Разница подходов

Витя выдохнул с облегчением только после того, как Ваня, наконец, заснул. Одинокий, потерянный, бесконечно вымотанный его, Витин, Ванечка. Смелый его Ванечка, который нашёл в себе мужество и силы и высказал всё, что так давно отравляло его существование. Витя ещё долго осыпал его лицо поцелуями и тихонько просил прощения, а Ванька только отмахивался, говорил, мол, глупости это всё, прекращай. И вдруг широко зевнул и весь как-то обмяк, повис на Вите. Есть отказался, только чаю выпил, а затем улёгся тяжёлой башкой на колени своего главного и единственного тренера и отрубился. Витя собирался встать, приглушить свет, уложить его по-человечески и пойти готовить ужин, но всё откладывал. Сидел, боясь лишний раз пошевелиться, и невесомо гладил своё невыносимо прекрасное чудовище по голове. Вспоминал тот тяжёлый и болезненный период их жизни. Не хотел копаться в прошлом, ненавидел этим заниматься, но всё равно не мог остановиться и вспоминал. Это всё ещё в Москве началось, если подумать. И не с кого-нибудь, а с Леонида Викторовича, который одним прекрасным зимним днём хлопнул Витю по плечу и сказал: «Хорошо ты с ними, жёстко. Надо тебе главным идти, когда я уйду». Сказано — сделано, Витя к руководству пошёл про перспективы на будущее спрашивать. Доспрашивался — в Уфу сослали по итогу переговоров, опыт нарабатывать. Сказали, хоть из одного клуба он должен уйти без скандала. Витя ещё трое суток матерился так, что стены дрожали, но всё равно не отказался — понимал, без бумажки на высокую должность его попросту не возьмут. Доработал со Слуцким до лета, потом, как зелёный свет дали, собрался с духом, собрал вещи и уехал. Готовился к пиздецу, но пиздец оказался каким-то совсем уж невыносимым — это не команда была, а ленивый разношёрстный несыгранный сброд. Витя первый раз в жизни видел футболистов, которые хотят спокойненько сидеть на окладе и только радуются, если их нет в заявке на матч. Он к ним ко всем присмотрелся, с каждым поговорил лично, два списка себе составил — чёрный и белый. Приободрился — всё не так уж плохо оказалось, белый список был больше, и в нём нашлись и ответственные, и даже талантливые… талантливые по меркам «Уфы», естественно. К тому же, зашуганные, ни разу не амбициозные и не мечтающие когда-нибудь из этого болота выбраться. С чёрным списком Витя снова пошёл к боссам. «Разгоняйте», — сказал. Выслушал много нелестных эпитетов в свой адрес, потом добился вялого: «Виктор Михайлович, вы же понимаете, кадровые вопросы так, чтобы вдруг, не решаются. Тут думать надо, а то мало ли чего». После следующего матча, в котором они начисто продули, он снова пришёл, рявкнул: «Разгоняйте или я уйду». Разогнали. Тогда перед ними встал вопрос, кого набирать в команду «при отсутствии наличия средств и возможностей». Витя посмотрел уфимскую молодёжку — не впечатлился. Потом начал прозванивать друзей-коллег-знакомых, спрашивал про талантливых ребят, гниющих по дублям лидеров таблицы. Нашёл нескольких, съездил посмотреть. Вызвал троих, а взял одного. Ивана Облякова. Ваня мило улыбался и всем своим видом пытался не показать, насколько ему в Уфе не понравилось. В команде, видать, тоже. Витя его задержал после первой недели тренировок, спросил, что как. «Семья далеко, — грустно признался Ванечка. — И эти ещё… Виктор Михалыч, они хорошие ребята, но почему они играть-то не хотят?» Виктор Михалыч, право слово, не нашёлся с ответом. Он тоже не понимал, какого хуя они не хотят играть. На теории спали все, кроме Облякова. Пробежки игнорировали все, кроме Облякова. На тренировках ленились все, кроме Облякова. Витя и по-хорошему с ними пытался, и по-плохому. Разговаривать пробовал, мотивировать, вдохновлять. Потом орал матом, и льдом в них швырялся, и бананами, и всем, что под руку подвернётся. Не работало. В борьбе с ветряными мельницами прошёл его