Под лаской плюшевого пледа Вчерашний вызываю сон. Что это было? Чья победа? Кто побеждён? Кто побеждён?
Поёт фальшивя, с каким-то надрывом, будто сейчас затрясётся от душевной боли.Всё передумываю снова, Всем перемучиваюсь вновь. В том, для чего не знаю слова, В том, для чего не знаю слова, Была ль любовь?
Перебирает аккорды ещё пару минут, силясь вспомнить, как там было дальше. — Извини, не помню ни черта, — говорит он, — память на стихи у меня дурная. — Зто у мя хрошая, — отвечает Катамаранов, беря гитару из его рук. «Особенно на матерные.» Северный подпевает частушкам и нервно хихикает. Слова появляются в его голове как-то самостоятельно, так что он иногда не угадывает. За несколько минут до полуночи Ипполит наливает хвойную жижу новому товарищу в высокий бокал с золотой каёмкой. — Отмечать надо по уму, Горя. Под бой курантов они чокаются и пьют. Год заканчивается лучше, чем мог бы, думает Игорь. Зато новый начинается не очень: приходится нести на руках заснувшего за столом Ипполита до кровати и самому ложиться на пол.***
Игорь придерживает кудряшки Северного, пока его тошнит над унитазом. Катамаранов не виноват в том, что нияшник не только, во-первых, легко пьянеет, но и, во-вторых, решил намешать в свой алкогольный коктейль скипидару. Слава богу, меньше полстопки, но эффект всё равно ощутим. Игорь ведёт его в ванну обдать разгорячённое лицо ледяной водой, укладывает в постель и ложится обратно на пол. — Горя, я непон, а почему ты на пол лёх? Ну-ка, давай сюды, спать как нормальные человеки! — едва внятно говорит Ипполит, утягивая Катамаранова наверх. Игорь кряхтя поднимается на двухспальную кровать и ложится поодаль. Что-то очень знакомое. А Ипполит прижимается к нему, обнимает со спины, скукожившись от боли в животе. «Ничего. Плохо ж человеку.» — Ты не против? — М-м, сё равно. Болит? — Болит. — Обожди. — Игорь поворачивается лицом к Ипполиту, кладёт руку ему на живот, и он вздрагивает. — Ща буит больно чуток. — Ай! — Терпи, кзак. Игорь бормочет нечто на катамарановском наречьи, и его глаза, кажется, готовы обжечь всю комнату светом. Ипполит дышит тяжело, впиваясь ногтями в игоревское плечо. — Ч-ч-ч. Ща пройдёт. Ты расслабсь. Нияшник кивает, жмурясь от боли. На лбу у него выступают крупные капли пота, и он судорожно вздрагивает и замирает. «Я-то знаю, что с ним сейчас происходит. Не впервые такое вижу, — думает Игорь. — Пить надо грамотнее.» Вдруг по телу разливается приятное янтарное тепло, уносящее боль прочь. Ипполит глубоко вздыхает. С каждым вдохом в голове становится яснее. — Ну и напугав же ты мя. Как, жив? Мысли становятся послушнее, трезвее; осознаёт неловкость своего положения и поспешно убирает руку мужчины с живота. Игорь тоже несколько озадачен и чего-то ждёт. — Это не то, о чём ты подумал. — М-м, как скажь. — Не очень хочется думать об этом и смущать Ипполита дальше. — Я всё объясню… Я не пидор, Горя. «Бляцкий стыд, — думает нияшник, жаждая провалиться сквозь землю. — «Какой же не пидор, когда пидор самый настоящий.» «Ты себе объяснениями только хуже сделаешь, Поля», — хочет сказать Игорь, но вместо этого молчит. Хотя бы потому, что Ипполита бесит, когда его называют Полей. Игорь сострадает этому запутавшемуся полузнакомому мужчине, страдающему не только от употребления алкоголя, но и последующей за этим трезвости. Трезвым ему быть тяжело. Трезвым зазорно быть нежным. Трезвым ненавидит разлившуюся внизу живота сладость. Или даже похоть. А он даже не думал об Игоре — просто это чувство само его захватило. Просто так получилось, что его рука оказалась там, где восемь поганых лет что-то изнывало от пустоты и ненависти. — Ты прости, ежель што… Это впервой так на человека влияе. Я ничего такого те делать не собиравсь. Северный смущается ещё