***
«Глава второго из двух научно-исследовательских институтов нашего города, строгий и заботливый начальник, чей портрет представлен на доске почёта нашего города, — задумчиво и размеренно журналистничает в микрофон Грачевич, протаптывая круги вокруг этой самой доски. — Его работы о лечебных свойствах крысиного яда были переведены на множество языков мира. Чемпион СССР по волейболу, холостяк, человек абсолютно заурядной внешности… — Оператор применяет свой любимый приём, и журналистское лицо нагнетает атмосферу, оккупируя две трети кадра. — Но так ли он прост, как кажется?» «Я изучил все казанские архивы, опросил всех его давних знакомых, чтобы пролить свет на тошнотворную водицу болезни этого с виду уважаемого человека!» «В этой злополучной квартире происходили такие преступления, что кровь стыла дыбом и сворачивалась! За свои двадцать пять с лишним лет пребывания в данной местности он соблазнил тьму кандидатов и прочих докторов наук, и даже преподавателей техникумов! Были связи в том числе и с сыном мэра — посадили всего на три года.» Далее следуют многочисленные нарезки — описания главного нияшника липовыми друзьями, знакомыми, коллегами (естественно, анонимные и не сказать чтобы лицеприятные). Если бы услышал Ипполит всё это, то сразу бы, конечно, в самых беззастенчивых выражениях сказал, что Юра после того, как был им послан на непечатное место в прямом эфире, совсем от рук отбился. Не то чтобы они были друзьями хоть однажды. В этом репортаже, правда, был один человек, что, по меркам журналистского вранья уже довольно много, которого он знал тогда и который, по несчастной случайности, живёт теперь здесь. Эту кепку и эту кожаную куртку он узнал бы всюду. К счастью (а может, и нет), на работе он телевизор не смотрит. Так что проверяющий является нежданно-негаданно, во время обеденного перерыва. Вот с ним они точно товарищи: тот не находит в работе предприятия нарушений (потому что их нет или прячутся те в какой-то дальний тёмный угол — это неизвестно). И предупреждает о своём приходе обычно. В этот раз — нет. «Лучше бы он пришёл проверить качество этих щей, сил моих больше нет.» — Здравствуйте, Герман Модестович. — Простите, у вас усы в капусте. — Гм, да. — Ипполит достаёт из кармана платок и стирает с усов злосчастный испортивший щи овощ. — Что привело вас в наш институт сегодня? Ипполит никогда не видел, чтобы тот так нервничал. Хотя, конечно, он едва это показывает, только теребит внушительный том бумаг в руках. — Думаю, такой важности дело стоит обсудить в вашем кабинете. — Мне нечего скрывать перед моими подчинёнными. — Вы уверены? — Уверен-уверен. Давайте, нападайте. Как же он об этом пожалеет. — Дело чрезвычайной деликатности, и обсуждать при дамах, — морщится Герман Модестович, — даже если эти дамы ваши сотрудницы… — Большое спасибо, я думаю, дамы сами решат, хотят ли они присутствовать. Раиса? Зинаида? — Я, Ипполит Аркадьевич, действую исключительно в ваших интересах, — прерывает его Герман Модестович. — Я, право, даже ума не приложу, чего такого ужасного можно придумать про Ипполита Аркадьевича, — произносит лаборантка. «Пожалуй, всё самое ужасное обо мне она уже придумала.» — М, спасибо. Рая? — Я тоже. Ума не приложу. — Она, конечно, могла бы даже сказать вслух: «Я всё знаю, если только, конечно, вы не убили кого-то. И мне даже не сказали.» — Так, если вы настаиваете, кхем-кхем, — откашливается проверяющий, поправляя шляпу, — сегодня в новостях прозвучали некоторые сведения, так сказать, порочащего вас характера… — Какие такие? — Что вы, дескать, значит, однажды жили в Казани под другим именем. — И? — Едва ли смена имени и переезд сами по себе могут быть преступлением. — И, стало быть, если позволите такие формулировки, у вас имели место быть отношения интимного характера с лицами мужского пола. — С лицами? — В число которых входили уважаемые аспиранты и профессора. — Это, конечно, не правда. — Он даже не знает, возмущает ли его больше множественное число лиц мужского пола или то, что, по версии журналиста, в их число входили профессора. — Не волнуйтесь, Ипполит Аркадьевич. Мы перепроверили всё сказанное. На клевету попросим записать опровержение, это в силах нашей организации. Что насчёт остального… — Он не договаривает. Им обоим понятно, что