второй месяц на посту главного тренера «Уфы». Витя совсем отчаялся. У него начался, мать его, личностный кризис, и он целыми днями рвал на себе волосы и жалел, что вообще во всё это ввязался. Звонил Слуцкому в Москву, плакал — метафорически, разумеется. Леонид Викторович по-доброму над ним посмеивался, говорил, мол, ко всем можно найти подход. Попробуй выбить у руководства прибавку к зарплате — заиграют, как миленькие. Денег руководство не дало — не было денег, — и безногие придурки по-прежнему ленились. Витя честно собирался махнуть на них на всех рукой и уйти на вольные хлеба, громко хлопнув дверью, но не вышло, благодаря чистой воды случайности. Он тогда не знал, что творится среди его бесценных подопечных, попросту не вникал в их тёрки — не интересно было. Не догадывался даже, что Ваня тоже зачем-то делает его, Витину, работу и периодически пытается донести до своих коллег, что на поле нужно играть. Ваня вообще был человеком крайне прямолинейным, честным и ответственным, и, как выяснилось позже, за эти качества он был не раз осмеян, оплёван и даже бит. Ну, почти бит — Витя вовремя подошёл, остановил драку. Вытащил пышущего гневом ребёнка из грязных лап двух пытающихся удержать его лбов. Запомнил третьего, который собирался ударить беспомощного Ваню бутсой в живот. Увёл Облякова, усадил на своё кресло в своём кабинете, налил ему чаю в свою чашку, а в чай плеснул припасённого на чёрный день коньяку. Попросил рассказать всё — от начала и до конца. Оказалось, Ваня чуть ли не с самого первого дня в клубе пытался достучаться до ребят. Оказалось, ребята были этому не очень-то рады. Оказалось, над Ваней постоянно издеваются, сыпят ему соль в чай, специально калечат на тренировках, выкидывают его вещи и, в общем-то, издеваются над ним похуже, чем в старшей школе. Тогда Витя разозлился по-настоящему. Решил, что никуда он, блядь, не уйдёт. Либо превратит этих ублюдков в людей, либо собственноручно передушит всех и каждого. Не ради себя, не ради карьеры, а ради этого мальчишки с большими честными ореховыми глазами, который не заслужил быть частью этого пиздеца. Вот тогда-то всё и началось по-настоящему. Витя за Ваней начал приглядывать. Много разговаривал с ним, водил за руку, объяснял, как работать с мячом. Ваня с удовольствием ходил за ним хвостиком и всё спрашивал, спрашивал, спрашивал… Витя и не заметил, когда их тренировки стали индивидуальными, а беседы перескочили с сугубо профессиональных тем на личные. Помнил, что о себе ему много рассказывал. Про то, как порвал кресты и ушёл из футбола, про БАТЭ, про Москву, про «Кубань» чёртову. Потом про детство рассказывал, и Ваниным детством интересовался, и так наивно радовался, что у них много общего. Они всё чаще сидели в Витином кабинете после тренировок или нарезали круги по стадиону; Витя даже с мамой Ваниной познакомился, когда она к сыну погостить приезжала. А однажды Ванька, чертовски грустный и потерянный, нехотя пожаловался, что его назвали тренерским сынком, и Витя совершенно неожиданно поймал себя на мысли, что этот мальчишка вызывает в нём какие-то совсем неправильные чувства. Не менторские и не отеческие, а… другие. Он старался об этом не думать, игнорировать животные позывы, сосредоточиться на работе. Развёл бурную деятельность — ввёл систему штрафов, с одобрения руководства пообещал идиотам, что если они не начнут играть, им урежут зарплаты. И сработало ведь, заиграли, как миленькие! И даже Ваню почти перестали обижать, смирились с ним, приняли. Впрочем, Витя по привычке всё равно за ним приглядывал. Везде таскался следом, несмотря на дефицит свободного времени, — на тренировках его курировал, до дома провожал, ведь им было по пути, на теории ему подробно всё объяснял и даже в общей душевой как-то настиг… нет, разумеется, в душевую он пошёл лишь с одной целью — посмотреть на новенькую плитку, которую