Ты с ним.

      Ойкава часто заваривает чай и забывает его пить, оставляя кружку остывать на столе, пока сам снова смотрит в экран ноутбука, анализируя прошедшую игру или будущих соперников. Парень ругается на самого себя, когда жидкость становится прохладной, немного вяжущей язык, приходится делать всё заново, но чаще всего он бросает попытки воскресить чай и довольствуется тем, что есть.       Он привык работать на износ, привык делать для команды всё, становясь для неё опорой, прочной и непродавливаемой. Да и не жаловался никогда, только если в шутку ныл парням, что ему все надоело, и он хочет есть, а по существу никогда. Никогда не говорил, что колено простреливает едва терпимой болью, что плечи гудят и, кажется, он растянул мышцу, что хочется упасть и плакать от очередной неудачи, поэтому и на остывший чай он никогда не жаловался.       Справляться со всем молча —правило Ойкавы, которое он соблюдает очень ответственно. Только вот на самом деле умалчивать о травме, переживаниях — тоже самое, что калечить себя подавлением, а это вариант не из лучших. Сила и смелость измеряется не в количестве сдержанных слез, а в умении переработать переживания, признать слабость.       Иваизуми видел, что его друг страдает, но в силу характера и воспитания заботился о нём неоднозначно: давая подзатыльники, за руку таская из зала, подкидывая в сумку обезболивающие, замечая, когда у брюнета они начинают кончаться. Тоору раздражал своего друга, но тот не хотел его убить.       Раздражал он и девушку, которая как заботливая подруга крутилась возле него, стараясь давать внимание мягче, чем делал Иваизуми, но Ойкава не поддавался, только увиливал от порывов сделать ему массаж, переводя предложение в игривую шутку, смущая девушку намеренно, чтобы отвязалась. Напрягать кого-то Тоору не хотел. И в голову, умную и светлую, не приходила мысль, что человек, предлагая помощь, не делает это в ущерб себе. Он может быть абсолютно искренен.       Девушка снова пришла к Ойкаве, заходя уже как к себе домой, родители парня приветствовали её как дорогого гостя, но знали, что откажется от ужина, потому что сразу пойдет в комнату волейболиста. Мать парня вздыхала, потому что упорству девушки стоило завидовать, у неё же так и не вышло достучаться до сына, и она опустила руки.       В комнате парня полумрак, свет от ноутбука слабо освещает помещение, на улице ещё сумрак, но шторы закрыты, скрывая, самоотверженно изучающего стратегии соперников, Ойкаву от мира. Волосы уложены хаотично, потому что недавно из душа, спина снова ссутулена, а голова опирается на колено, он настолько погружен, что даже не слышит, как входит /Т.и/ с небольшим шоппером.       — Ойкава. — тихо окликает его и касается спины, чтобы услышал наверняка.       Медленно ставя на паузу, он поворачивается и в этом моменте прослеживается то, как на его лице снова появляется отвратительная наигранная улыбка. Отвратительная не потому что некрасивая — она не искренняя.       — /Т.и/-чан, какими судьбами? Что в пакетике? — Тоору перехватывает сумку и закусывает язык, с детским азартом рассматривает содержимое.       Не зря наверх она положила фрукты, которые передала бабушка, Ойкава любил апельсины, яблоки, был фанатом голубики и ежевики, поэтому лицо у него озарилось счастьем, и девушка улыбнулась, замечая реакцию. Но по мере того, как он доставал продукты, улыбка тускнела: на дне шоппера лежал синий тейп, заживляющая и обезболивающая мази. Тоору не любил, когда /Т.и/ начала снова хвататься за старое.       — Давай наложим тейп на колено и правое плечо, я видела, что сумку начал носить на левом. — девушка тянется к травмированной части. — Болит?       Когда пальцы касаются мышцы, то волейболист одергивает плечо, отодвигаясь, как шипящий кот поднимает шерсть, прогоняя от себя нарушителя. Он не хочет быть грубым, но забота девушки для него как ожог, боится сдаться ей и расслабиться, отказаться от своего правила.       Под строгим взглядом /Т.и/ опускает руку, зная ответ на свой вопрос, действительно болит, если так себя ведёт. Он будет упираться, но она знает и должна склонить его на сторону здравого смысла, чтобы он не довел себя до какого-то диагноза пострашнее легкого растяжения.       — Тоору, не упирайся, ты же знаешь сам, что нужно что-то делать. — /Т.и/ уже достает тейп и одну из мазей, полностью готовая перевязывать пострадавшего.       Ей пришлось учиться тейпированию, изучать основы спортивной медицины, чтобы быть надежной, а не просто девочкой, которая хочет прикоснуться. Ойкава знал, хвалил за начинания, за дело, но не поддавался.       — Может уже хватит? — и сейчас его голос ни капельки не игривый. — Мне не нужна помощь, я в порядке.       Он демонстративно крутит плечами, но для человека, знающего Тоору как облупленного, очень легко рассмотреть на его лице небольшие изменения, связанные с болевыми ощущениями.       — Зачем врешь? Оно же болит. Нет ничего такого в том, чтобы принять помощь от близкого человека.       По Ойкаве видно, что он закипает, но девушка не боится, знает, что все равно успокоится и предпочтет мирно поговорить. Только вот вид у него жутковатый: сведённые брови и непроглядный взгляд. Девушка хочет прижаться к стене, чтобы чувствовать себя хоть под какой-то защитой. Она не помнит его настолько взбешенным. Что-то случилось?       — Мы близки? Я уже устал постоянно отказывать тебе в твоей помощи. Мне это все не нужно! Почему не понимаешь?!       И он никогда не говорил таких слов, никогда не повышал голос и не был таким пугающим. Эти коричневые глаза не сверкали неприязнью, не отталкивали ранее, а /Т.и/ не хотела спрятаться от него, такого властного и мрачного. Ойкава был сам на себя не похож, и девушка задумалась, что действительно, он никогда не называл её подругой, не говорил о ней с кем-то, в школе особо даже и не здоровались. Она выдумала все это?       Родители парня всегда радушно встречали, Такеру называл сестричкой и любил проводить время с /Т.и/, Иваизуми был более общителен с ней, чем Ойкава в школе. Он редко звал гулять, пускай и писал первый часто. И от внезапного перебирания слов и обработки сказанного, защипало в носу.       Девушка встала и отошла от Ойкавы к двери. Собрав сумку, но оставив фрукты, она обиженно смотрела на него.       — Извини. Наверно, мы никогда и не были близки. Я больше не буду навязываться, стоило дать понять это раньше. До встречи в школе.       И в момент, пока она смотрела на него и улыбалась, из глаз потекла жидкость, которой сейчас было запрещено показываться, чтобы не вызвать у Ойкавы жалость. Она будет неуместна. Она добрая девочка, которая душой открыта к близким людям, заботящаяся о них, не требующего ничего взамен. Видимо Ойкава не считал так, а находил её прилипчивой. Что ж, значит ошиблась.       Открывая дверь в комнату, она выскакивает за неё и торопливо, лишь бы не заметили, спускается вниз по крутым ступенькам, бегло бросает «До свидания» и выбегает из дома, не желая разрыдаться в нём. От обиды сжимает горло, слёзы катятся крупными каплями, безостановочно. Всю дорогу домой в голове только мысли, что она всё выдумала, что не были они никогда друзьями, просто девушка, которой позволено чуть больше, чем остальным. Так нечестно было с его стороны умалчивать такой факт, как их не дружба.       Ойкава сидит в комнате и недовольно пьёт остывший чай, который /Т.и/ наверняка бы перезаварила. Она приносила ему фрукты и честно старалась помочь Ойкаве, показать, что он не один, что ему тоже нужен отдых и время, чтобы побыть настоящим, а не тем Королем, который носит настоящую корону, но поддельное лицо. Включив матч, он не может на нём сосредоточиться, мысли блуждают в голове самые разные, но основная их часть связана с грубыми словами, которые посмел сказать и искаженным в кривой улыбке лицом девушки, выходящей из его дома.       Он ошибся, нагрубил и вспылил. Тоору никогда не считал её навязчивой. Он уходил от неё в школе, чтобы не привлекать внимание фанаток к тихой девушке, часто молчал, потому что нравилось слушать её простые и легкие рассказы, звонкий голос, мелодичный и тягучий. Она его близкая подруга, о которой волейболист тоже старался заботиться, но по-своему, и видимо она этого не поняла так, как хотел этого он. Но здесь только его ошибка.       Тоору просто боится быть слабым.       Юноша вскакивает, выходит в коридор и хватает с вешалки ветровку, надевает кроссовки и предупреждает родителей, что уйдет, но напишет, если будет задерживаться. На улице темно, Ойкава начинает беспокоиться, как /Т.и/ пошла по сумраку домой. Но она никогда не просила провожать её, уходила сама, а Ойкава никогда и не предлагал, даже не думал, что ей может быть страшно. Сейчас парень винил себя, что был настолько невнимателен.       На пустой улице прохлада бьёт по лицу, будто нанося парню удары за небрежно брошенные слова в адрес девушки. Он торопится, смотря только вперёд и внутри чувствуя волнение за /Т.и/, которая оказывается маленьким человеком с невероятной стойкостью. У Ойкавы не было никакого права грубить ей.

