ту записку и письмо? — Да, об этом… — Никита быстро вытер глаза и уселся ровнее, вымученно улыбнувшись. — Прости, что не называл напрямую имён; рассказывать об этом как об истории других людей намного легче. — Я понимаю, Никитушка, всё понимаю. — Ты спрашиваешь, кто предал нас? — его губы искривила злобная усмешка. — Странно, если ты сам ещё не догадался. Её имя тебе прекрасно известно. — Неужто Лидия Ивановна?! — ахнул Гаврила, весьма правдоподобно ужаснувшись. — Она самая. Та, которую я знал с раннего детства. Та, которую полюбил ещё в отроческие годы. Та, которая должна была стать моей невестой… Но ей этого, как оказалось, было недостаточно. Она не хотела быть просто супругой — она хотела стать полноправной хозяйкой и владелицей всего наследства моего бедного деда! И в её сердце не было места даже для тени любви… Я был нужен ей лишь затем, чтобы как можно выгоднее использовать меня. И в последний момент она решила, что выгоднее будет разоблачить правду, о которой не знал даже я. — Но почему вы решили, что именно она прислала записку и письмо вашему дедушке? — Потому что она сама сказала мне это прямо в лицо. Мол, она не могла скрывать эту грязь и обман от того, кто так многое сделал для неё… Не знаю, каким образом Лидия нашла то злосчастное письмо отца, ведь моя настоящая мать умерла ещё пятнадцать лет назад… Видимо кто-то приберёг его и продал в нужный момент за приличную сумму. Так вот, вскоре после матушки скончался мой бедный дедушка, у отца случился первый приступ, который ты же и лечил, Гавриил Иванович, а Лидия получила состояние, и по настоянию своего дяди в течении года вышла замуж за какого-то наше дальнего родственника. Вот и вся история, Гаврила. Теперь-то тебе всё ясно? — Теперь да, — при этом он снова обнял Никиту. — Теперь я понял всё. Понял, услышал, и больше не забуду никогда. Прости, что заставил тебя вновь вспомнить весь этот ужас… Но полно нам тут сидеть — я ведь наконец нашёл нужные капли! Они, оказывается, всё это время здесь на диване лежали. — Правда? — Никита даже привстал, а на его на лице впервые появился слабый намек на радость. — Так бежим скорее!.. — Да-да, сейчас, только прихвачу кое-что в спальне. Вернее кое-кого. — Кого это?.. — Ученика своего. Кого ж ещё? Теперь Никита нахмурился. — А ведь не предупреждал, что ты не один… То-то мне всё казалось, что кто-то следит за мной! — Уверяю вас, она не станет ни о чём болтать, — с этими словами Гаврила двинулся в мою сторону, нарочно громко топая. Я тут же отшатнулась назад, бросив обеспокоенный взгляд на Лизавету, о чьём присутствии я напрочь позабыла. Что и неудивительно — она в полузабытье лежала на постели, устремив в потолок невидящий взгляд. «Что же это с ней такое происходит?» — пронеслось у меня в мыслях, прежде чем я юркнула под кровать, дабы ненароком не попасться на глаза Никите. Бывший камердинер буквально влетел в комнату, с шумом захлопнув дверь, и нарочито громко прокричал: «Лизавета Ермолаевна, вы ещё не закончили? Давайте, собирайтесь, мне нужна ваша помощь!» После чего наклонился пониже и прошептал: — Агния Александровна, можете пока вылезать — я запер дверь. Мне не нужно было повторять дважды. Покрытая пылью, умудрившись даже зацепить ногой паутину, я выползла на ковёр, со смешанными чувствами уставившись на Гаврилу. Нам и не нужно было ничего сейчас говорить друг другу — сперва нам обоим нужно было переварить услышанную историю. Но одно я знала точно — мы теперь оба люто ненавидили Лидию… — Но как же теперь быть?.. — всё же невольно сорвался шёпот с моих губ. — Потом, потом поговорим! — махнул руками Гаврила, также сказав это шепотом, и вопросительно взглянул на Лизавету, с трудом приподнявшуюся на локтях. — Ну, вы как, готовы идти? — Куда? — растерянно спросила она, часто хлопая веками. — Сможешь помочь отцу Никиты? — одними губами прошептала я. — У него сердце… К моему изумлению она тут же отвела взгляд, поджав губы, и отрицательно замотала головой. Признаться, я была обескураженна… Как и Гаврила. — Но… почему? — Потому что не могу, — сухо ответила