Нарисуешь в небе солнце

      В темном, прохладном помещении, в котором, помимо всего прочего, было также сыро, и наверняка грязно, сидел крепкий мужчина со связанными за спиной руками. Естественно, он, как это обычно водится в подобных ситуациях по всем законам жанра, не помнил, как он очутился в этом месте, с угрюмым видом разглядывая, как поднявшаяся в воздухе пыль оседала на своей куртке. Наверняка ее потом следует сменить и лучше сжечь не столько потому, что она испачкается и насквозь пропитается этой вонью так, что эту вещь потом ни одна химчистка не спасет, сколько потому, что она своим видом будет потом напоминать этот день. Если он вообще отсюда выберется. Пленник лишь усмехнулся на эти мысли и понуро склонил голову, выжидая, когда, наконец, решится его судьба. Ведь кто-то все равно когда-то спустится за ним, ведь не может же быть такого, чтобы одного из ведущих артистов театра оперетты вот так вот взяли, приволокли в чертов сарай и морят голодом какие-то незнакомцы? Господи, ну, сколько времени он уже здесь торчит? Час? Три часа?       В отчаянии Александр пытался напрячь силы и как-то выпутать руки из веревки, по ощущениям, его будто целым канатом связали, ладно хоть не цепью. Бесполезно. Все попытки что-либо предпринять были впустую. Вот не зря сам же избегает тех же фанаток, выбегая через центральный выход. Среди знакомых даже такую шутку пустили: «Знаете, почему на Театральной площади по ночам такой сквозняк? Это товарищ Маракулин несется пулей от своих поклонниц». Да уж, видать, как ни выкручивайся, не убережешься.       Да где они там? Совсем извести хотят?! Наверняка им нужны деньги, а что же еще? Это Александр понял в тот же самый момент, когда очнулся. Он вновь напряг мышцы, пробуя пошевелиться, крепко зажал и разжал веки, проверил цела ли челюсть – ни в одной части тела не отдавалось болью, стало быть, не избили и никаких гематом и ушибов на теле нет. А главное цело горло, самое важное. Его хлеб…       – Лерка, ну Лерка, где же ты? – послышался мужской голос снаружи. – Иди сюда, ну чего вредничаешь-то?       – Устала она, видите ли, – возмутился теперь уже женский голос, прозвучавший чуть ближе к двери подвала, – иди-иди, мы для тебя ведь старались, а ты, сучка такая, не ценишь.       – Ну что у вас там? – прозвучал третий голос, тоже женский, но, в отличие от предыдущих воодушевленных и в то же время требовательных, он прозвучал от человека, явно задолбавшегося по жизни и мечтавшего лишь о том, чтобы те двое от него отстали. Знакомая картина, как показалось пленнику, ощутившему некую солидарность с тем голосом, уж больно жизненно было не столько произнесено, сколько проинтонировано, порой ему самому было не чуждо такое раздражение на всех и вся.       Маракулин поймал себя на мысли, что ему даже стало интересно следить за ходом данного разговора. Ну а какими еще развлечениями вообще может похвастаться человек, запертый в темном подвале?       Вот только следующую реплику расслышать толком не удалось, судя по всему, ее произнесли вкрадчиво прямо над ухом.       – Чего, вы что, с ума сошли, какие еще у вас там могут быть сюрпризы в подвале? Вы вообще когда туда в последний раз заходили, во времена всемирного потопа? А пылищи-то, блин, сколько там… Ой, ну хрен с вами, все равно хотела принять душ после смены. Да спущусь я на минутку, спущусь, только отвалите.       Чуткий слух артиста уловил звук поворота ключа в ржавой замочной скважине, а затем и противный скрип старой двери на плохо смазанных петлях. Ну, словом, обстановка плохопрописанного бульварного детективчика, прям ни дать, ни взять. Мужчина не знал, что думать и как реагировать, но уже начал постепенно догадываться, в чем заключается дело. Однако от этого было отнюдь не легче. Ой, что сейчас начнется…       Он увидел в дверях невысокую женскую фигуру с пучком на голове, одарив ее хмурым, немного затравленным взглядом. От собственной беспомощности хотелось выть, до того он казался себе жалким и презренным.       – Да вы с ума сошли! Вы – идиоты, – девчонка подняла дикий шум, заорав поочередно то на одного человека в дверях, то на другого, – да вы хоть понимаете, ЧТО вам за это будет?! Думаете, вам все можно и вы с легкостью замнете все это дело? Вы хоть, да твою ж налево, вы хоть понимаете, что совершили преступление – это чистой воды похищение человека, вот, что это такое!       Произнеся этот монолог, она остановилась и в отчаянии закрыла лицо руками, судя по всему, эти двое (что скорее были не похитителями, а заказчиками) были непроходимо тупы, Александр даже видел воображаемым взглядом их недоумение на глупых, плохо соображающих лицах.       Тем временем та девчонка, очевидно, немного успокоившись, спустилась к нему вниз по ступенькам. Двигалась она с нескрываемой брезгливостью, а кому хотелось бы испачкаться в этом месте и дышать пылью? Она подняла на Маракулина взгляд. Он был слишком горд, чтобы посмотреть на нее умоляюще, и потому ответил лишь суровым, выжидающим взглядом. Впрочем, та, судя по всему, ничего другого от него и не ожидала.       Лера сжала губы, будучи не в силах вынести этот взгляд зеленых глаз любимого артиста. Да, любимого. Пусть она о нем знает не так давно, около четырех лет, что ли, странно, обычно она запоминает такие судьбоносные столкновения с новыми увлечениями. Словом, далеко не с «Нотр Дама» все началось, нет, «Нотр» она посмотрела только в плохенькой записи русской версии, а застала Александра непосредственно в мюзикле «Граф Орлов», каким-то чудом вообще попала на мюзикл за пару месяцев до закрытия, а уж то, что Лерка тогда умудрилась попасть именно на Маракулина, не зная тогда о существовании заранее выложенных на сайт составах, вот этот был, конечно, полный джек-пот. И это при всем том, что она сама ну явно не назвала бы себя везучим человеком. Зато потом с этими заранее известными составами уже на «Анне Карениной» оторвалась, ага. Даже капризничала, когда состав различался с дримкастом всего на 2 – 3 артиста. Вот бы генерировать себе нужные составы, как в том приложении… Мечта всех поклонников, наверное.       – Отпустите его, – девушка только сейчас заметила, что мужчина был связан, и отвернулась, чуть не всхлипнув от жалости к нему. Вот ироды-то, знают же, что у нее работа в вечернюю смену допоздна, его что же, держат тут с окончания дневного спектакля? В сыром подвале без света и еды?! Лере не хватало цензурных слов, чтобы высказать неадекватным в плане любви и в вечном, тщетном стремлении ее «ну хоть чем-то» порадовать родителям все то, что она про них думает, но при Александре Леонидовиче это было решительно невозможно. Какое там обматерить в отчаянии с головы до ног, если она при нем вообще двух слов связать не может, а уж о дрожавших коленках и говорить нечего.       – Что вы там застыли? – предательски дрогнувшим голосом вскрикнула она, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону пленника, который, вероятно, пребывая в полном шоке от происходящего, не отводит от нее взгляд. То есть смотрит. Глаза таращит. Именно на нее. С ума сойти вообще. – Папа, ну спускайся давай уже!       А Маракулин тем временем и впрямь был в состоянии, похожем на то, когда просыпаешься под утро после максимально бредового сна, укуренность которого даже лучшим друзьям пересказать-то стремно, и сидишь с лицом а-ля «а что это было?». Ну а если серьезно, то он не верил до конца всему происходящему, как не верил и в то, что сейчас ему развяжут руки, извинятся и просто так отпустят на все четыре стороны, как ни в чем не бывало. Если, находясь здесь в одиночестве, он был точно уверен, что, едва только очутившись на свободе, он непременно обратится в полицию по факту похищению и держанию в заложниках, то теперь мужчина колебался. Особенно ему неясны были мотивы этой девчонки. Ну