Ты с ним.

      Больницы и аптеки - одни из самых посещаемых мест девушкой за последние пол года. Этот запах бинтов и медикаментов пропитал каждый лоскут ткани, каждую клеточку тела. Он определенно был отталкивающим для людей, больницы уже ассоциируются с чем-то плохим. Это волновало в последнюю очередь. На всё что угодно можно перестать обращать внимание была бы причина, а она и была: травмированное колено Ойкавы.       Он никогда не умел следить за собой, всегда работал на износ и пренебрегал здоровьем, не только физическим. Хотя внешне, конечно, этот идиот был неотразим, притягивал к себе все взгляды, даже вне волейбольной площадки он сиял ярче, чем любая далекая звезда, манящая своей неизвестностью. Сейчас этой яркой вспышке необходима забота, как бы он не противился, как бы не упирался руками и ногами в несчастные дверные проёмы, девушка и лучший друг силком запихали волейболиста в стены диспансера. Просто на осмотр, потому что каждый вечер любоваться, как возлюбленный, опираясь на стену и здоровую ногу, плетётся в спальню, не желая долго находиться в любом положении, кроме горизонтального, было невыносимо.       Осмотр затянулся в, уже почти, годовое лечение. Оказалось, что старая травма, которая игнорировалась со словами «да ничего уже столько лет не происходит», была совсем не шуткой. Девушка с ужасом смотрела на результаты МРТ и УЗИ, выискивая хоть одну причину, по которой нога Тоору ещё не развалилась. Чудо - единственное, что держало его связки на тонких нитях. Ему нельзя играть. Это понимали все, но озвучить никто так и не решался. Ойкава живет волейболом, он тот, кто должен быть на площадке и подсвечиваться огромными прожекторами, тот кто удивляет публику, делает СВОЙ волейбол настолько зрелищным, что даже маленький, едва научившийся говорить или ходить ребенок будет восхищен. Тоору и есть волейбол.       Сидя возле него на кушетке, которая стала его небольшим транспортом, пока он находится на прогревании, девушка перебирала в мыслях как можно более деликатно попросить парня прекратить играть хотя бы на год. К сожалению, даже зная о своей проблеме, связующий продолжал ходить на тренировки, щадя колено, но не давая ему расслабиться. Вместо тканевого бандажа он носил, с металлическими вставками по бокам и силиконовыми фиксаторами вокруг чашечки, тейп, яркого красного цвета, стал продолжением молочной кожи. Смотря на то, как бледные участки становятся розоватыми от трения, хотелось снять все с него и оставить лежать, нежно массируя больные участки, но это вряд ли бы помогло ему. Где-то внутри горла была перегородка, не дающая девушке сказать хоть что-то, она переживала за своего улыбчивого и всегда счастливого Ойкаву, который дома нуждался в поддержке и любви.       — /Т.и/, ты что-то слишком задумчивая, неужели о других парнях мечтаешь?       Тоору смотрел с хитрым и игривым прищуром, который выводил из себя, но и вызывал одновременно саднящее чувство нежности. Такой маленький и сладкий, но и глупый.       — Мне и тебя одного хватает. — Девушка слегка улыбнулась и щелкнула по курносому носу волейболиста, слыша тихий цок языком от него, а спустя пару секунд продолжила. — Тоору, слушай, не знаю как сказать...       Её прервала открывающаяся со скрипом больничная дверь палаты, казалось, в этом месте даже двери пропитаны тяжестью атмосферы. Врач зашел абсолютно спокойно и его лицо, прикрытые тонкой тканью маски, не выражало ровным счетом ничего. Невозможность прочитать эмоции выводила не только всегда сдержанную возлюбленную, но и самого Ойкаву, он такое не любил, словно его навык, считывать соперника, ущемляли и не признавали.       — Добрый день, Ойкава Тоору, пришли ваши результаты повторного МРТ, у меня для вас не очень хорошие новости.       Тишина стала оглушающей, человек в белом халате стоял прямо, строго, ожидая кивка для продолжения реплики. Нельзя точно сказать врачебный этикет или банальная человечность заставили его действительно ждать разрешения. Парень и девушка неуверенно кивнули, сцепляя пальцы в плотный замок, ощущение что ты не один в этом может хоть как-то облегчить состояние, нервы казались тонкими настолько, что их порвать смог бы глубокий вдох.       — Мне очень жаль сообщать вам это, но ваши связки нельзя восстановить, операция приведет к травмированию мениска, что также является очень ущербным для спортсмена. Восстановительные процедуры могут лишь облегчить боли, но на этом все. К сожалению, вам придется оставить карьеру спортсмена, иначе колено не выдержит, да и судя по вашим другим травмам, как, например, позвоночника, недалеко до инвалидного кресла. Мне очень жаль.       Жаль ли ему? Скорее нет, врачи настолько привыкли к этому, что сочувствие к пациенту становится чувством сродни голоду. Слишком часто они говорят подобное, расстраиваться каждый раз сердце не выдержит. Мужчина положил документы на тумбу рядом и поклонившись вышел, говоря что-то о процедурах, но его уже не слышали.       /Т.и/ не мигающим и абсолютно пустым взглядом смотрела на, искаженное гримасой боли, лицо возлюбленного, что выглядел непривычно бледно, сосредоточенно и пусто. Даже и представить невозможно насколько его сердце упало вниз, разбиваясь вместе с любовью к волейболу о камни реальности. Хотелось бы сказать, что все будет хорошо, но нет, не будет как раньше. Перед соревнованиями у спортсменов берут их медицинские книжки, а это значит история болезни не укроется ни от кого. Ойкаву не допустят до игр. Ойкаве придется бросать волейбол.       Что делать той, которая оказалась рядом с ним? Как поддержать его, утешить? Она не находила нужных слов, самой было больно до пятен перед глазами. Тоору не заслужил такого, он Великий Король, как с грамотным правителем случилось подобное? Не найдя нужных слов, /Т.и/ лишь притянула застывшего парня к себе, выцеловывая макушку, поглаживая, дрожащей рукой, плечо, а другой сжимая холодную ладонь.       — Я люблю тебя, мой мальчик, мы справимся, хорошо?       Они обязательно справятся, обязательно найдут способ жить по-другому. Темноволосый не пропадёт, он сильный и не один. В такой ситуации главное то, что он действительно не одинок.       — Мы справимся... — Шепотом повторил тот.