она, так и не поднимая глаз. — Почему? — упрямо повторила я вопрос, на пару шагов приблизившись к ней. — Если бы там было что серьезное, Никита Григорьевич не просил бы у Гаврилы одни лишь капли, а требовал бы, чтобы он, доктор, срочно пошёл вместе с ним к больному. Так что не волнуйся, с твоим тестем всё будет хорошо… и без моего участия. — А я что-то не уверенна… — я тихо вздохнула, приложив руку к щемящему сердцу. — Нет, Лиза, не будет ничего «хорошо». Я это чувствую. Пожалуйста, сходи к Григорию Ильичу! Прошу тебя! — Да не могу я идти! — буквально прошипела она. — А даже если и пойду, то ничего не смогу сделать. Думаешь, что все эти скачки по пространствам и исцеления на поляне прошли для меня даром? Да они выпили из меня больше половины сил! А прибавь к этому последовавший потом разговор с опекуном… Как вы считаете, он спустил с рук моё самовольство? Нет, конечно же. Так что я ещё долго не смогу никому помочь. — То есть… Что же он с тобой сделал? — Отобрал последние силы. Всё, конечно, восстановится через несколько дней, но это время я проведу буквально в аду. А уж речи о том, чтобы помочь кому-то, никак не может идти. — Хм, это плохо… — Гаврила так и сник весь, стоило ему услышать эти слова. — Я ведь соврал Никите, что нашёл капли, надеясь как раз на вас, Лизавета Ермолаевна. — И я виновата в этом вашем выборе? — чуть ли не с вызовом взглянула она на него. — Нет, но тогда я понятия не имею, как помочь Григорию Ильичу… Среди всех этих проклятых снадобий я не нашел ничего для сердца! — Печально… Но это ваша оплошность, доктор, и из-за нее силы ко мне точно не вернутся. Какой убийственно-холодный голос… Что самое страшное, ни мне, ни тем более Гавриле, нечем было возразить ей. «Но нельзя же вот так просто смириться ещё и с этим! — я лихорадочно огляделась, будто могла увидеть в окружающей обстановке какое-то решение. — Ну же, думай. Думай!.. Ах, ну конечно!..» — Лиза… — я уселась возле неё, зачем-то ухватив её за ледяные ладони, и взглянула с мольбой. — Скажи, раз твой опекун сумел забрать у тебя силы, значит и ты можешь забрать их у кого-то? — Да, могу, — она непонимающе уставилась на меня. — К чему ты это? — А к тому, что коль в тебе не осталось ни капли сил, забери мои. Все, какие только есть. Гаврила, похоже от неожиданности, так и замер с открытым ртом. — Ты понимаешь, о чём просишь меня? — с расширившимися глазами прошептала Лизавета. Сглотнув, я выпалила на одном дыхании: — Я понимаю только одно — речь идёт об отце Никиты. Этот человек дорог мне ничуть не меньше, чем сам Никита, и потому, если есть хотя бы малейший шанс помочь ему, я не имею права не воспользоваться им. Гаврилу нельзя трогать, он должен пойти с тобой. Поэтому остаюсь лишь я. — Но изъятие силы — это очень болезненый процесс, и потом восстановление… — Лиза, мне потребовалось меньше секунды на принятие решения! Так что же ты никак не можешь решиться? Ведь на этот раз отдаю я, а получаешь ты! Она колебалась ещё секунду. Затем, кивнув, произнесла: — Хорошо. Раз таково твоё решение… Но учти, я предупредила, что процесс тебе совсем не понравится, как и последствия. — Действуй наконец, время-то утекает.***
Уже давно стихли на улице голоса Гаврилы и Никиты (Лиза, похоже, и там решила играть в молчанку), а часы в гостиной как-то зловеще пробили полночь. «Проклятый механизм! — я с нескрываемым раздражением метнула разъяренный взгляд на выход из спальни. — Ну зачем они бьют так мерзко?!» Лизавета не соврала, сказав, что последствия будут очень тяжёлыми. Сперва, когда она только начала вытягивать из меня силу (просто держа за руки, не делая больше ничего) мне показалось, что вместе с ними она вынимает и позвоночник. Боль была такая, что в глазах потемнело. Когда же я пришла в себя, то обнаружила, что лежу на кровати, укрытая одеялом, а из гостиной было слышно, как Гаврила знакомил Лизавету с Никитой, и как бы невзначай сообщил, что в доме останется её камеристка, за которой им нужно будет вернуться как можно скорее. «Раз пошли, значит всё сработало, — решила я тогда, вроде бы радуясь, но при