Ты с ним.

Было в этом что-то своё, родное и удивительное. Снег хлопьями падал на замерзшую землю, оставляя на ней причудливую снежинку, чей узор был незаметен для обывателя. Каждая снежинка уникальна, может она хранит свою собственную историю? У ледяных снежинок есть тайны, так забавно. Воздух было сложно назвать прохладным, скорее он был морозным и колючими иголками чувствовался бы под кожей, если бы девушка сейчас стояла за порогом дома, где тепло и уютно. Раннее утро, кажется, около шести, а она все ещё не ложилась спать, закрывая отчетности по бюджету в компании, в которой работала. Бумажную волокиту /Т.и/ закончила ещё где-то в четыре, а остальные часы просто наблюдала за плавным движением снега. Красота и тишина завораживала, позволяя сознанию отдохнуть от цифр, формулировок и компьютера. Не хватало только ещё одного. Иваизуми был отправлен спать в одиннадцать, потому что спортсмены должны хорошо высыпаться, следить за своим здоровьем, а кто кроме тренера покажет сборной юных парней, с горящей в жилах кровью, как нужно вести себя и заботиться?! Накормленный обещаниями, он уснул, хоть и противился, стараясь утащить девушку с собой в их семейное ложе. Хаджиме редко засыпал без /Т.и/, как он сам говорил: «с тобой я лучше высыпаюсь». Девушка и сама хотела скорее оказаться в теплых и таких привычных объятиях мужчины, но работа играла роль. А потом уже и спать не хотелось, только любоваться прелестным зимним пейзажем, вот не хватало бы пледа и Хаджиме, который сопит где-то рядом. —Ты так и не пришла. Звучит с упреком, сонливостью и легкой, едва заметной, детской обидой. /Т.и/ не заметила, как возлюбленный добрался до неё, сидящей на кухне в пижаме и в приглушенном свете кухонных софитов, наверно, совсем зачарована мыслями о снежинках и Иваизуми. —Прости, недавно закончила, просто посмотри как красиво.— Девушка мягко улыбается, смотря на парня, недовольно насупившегося, стоящего в большой майке с годзиллой. «Года идут, а Ива-чан всё такой же Ива-чан» — сказала бы /Т.ф/ сейчас, но не хочет прервать момент. Он и смотрит на красоту, только не в окне, а прямо перед ним, такую домашнюю, хрупкую, очевидно, уставшую. Он готов часами смотреть на эти покатые плечи, тонкую талию, очертания которой видны даже сквозь ночную рубашку. Рядом с ней, такой нежной, Хаджиме становится мягче, аккуратнее, боясь разбить этот хрусталь. Плечи накрывает мягкий плюшевый плед, и ладонь, широкая, поглаживает макушку, слегка массируя кожу головы. /Т.и/ мурлычет и прижимается спиной к поджарому торсу, сзади стоящего тренера. Он большой и теплый, как их кровать, которая сейчас, наверно, остывает. Со временем, пожалуй, не растают и не остынут только чувства между этими двумя. —Ты прекраснее и уникальнее любой снежинки, на которую так влюбленно смотришь. Нежное, ощутимое, но легкое касание губ макушки, вынуждает снова промурчать. Все же он хорош в комплиментах, но /Т.ф/ уже давно смотрела не на летящие хлопья, а на отражение Хаджиме в окне, за которым было морозно.