***

Год. Ойкаву еле хватило на год. Он потухал постепенно, наверно потому что не до конца смирился, а может потому что по привычке изображал лучезарного короля, что внутри трясся, как продрогший и напуганный котёнок. Ему не помогало ничего, даже ободряющие слова друзей, девушка рядом, что каждый вечер упорно делала массаж и следила за всем списком процедур, она, кажется, была заинтересована больше других в его выздоровлении, да и больше него, видимо. Ойкава почти не боролся, его взгляд стал затянутым пеленой, все фотографии с турниром выкинуты в самый дальний ящик, волейбольная форма сдана тренеру. Теперь кто-то вместо него будет носить первый номер, кто-то вместо него будет Великим Королем.       Он бледнел, худел, прекратил общаться со всеми, даже с семьёй, никто не осуждал за это, принимая его поведение за слабость, которая скоро пройдёт, но не проходила. Улыбка стала настолько редкой, что поздравляя его с днем рождения, /Т.и/ и Иваидзуми упали в собственные страхи, не видя привычного лучезарного «спасибо» от парня.       Вести его к психологу было необходимо, но он лишь отнекивался, объясняя, что все с ним в норме и ему надо лишь немного времени чтобы пережить это. Тоору слишком убедителен, поэтому верили все. Верили настолько сильно в эту горькую ложь, что забыли о не менее горькой правде.       — Тоору, я дома, купила ванильный пудинг!       Звонкий, пожалуй единственный громкий звук в квартире, раздался из коридора, желая скорее вытянуть Ойкаву к себе. Он реагировал на присутствие возлюбленной, иногда жарко её целуя, но в основном ластился к ней, желая чувствовать весь спектр чужих живых эмоций, на которые он был еле способен.       Тишина, отвечающая на зов девушки, стала давить и вселять страх. Ей не нравилось, когда Тоору молчал, она любила этот ехидный, но всегда согревающий смех или глубокий немного хриплый голос, вызывающий мурашки. Тревога окутала в тяжелое ледяное одеяло, двигаться нужно было быстрее, потому что продолжительное молчание совершенно не сулило ничего хорошего.       — Тоору, малыш, ты где?       Девушка бегала по комнатам, задыхаясь в нарастающем беспокойство, горло сушило от тяжелых вздохов. Кажется, ей определенно понадобится помощь после такого. Парня не было ни на кухне, ни в спальне, ни в зале, только ванна осталась непроверенной и от этого самые ужасные мысли колом стояли в сознание. Он, наверно, принимает душ, вот и вода шумит. Дергая ручку двери и продолжая звать любимого, /Т.и/ уже захлебывалась в бессилии. Деревянная преграда не поддавалась, а Тоору не отвечал. Это выводило, душило и терзало, итак помутненное сознание. Не ожидая от себя подобного, девушка с пинка выбивает ручку двери, откидывая её в сторону, нога ноет, но не настолько как сердце, которое оградили от любимого связующего.       — Тоору...       Слова застревают в охрипшем горле, путаясь в голосовых связках, картина перед глазами плывет и сжимает зрачки в ужасе. Он здесь, но здесь ли на самом деле? Из крана бежит вода, а Ойкава погружен в жидкость розового цвета по нос, вода закрывает его почти полностью, окутывая любимое тело своей властной тяжестью.       — Тоору!       /Т.и/ прорывается к любимому, дрожа всем телом, выдергивает его голову из воды за намокшие пряди каштановых волос, что обычно забавно путаются на макушке, но сейчас абсолютно покорно увивают голову, взгляд мечется от одной части лица к другой, выискивая признаки того, что Ойкава в сознании. На автомате пальцы набирают номер скорой, крича в трубку куда и зачем ехать, после гудков сброса девушка ощупывает парня, целуя его и слегка обивая щеки, желая привести податливое тело в блядское сознание. Сейчас она в отчаянье или ярости? Скорее второе, но ярость на саму себя. Не доглядела, не добежала, не успела...       Верить в «нормальность» брюнета было запрещено. Нельзя было даже вестись на его милое «я в порядке» и сейчас, перетягивая его исполосованные, лезвием бритвы, руки, она молится на то, что этот засранец будет жить. Слезы обжигают щеки, выжигают кожу, оседая глухими каплями на макушке Ойкавы.       Спустя пять минут его вынимают из холодной воды, оттаскивая девушку от мягкого тела. Она не верит, не моргает, в ушах гудит и легкие отказываются выполнять свою функцию после грубого и болезненно грустного «время смерти...».       Фраза, послужившая концом чего-то для неё. Конец её мира? Её любви? Конец всего, что могло у неё закончиться. Его пульс не придет в норму, а она больше не услышит идиотское:       — Если я и умру, то от любви к тебе! Этим Тоору уверял её, что он в порядке, что он, блять, в порядке. Она никому не поверит и никому кроме Великого и Единственного Короля не скажет «Я тебя люблю».