и ежу ясно, что она его фанатка, у него, как у всякого артиста, давно наметан глаз, в считанные секунды может вычислить, даже по походке, не говоря уже о восторженном выражении глаз и запинающейся манере произношения даже самой простой просьбы об автографе. В смысле она его вот так просто отпустит? Однако вскоре сомнения рассеялись и их место заняли ревнивые подозрения: а вдруг у нее уже другой любимчик на горизонте? Скажет, не надо мне этого вашего Маракулина, заносите Ермака. Или, к примеру, Казьмина, он хоть помоложе. Не стоит ли бить тревогу и ставить всю оперетту на уши?       Отец Леры вынужденно спустился, было видно, что он чувствует себя неловко и потому, что дочери не угодил, и потому что импровизированный подарок, уже вставший во весь рост, смотрит на него с недоверием. В подвальной полутьме слабо сверкнул карманный нож в руках и Александр повернулся спиной, вытянув навстречу туго связанные руки. Девчонка злобно сверлила глазами пол, категорически отказываясь смотреть не то, что на артиста, но и в его сторону вообще, хотя в глубине души понимала, что вряд ли нарвется на его праведный гнев, ведь она же ни в чем не виновата. Вообще лучше бы поскорее бы выбраться по-хорошему, да вот только ноги словно приросли к месту: еще одна слабость перед Александром Леонидовичем. Ничего нельзя поделать, не сдвинуться и все тут. Даже не от колдовского взгляда, от присутствия!       – Спасибо, – слово было произнесено так тихо, что Лере от волнения показалось, что оно ей скорее послышалось, чем было сказано на самом деле. Но оно и в самом деле было произнесено, первое слово, прозвучавшее им в подвале. И, вероятно, последнее.       – Вы уж извините, дорогой, что мы Вас таким, кхм, грубым, так сказать, способом доставили сюда… – неуклюже распинался было отец Леры. Он, как человек, хоть и весьма состоятельный, но в то же время уж очень простодушный и практически неразмышляющий о последствиях, полагая, что при больших деньгах все сойдет с рук, был в неловком положении, хоть и старался скрыть это под маской напущенной вальяжности и даже развязности, но с Маракулиным это явно не пронесло. И чего его дочь вообще нашла в этом странном типе? Стоит весь такой мрачный, небось, план мести обдумывает. Замолвит администрации театра словечко, чтобы их потом близко к оперетте не подпускали, объявит персонами нон-грата. До полиции дело вряд ли зайдет, Лерка в чем-то даже молодец, оперативно ввязалась. Вот только теперь непонятно, что с ней делать. Опять будет неделю ходить с взглядом «не-подходи-убьет», а он с матерью хоть как-то хотел порадовать одичавшую с этими ночными сменами дочь. Словом, вечный конфликт отцов и детей. Может, хоть в этом стоявший подле него артист, растирающий затекшие запястья (вид у него при этом такой, что Лерка, конечно, без суда и следствия поведет под расстрел) его поймет. Чай, у самого дочь есть.       – Как тебя зовут? – послышался ей прямо над ухом до дрожи знакомый голос, видимо, надоело слушать дурацкие излияния отца.       Она подняла голову: так и есть, Маракулин стоит прямо перед ней и ждет ответа. Не уходит.       – Валерия.       – Я тебе очень признателен, – сказал он и смотрит так, что душа выворачивается от этого взгляда и хочется провалиться на месте. Или чтобы он просто ушел. Без лишних слов. Так, как он всегда и уходит. По-английски. Не то, чтобы Лера боялась сорваться и передумать, отменив решение, просто… просто она привыкла видеть его только на расстоянии из зрительного зала, зная, что Александр Леонидович товарищ нелюдимый и внимания к себе не любит.       И ушел. Она почти не слышала его удаляющихся шагов. Обычно она после тяжелой смены любит расслабляться с чашечкой чая под его чарующий баритон, доносящийся из колонок, но в этот вечер она не посмела включить его голос. Как и всю неделю тоже. Долго ей вообще не спалось потом по ночам после этой неприятной истории.