I hate everything about you.

Ненависть.

      Еле зажившие костяшки с бордовыми кровавыми корочками нервно чешутся от неприкрытого желания в этот же момент врезать по самодовольному веснушчатому ебальнику как следует. И это желание с родни не схоже с теми пощечинами, что дарил Эрик, когда они оставались один на один. Что-что, а крышесносное сочетание кожи к коже нравилось им обоим.

Извращенный романтизм.

      Когда Брофловски сам доводит Картмана до состояния трясучки, он прекрасно знает, что потом никак не остановит и не угасит пыл шатена. Кайл - гребаный агрессор, манипулятивный ублюдок и самая неприятная личность в мире / во вселенной / в постели. Ему не нравится карамельно – сладкий жирдяй, он сделает все возможное, чтобы вывести Картмана Эрика из себя, почувствовать сильные руки на пульсирующем горле, ощутить горечь на своих губах и неизменный полный презрения взгляд, в который раз подчеркивающий ничтожность и холодом скользящий по дрожащему в жалком ожидании чего-то большего, телу.       Только под утро этот взгляд сменяется на недовольную сонную рожу от возмущённого "подвинься, жиртрест" и максимально тошнотворных "да, половину одеяла тоже отдай", "сам туда иди".

Досадное недоразумение.

      Если бы их отношения нужно было описать в двух словах, то никак иначе и не назовешь. Сколько бы раз Брофловски не пытался. Одно тянущееся, как приторная нуга "жид-я-яра", чего стоит. Не зря такое сравнение, даже схоже челюсти сводит. А Картман между прочим старается! Старается изо всех сил, что есть мочи, перешагнуть через свое широкое (во всех смыслах) эго, ради идиотского желания заставить Кайла чувствовать себя хорошо рядом со столь ненавистным фашистюгой. Вот только педантично поставленная рыжим метка на Эрике гласит что-то вроде "опасный, ебнутый социопат", и никуда со временем не исчезла. Как и "двойное комбо! мало того, что еврей, так ещё и рыжий."       Они же полные мудаки, один хлеще другого! Пытаются противостоять друг другу при любых возможных и не очень случаях. На людях - притворно и чересчур наигранно, наедине - азартно и страстно, чтобы всевозможные рамки приличия стирались в прах, а их действия больше походили на животное соитие.

***

      Картман закрывает шатхлую дверь на щеколду, не отрывая глаз от Брофловски, заставляя того непроизвольно нервно сглотнуть. Да так, чтобы у шатена дыхание на секунду сперло от этого кома в горле еврейчика.       Кайл загнан в угол. Кайл наигранно возмущён. Кайл почти не моргает. Да и вообще при рассеянном свете от пары тройки ламп, освещающих лишь одну четвёртую всего помещения, полузакрытые серо - зелёные глазёнки больше походят на запотевшее стекло то ли автобуса, под ливнем бегущим куда-то в никуда, то ли зеркала, с размытым в нем отражением. От обеих ассоциаций так тошно и привычно.       Кайл, кажется, прямо сейчас сгорит расплавится. Где-то внутри, в самой грудине что-то начинает неистово жечь. Может это сердце. Хотя.. что за чушь? У рыжих же его в помине нет. Обстановка накаляется, и складывается ощущение, что кто-то из них двоих сейчас не выдержит. Без преувеличения, между парнями происходит своеобразная игра, состоящая лишь из двух компонентов: страсть и война. Именно там буйство контроля, чувств и желаний приобретают особое значение. Как известно, на войне все средства хороши. И Кайлу все это чертовски как нравится. Гребаный Кайл.        Обыденный гул в школьном коридоре прекрасно гармонирует с шепотом на повышенных тонах в этом мерзотном, не вызывающим ничего кроме отторжения, толчке. — Картман, твою ж мать, нас же спалят, — напряжённо шипит, прижатый к стенке Кайл, старающийся скрыться от испепеляющего взгляда искрящихся от нетерпения гетерохромных глаз. — Ну и? Тебе ли не похуй? — делая видимый акцент на простом обращении, выдыхает жиртрест в чужие, но столь пламенно любимые искусанные губы. — и то верно.