хуже, хоть и понимает, что Игорь ему нотаций читать не станет. Тот чувствует его боль. И, наверно, совершенно понимает всё то, о чём думает человек напротив. Читает эти мысли, съедающие его изнутри. — Я не осужу, ежели те понравилсь, Ипа. Даже ежели ты ещё хоч. Хочшь? — Х-хочу, — Ипполит отвечает дрожащими губами, отводя взгляд. Катамаранов не испытывает к нему чувств, кроме недавно зародившейся дружбы и жалости, но хочет ему помочь, и этот жест кажется ему почти естественным. Конечно, не случись вечером разрыва с Кешей, этого бы не произошло. Ведь это была бы измена. А что происходит сейчас, раз он клялся дождаться своего Иннокентия? Лучше об этом не думать. Но ведь Кеша, считай, разрешил. Но ведь не так сразу. — Не говори ничего, Горя. Просто сделай. — Разденешьс? Ипполит снимает брюки и бельё, прячась под одеяло. — Мне… Так проще. — Пнимаю. Снова кладёт руку ему на живот и слегка сжимает пальцы, проводя другой по кудрявым волосам и ощущая, как тот вздрагивает, и у него вырывается тихий стон, похожий на хныкание. — Не напрягайсь, это ж не стыд какой… Хршо будет. — Северному прилетает беззвучный, почти не уловимый поцелуй в щёку, пусть и не очень искренний. Для храбрости. Катамаранов слышит его прерывистое дыхание, готовое вот-вот сорваться на нескромный вздох, и чувствует, какую муку причиняет это воздержание. — Не сдерживайсь… Пожалуйста, — шепчет Игорь, наклоняясь к уху, — если хочешь. — А-а-ах, — выдыхает Ипполит, ещё не содрогаясь от наслаждения, но уже разомлев и раскрасневшись. — Как же хорошо. — Чувствует, как внизу живота тлеет чёрный огонь, и выжидает, пока он не превратится во всеобъемлющее пламя. Руки Игоря дразнят его, щипая, двигаясь вверх и вниз, но не доходя до паха, словно опасаясь пробудить бурю, которую невозможно будет успокоить. — Ниже, — стонет Ипполит, — совсем… Ещё… Не бойся. — Точн? — Точно-точно, — заверяет его Ипполит, мысленно на грани взрыва, — прошу. Игорь неспешно двигает пальцами всё ниже, и Ипполит глухо мычит, боясь не совладеть с собой, когда чужая рука скользит по промежности, а движения становятся всё быстрее и быстрее, и волна приятных судорог накрывает его с головой. По телу растекается уже знакомое солнечное тепло, только более яркое. Игорь убирает руку и, когда тот приходит в себя, отворачивается, чтобы не мешать одеваться. Он будто бы — сам не понимает — сожалеет о только что произошедшем. Было, пожалуй, слишком, до больного хорошо. Его сейчас, с сочувствием и грустной улыбкой во взгляде, трогал малознакомый мужчина, державший за волосы, пока его рвало, и вылечивший его боль в животе — можно сказать, дважды. Трезвого. Протрезвевшего. И ему почти не стыдно за то, что понравилось. За их недлительную дружбу и её непроверенность стыдно гораздо больше. За то, что их, не приведи бог, спалят и опозорят. — Горюшка, — вжимается в игоревы объятья и всхлипывает, — у меня так с мужиком лет восемь не было. — Ч-ч-ч, — Игорь утешительно гладит его по плечу, — буде, буде… — В этой квартире тонкие стены. — Ты… Быв достатно тихий. — Ты похож на него чуть-чуть, знаешь, — шепчет Северный, проводя рукой по волосам Игоря, — у него такая же чёлка была. — Де он ща? — Где-то в Казани… Он меня сдал. — Расскажь? Утром. — Всё тебе расскажу, Горя. Доверять случайным людям безрассудно, как и спать с ними. Отчаянно. Даже проверенные предают. Но кто сказал, что он в положении выбирать? Катамаранов задумывается, предложил бы он Ипполиту свою помощь, будь он не так похож лицом на Инженера, особенно когда во взгляде пропадает показушная суровость. Такое с Кешей ему лишь мечталось. Снилось. Лучше об этом не думать. — Ипа, ты ж поняв, это у нас несерёзно? — Я серьёзно и не хочу, Горь. Лучше досыпаться в чужих объятьях, ощущая простое человеческое тепло.