этом готовая проклинать всё на свете за одолевшую меня ломоту в конечностях, какая бывает при гриппе, и за нестерпимую головную боль. — Лишь бы всё это не оказалось напрасным…» Так прошел час. Улучшений никаких не было. Только для полноты счастья начался ещё озноб, от которого я тряслась так, что кровать ходила ходуном, и сменяемый резкими приливами липкого жара. Я вся взмокла за считанные минуты, будто только что вылезла из душа, а во рту пересохло так, что язык прилепал к нёбу… К счастью Гаврила оставил возле кровати кувшин с водой, так что, с усилием, равным подвигу, я смогла дотянуттся до него и сделала пару жадных глотков. Стало чуть полегче. «Чёртовы колдуны с этими их силами! Мне ещё никогда не было так плохо, даже во время беременности. И ведь поступить иначе я не могла… Да, придётся распрощаться с идеей посещения Никиты в доме Овсовых… Но, может, так оно и лучше. Я сделала выбор в пользу настоящего, а не прошлого». Но вот мысли утихали, и в голове тут же возникак рассказ Никиты… — Предательница… — шептала я тогда, закрывая глаза и слабо ударяя кулаком по постели. — Тварь… Сволочь. Как можно было так поступить?! Могла бы, голыми руками разорвала бы эту мразь! Но зато теперь я понимаю, отчего Никита так глядел на меня, думая, что я та самая Лидия. Ведь у него из-за этой дряни разрушилась вся жизнь, умерла его горячо любимая мама, а дед, наверное, уже ни разу не взглянул без презрения. В результате Никита с отцом, чьё здоровье изрядно подорвано, живут в нищете, опозоренные, изгои, а Лидия всё это время жировала и купалась в украденном богатстве. Теперь мне объяснимо и то их злорадство, когда они узнали о её болезни… А вот, интересно, а где во всей этой истории был её двоюродный дядюшка? Неужто одним из последних узнал о делал дорогой племянницы, и только тогда посоветовал ей выйти замуж за дальнего родственника? Нет, не верится… Наверняка и он здесь приложил руку. И почему всё-таки Анисимова изображала из себя Лидию, когда той уже вживых не было? К чему это всё? — Хорошие вопросы, но ответы на них придут в своё время. Немного терпения. Сперва я испугалась и вжалась в кровать, услышав этот посторонний голос в комнате, и покрепче сжала в руке свой кристалл — я его снимала, чтобы он ненароком не помешал Лизавете забрать мою силу, а надеть обратно так пока и не собралась силами. — Кто здесь? — обратилась я в пустоту, тщетно пытаясь отыскать взглядом обладателя этого голоса, хотя он и прозвучал совсем рядом. — Что вам нужно? — О, уже не предполагаете, что сошли с ума, поэтому и слышите того, кого не видите? — Смеяться сюда пришли или по делу? — меня изрядно разозлила эта нескрываемая насмешка, и это несколько заглушило испуг. — Если смеяться, то проваливайте к чёрту! А если просто решили пугать, то отправляйтесь туда же, только ещё дальше! — Что ж, меня как всегда очень рады принимать в гостях, и это не может не радовать, — как-то лениво протянул он в ответ, слегка посмеиваясь. Вдруг у стены напротив меня шевельнулась тень, и уже через секунду в комнате возник молодой, щегольски одетый мужчина лет двадцати шести. Я могла бы описать его всего одним словом — аристократ. По манерам, по тому как он держал себя, да и просто по внешнему виду. Красивое, хотя и бледноватые, породистое лицо с четкими, ровными чертами, густые чёрные волосы, слегка вьющиеся, и горделивый, острый, но чуть насмешливый в своей снисходительности взгляд тёмных глаз. — Как вы попали в дом? — спросила я, чуть осмелев после того как увидела его. В любом случае я ничего не могла поделать, так хоть постараюсь не трястись как зайчонок. Да и, признаться, что-то уверенно подсказывало мне, что не следует ждать от этого незнакомца никакой опасности. — Сильно страдаете? — поинтересовался он вместо ответа, как-то оценивающе осматривая меня. И всё же хотелось сжаться в комочек и забраться под одеяло с головой… — Как вы зашли? — решила я в свою очередь проигнорировать его вопрос. — Ведь дверь заперта на ключ. Он и на этот раз ничего не ответил, молча обойдя кровать и без спросу присев на