остальное, конечно, про срок и про статью. — Насчёт остального понимаю, к чему вы клоните. Полагаю, моё увольнение неизбежно. — Он грустно и беззубо улыбается. — Ну что же. Раиса Прокофьевна будет начальницей во всех смыслах замечательной. — На самом деле, я советую вам написать документ об уходе по собственному желанию… — Зачем? — удивляется он. — Уж не думаете ли вы, что… — Затем, дорогой наш Ипполит Аркадьевич, что восстановить вас будет проще. — Проверяющий никогда не называл его «нашим дорогим». Видимо, эту артиллерию он приберегал как раз для таких случаев. — Восстановить? Вы ещё надеетесь на моё восстановление… — Он чувствует, он уверен: он подвёл их всех. Тем, что там, в Казани, не замёл всех следов и не дал всех взяток. «Ну и сидел бы тогда за взятку. Может, даже дольше сидел бы. И за политического бы не сошёл.» — Мы все надеемся, — Рая жмёт ему руку — может быть, во второй раз в жизни. — Я всегда буду на вашей стороне. Как и все в нашем НИЯ. Кто-то тихо хмыкает. — Что такое, Вась? — спрашивает сидящий слева от него Алексей. — А вы за всех не говорите… — произносит он, копаясь ложкой в невкусных щах. — А тебе с дипломом, с общежитием кто помогал? Бутлеров, что ли? «Какой Бутлеров? Я уже восемь лет как не Бутлеров.» — Ну, Ипполит Аркадьевич помогал… — И ничего не взял с тебя? — Нет. «Пожалуйста, заканчивайте это всё, сил моих больше нет.» — Я уверен, Вася не со зла, — Ипполит Аркадьевич пытается разрядить ситуацию. — Любой из вас мог бы так же… Прореагировать. — Это всё равно извращение против природы, — шепчет стажёр — не язвительно, а просто: так-то, это факт, я в это верю, и вера моя непоколебима. — Ты б так не говорил, если бы его не увольняли, — укоризненно замечает Алексей. — Эх, да что с тебя взять… Герману Модестовичу неловко присутствовать при таких дискуссиях. Это не его место, не его ответственность. У него нет своего мнения по этому вопросу. И быть не должно. В его компетенции сказать: так-то, дескать, вот, имя-отчество, ситуация крайне неприятная. А спорить о том, что такое хорошо в таком личном и деликатном вопросе и нужно ли за «плохо» увольнять… — Да… Я, пожалуй, откланяюсь. Всего вам доброго.***
Будущий бывший нияшник собирает свои вещи в кабинете, который как будто бы за одно мгновение пропах зловонной сыростью. Точнее, пытается собрать, найти в этом кабинете хоть что-то своё. Почему-то висящие на стенах благодарности на собственное имя игнорирует. — Знаете, моя дорогая Рая, и тут я понял, что мне из кабинета даже нечего забирать. Всё либо общее, либо казённое… Либо ваше. — Вам и не нужно. Вы вернётесь через месяц-другой. — Почему вы столь оптимистичны? Она загадочно улыбается. — Назовите, кто вас шантажирует, и я всё решу. — С каких это пор меня кто-то шантажирует? — он шепчет ей на ухо, хоть это излишне. — Откуда вы знаете? — Я видела, как вы живёте. Едва ли по вам скажешь, что у вас зарплата выше моей. Понимаете? — Будущая начальница смотрит на него немигающим взглядом. Никакая ложь не утаит правды, но он всё равно придумывает отговорки, которым сам бы не поверил. — Разве я не могу откладывать деньги на беззаботную старость? — Умоляю, если вы будете так откладывать, вы до неё не доживёте. — Раиса, то ли готовая его обнять, то ли — вытрясти из него всю правду, берёт его за плечи. — Давайте, сдавайтесь. — Я просто опасаюсь, как бы вы не наломали дров… — Он отступает на шаг. — Нет, не поймите меня неправильно. Просто этот человек — он настоящий уголовник. Я знал его ещё тогда. — Ну, может, у него есть влиятельный и более адекватный родственник? Скажем, помощник президента…— Раиса несколько секунд изучает его лицо. — Или президент. — Мышцы на его лице напрягаются, и он хмурится. — Я угадала? — Угадали, — кивает Ипполит. — Ну и что вы сможете сделать? Рая закуривает. — Во-первых, я постараюсь быть хорошей вам заменой. — Пепел падает в прозрачную пепельницу, стоящую на столе. — Во-вторых, я привлеку свои связи… — Вы про Иннокентия Васильевича? — перебивает её нияшник, и сам не знает, почему у него в голосе такая горечь. Хотя, нет, конечно, знает. — Ну, правда, мне неловко… — У него передо мной… Должок. — Раиса делает ещё одну длинную затяжку и спокойно смотрит на Ипполита. — Я с ним договорюсь. А вам ещё, к слову, писать заявление на увольнение.