***

      Стук в дверь, глухой и пугающе громкий. В доме не горит свет, но он уверен, что девушка здесь, или хочет быть в этом уверенным, потому что если она до сих пор ходит где-то, то он не найдет себе места, пока не убедится в её безопасности. Но нет, дверь открывают, за ней стоит хрупкая фигура, облаченная в ту же одежду, в которой он видел её недавно в своем доме. Не успела переодеться, но глаза красные и тушь размазана по лицу.       — Ойкава, уйди, пожалуйста. — девушка не хочет, чтобы волейболист жалел её.       В таком виде она была перед ним впервые: растрёпанная и красная от слёз, лёгкий макияж стекает каплями и разводами. Отражение оттолкнуло бы даже её саму, но Ойкава не уходит, вцепившись в дверь, он резко толкает её и проходит внутрь, силой отодвигая /Т.и/ глубже в коридор.       — Я не прав. Извини. — Тоору кланяется девушке, и это её выбивает вновь.       Она смеётся и прикрывает лицо руками, Ойкава немного шокирован и выпрямляется, следя за реакцией, постепенно смех переходит в слёзы, и всхлипы девушки заставляют плечи дрожать. Юноша растерялся, он не мог видеть её такой — ушибленной им в видимо самое больное место.       — Ты важна мне. Прости. Спасибо, что заботишься обо мне, но, наверно, и мне пора это сделать. — Ойкава берёт /Т.и/ на руки, и она не сопротивляется, отдаваясь всецело своим рыданиям.       Даже нет сил оттолкнуть волейболиста, стукнуть в грудь и выгнать за пределы дома, потому что настолько обидно и хочется чтобы утешили, что всё равно кто сейчас обнимает, даже если причина этих самых внутренних болей.       Сидя на стиральной машинке, девушка всё ещё тяжело вздыхает, зажмурив глаза щипает себя, чтобы придти в чувства и наконец-то выпихнуть Ойкаву за дверь. Но его тёплые и мокрые руки касаются её лица, поднимая вверх, под свет тусклой лампочки, мягкая салфетка проходится по щеке.       Юноша аккуратно стирает растекшийся макияж, смотря на зажмуренные глаза с влажными дрожащими ресницами. Он долго будет винить себя за это, а также стыдиться за то, что как раз в этом несдержанном и глупом, совершенно неправдивом высказывании и показал свою слабость, свой страх быть настоящим и разделить боль с кем-то, кто дорог. Ойкава совершил глупость.       — Открой глазки. — мурлыкает парень, понимая, что неуместно, но не может противиться привычному сладкому тону.       /Т.и/ слушается и смотрит прямо в его глаза, чувствуя, как он стирает подтёки туши. Всё же она видит его поступки, и слова медленно уходят в тень его заботы, искренней и неловкой.       — Ну и говнюк же ты. — судорожно усмехается девушка и отбрасывает руку парня от своего лица.       Ловя маленькое замешательство волейболиста, /Т.и/ притягивает его за торс к себе, утыкаясь в грудь и вдыхая запах фруктов и чая с мелиссой, который впитался в одежду парня. Руки Ойкавы не сразу, но всё же укладываются на макушку девушки и её спину, аккуратно поглаживая. Он молча соглашается с искренним «засранец» из её губ.       — Ты одна из самых близких в моей жизни. Просто я боюсь открыться и быть слабым, впрочем, ты и сама это уже знаешь, да? — девушка в ответ только мычит, но потом поднимает голову к Тоору.       — Знаю. Тоору, у меня нет сил злиться на тебя. Давай просто попьём чай, и я тебе выскажу, почему ты придурок.       — Конечно, моя драгоценная. Для тебя всё что угодно.       На её кухне и рядом с ней чай никогда не остывает.