край, сложив руки на коленях и сцепив пальцы в замок. Меня сразу же окутал щекотящий ноздри терпкий вишнёвый запах, перемешанный с нотками горького шоколада. Странно, разве в этом времени уже делали такие духи?.. — Знаете, — начал он так, словно собирался поведать мне величайшую тайну, — вашего супруга можно без зазрения совести величать козлом, если он впоследствии не оценит того, на что вы пошли ради его папаши. Вы не хотите сознаваться, но я же вижу, насколько вам сейчас плохо. Но вы спрашиваете, кто я такой? Что ж, позвольте представиться. Он выхватил из-под одеяла мою левую руку и поднес её к губам, замерев так на мгновение, глядя на меня исподлобья, не переставая улыбаться. — Граф Самуил Яковлевич Бороздов, к вашим услугам, достопочтенная княгиня. — Самуил Яковлевич… — теперь уже я ухмыльнулась. — Жаль, что не Маршак. — Кто? — вопросительно приподнял он одну бровь. — Да нет, никто. «Не говорить же, что я о писателе, который родится только в восемьдесят седьмом году». — Надеюсь сравнением с тем господином можно не стыдиться? — поинтересовался граф. — Ни в коем случае. — Весьма этому рад. После этого он мягко, едва ощутимо поцеловал мою руку. От того места, где его губы коснулись моей кожи, по телу вдруг понеслись странные колючие мурашки, заставившие и без того неспокойное сердце забиться в разы быстрее, а лоб покрыться холодной испариной. Это было так странно, что я выпалила почти как обвинение: — Так вы колдун? — Меня восхищает ваша догадливость, мадам, — коротко рассмеялся Самуил Яковлевич. — Действительно, кем мне ещё быть, как не колдуном? — Так да или нет? — почувствовав внезапный, хоть и небольшой прилив сил, я тут же немного отползла от него в бок. — И я была бы очень благодарна, если бы вы не сидели на кровати. — В таком случае я останусь на месте, ибо ваша благодарность понадобится в другом деле. — Это в каком же? — ещё сильнее напряглась я, хотя и не думала, что это возможно. — Спрошу без лишних предисловий, — улыбка сползла с его лица, уступив место серьёзной сосредоточенности, — вы действительно собирались во что бы то ни стало навестить своего супруга из недавнего прошлого сегодня ночью? Только отвечайте честно, ради вас самих же. — Ну… — я призадумалась, не сводя с него настороженного взгляда. — Допустим, да. А к чему вы спрашиваете? И откуда знаете?.. — Откуда и что я знаю — совсем не ваша забота, поверьте. Но вот то, что нужно определиться с этим вопросом сейчас, вам точно следует узнать. — Да объясните толком, что вам от меня нужно? — воскликнула я. — Дождались, когда я останусь одна, проникли каким-то образом в дом, заявились в комнату, а теперь… — Т-с-с… — он вдруг подался вперёд, с лукавым видом приложив палец к моим губам. — Вот так, спокойно. Не нужно меня бояться. Всё, что мне от вас нужно, так это лишь знать, собираетесь вы увидеть своего мужа из недавнего прошлого, или же нет. — Я даже не знаю, враг вы мне, или друг. Если друг, то с чего вы вдруг им стали? — я умолкла, но, поняв, что и на этот раз не будет никакого ответа, произнесла: — Ну хорошо, собираюсь. Дальше-то что? — Всё же собираетесь? — притворно удивился он. — Даже несмотря на то, что понятия не имеете, как добраться до того дома? И даже примерно не представляете, как потом проникнуть незамеченной в ту комнату, где ваш муж сидит возле постели, в которой, между прочем, лежите вы? А о том, что и как будете говорить ему, вы ещё не задумывались? — Уже всю голову себе сломала над этими вопросами… И чем больше о них размышляю, тем сильнее убеждаюсь, что подобное дело не стоит даже начинать. Но, как назло, от этого меня ещё более подстёгивает сделать всё наперекор! Хотя бы просто попытаться… Ведь мне это необходимо, понимаете! — не знаю, к нему ли я обращалась, или же этот крик просто рвался из самого сердца. — Необходимо морально. Даже если я так и не увижу Никиту, то хотя бы просто постою рядом с домом. Ведь я же буду знать, что он там! И я знаю, чувствую, что смогу ощутить его тепло даже сквозь десяток стен, как и биение сердца, и сумею услышать голос, даже едва уловимый шёпот… И мне этого будет достаточно!.. Не знаю, может я и в самом деле стремительно схожу с ума… — О, нет, отнюдь, — удовлетворённо улыбнулся Бороздов. — Вы столь же нормальная, как любой другой человек. И ваши сомнения это только подтверждают. Но раз уж вы настроены так серьёзно, то я просто не могу не сделать вам предложение. — Какое? — на автомате спросила я, в панике пытаясь прикинуть, что это за предложение и что он может потребовать взамен. — Я сделаю так, что вы сможете беспрепятственно навестить вашего дорогого супруга. Условий только два: увидеть вас он не сможет, вы будете наблюдать за ним со стороны, и заговорить у вас с ним тоже не получится. Сами понимаете, вы как человек из будущего можете крайне негативно повлиять на него, а соответственно и на все собития в настоящем. Прошлое — на то и прошлое, чтобы оставаться за плечами. Заглянуть в него можно на пару секунд, но менять что-либо… Чревато, любезная княгиня. С какой-то издёвкой он произносит «княгиня»… — Условия… — я глубоко задумалась. — Что ж, они мне вполне понятны. И приемлемы. Но я не услышала, что вы хотите за эту услугу. — Лишь вашу признательность, — с невинным видом ответил он. — Считайте, что вы уже заплатили цену тем, что отдали свою силу милой Лизавете. — То есть? — Видите ли, кое-кому очень срочно понадобилась сила нашей крошки Овсовой — не переживайте, она успеет до этого помочь вашему драгоценному тестю, — а так как именно вы дали ей возможность столь быстро восстановиться, то я имею полное право оказать вам одну безвозмездную услугу. Ну, что же, решайтесь. Времени осталось не так уж и много. Я с лихорадочной скоростью принялась взвешивать всё за и против. С одной стороны, мне не очень-то хотелось ввязываться в это. Действительно ли всё так гладко, как поёт этот граф? У него и голос-то, как нарочно, такой гипнотизирующий, подчиняющий себе всё внимание… Но, с другой стороны, а почему бы и нет? Какой здесь может быть подвох? Да и не тот ли это как раз риск, о котором я совсем недавно говорила, что без него мало чего можно добиться? И что риск в этом случае более чем оправдан? — Я согласна, — твердо произнесла я, подумав ещё минуту. — Чу́дно! — Бороздов хлопнул себя по ноге и резво подскочил с кровати. — Верное решение, дорогая княгиня. Будьте спокойны, вам не придётся жалеть об этом. «Да наверняка придётся, только я предпочитаю жалеть о сделанном, чем наоборот». — Вставайте, — граф протянул мне руку. — Лёжа вы никуда не сможете дойти. — И каким же образом вы собираетесь помочь мне добраться туда? — поинтересовалась я, ступив на пол, и едва не завалившись обратно. — Я… как видите… и шагу не могу сделать без поддержки. — А это очень просто, сейчас сами убедитесь. Стоять-то ровно можете, не опираясь на меня? — Кажется да… А почему вы?.. Договорить мне не удалось — он вдруг резко ударил меня в грудь, чуть выше солнечного сплетения. Я отшатнулась назад, с хрипом согнувшись пополам, и прижала ладони к месту удара, судорожно пытаясь вдохнуть воздух. Вдруг между пальцами скользнул лёгкий, прохладный ветерок, почему-то идущий… от меня. И в этот момент где-то сбоку что-то с глухим стуком рухнуло на пол. Вместе с этим я сразу же перестала что-либо чувствовать. С нехорошим предчувствием я скосила взгляд на пол… И увидела себя. Точнее своё тело. Мозг, пораженный происходящим, отказывался работать; я видела себя, лежащую на полу, но при этом я же продолжала стоять на ногах, в ступоре и с отрешённым взглядом уставившись на свои практически полностью прозрачные руки. Нет, не могу и не хочу верить в реальность происходящего… «Ч-что… что ты сделал со мной?!» Я хотела прокричать эти слова, но с моих губ не сорвался даже хрип — я не могла говорить… Зато уголки губ Самуила неудержимо поползли вверх: — Жаль, я не вижу сейчас вашего лица, любезная вы моя. Но всё же поясню, чтобы развеять вашу панику и справедливый гнев — с вами не произошло ничего ужасного, я лишь выпустил вашу душу из тисков бренного тела. Так что вы теперь свободны, как пёрышко, и легко доберётесь туда, куда вам будет угодно.