месяц назад проспонсировали щедрые боссы. То, что в этот момент там мылся Ваня, было чистой воды случайностью. И Витя на него не смотрел, нет, совсем нет! Просто так вышло, что сами собою отпечаталась в памяти и его широкая спина с россыпью родинок, и крепкие бёдра, и прекрасная задница. Он и не догадывался, насколько Ваня красивый. «Тебе сорок почти, — корил себя после. — Ты ебанулся — хотеть восемнадцатилетнего ребёнка трахнуть?!» Говоря начистоту, все свои кризисы ориентации Витя уже пережил. У него когда-то парень был, давно, в РУОРе ещё. Несколько бесконечно долгих месяцев они неумело флиртовали, потом встречались полтора года, пока Витя не ушёл в БАТЭ за карьерой. Саша был примерно Ванькиного типажа — что внешне, что внутренне, и они успешно преодолели вместе много всякого, но… тогда всё было совсем по-другому. Им обоим было восемнадцать, и они были на равных. Ваня же годился ему в сыновья. Витя свои мерзкие педофильские позывы как мог подавил, закопал. Сумел всё-таки, справился с собой, несмотря на то, что с каждым днём ему всё отчаяннее хотелось зажать Ванечку в каком-нибудь тихом тёмном углу. Поцеловать, к себе прижать, дотронуться хотя бы. Витя дрочил, как подросток, жмурясь до боли, пытался представлять себе кого угодно, но не его… и шёл под ледяной душ каждый раз. Ни на кого другого ему просто не дрочилось, но, чёрт, ему было слишком стыдно спускать, воскрешая в памяти Ванькину идеальную тушку. Он хотел Ваню, видит бог, хотел. И собирался гасить в себе это желание до тех пор, пока его не позовут на должность главного в ЦСКА. Всё сломалось на плановом осмотре, когда медсестра, мразь конченая, Ванечке какую-то хуйню вколола, не удосужившись заглянуть в его карту и прочитать, что у него на эту самую хуйню жуткая аллергия. Он вышел из кабинета, пытаясь бодриться, сказал, с ним всё в порядке. Даже на ЭКГ сам доковылял, а после разом покраснел, зашмыгал носом. Увидев его опухшие лицо и горло, Витя посерел сильнее, чем в далёком две тысячи втором, когда неудачно упал, услышал треск в колене и с ужасом понял, что не может разогнуть ногу. И, после того, как он загрузил Ваню в машину и, матерясь и нарушая, домчал до самой лучшей в городе больницы, он испугался диагноза «отёк квинке» ещё сильнее, чем когда-то испугался своих порванных крестов. Очередная медсестра сделала Ване очередной укол и уложила его, потихоньку восстанавливающегося, спать, а Витя всю ночь просидел рядом на жёсткой табуретке, сжимая его тонкие пальцы, и ждал, когда же он, наконец, откроет глаза и скажет, что с ним всё в порядке. Тогда Витя понял, что он не хочет Облякова, а любит. Это осознание привело его в такой ужас, что волосы на загривке встали дыбом. «Невозможно», — подумал Витя. «Чем это всё должно закончиться?» — спросил у себя Витя. И не нашёл ответа. И адекватного решения тоже не нашёл. Радовало одно — Ваня видел в нём исключительно доброго наставника, который заметил его талант и потенциал и не хочет, чтобы он сгнил в Уфе. Эта мысль успокаивала, отрезвляла. Витя лелеял её в мёрзнущих по осени ладонях, и не отпускал от себя ни на секунду. Шёл пятый месяц его добровольной ссылки, когда Ваня снова пришёл к нему после тренировки. Выглядел чуть более растрёпанным и взволнованным, чем обычно, долго мялся, не зная, как начать. Витя даже на него прикрикнул — слишком испугался, что с его дурным ребёнком снова случилось что-то нехорошее. Тогда Ваня, сбиваясь с мысли и путаясь в формулировках, признался ему в любви. «Вы меня спасли, — сказал. — Из дубля забрали, и возитесь со мной, и хвалите, и ругаете, и учите, и заботитесь, а я… я вас люблю. Вы теперь для меня всё». Витя едва не уронил бешено колотящееся сердце в Ванины доверчиво протянутые ладони. Забылся, потерял лицо, только об одном мог думать — взаимно! Чёрт возьми, у них это взаимно! Хотел прижать к себе зардевшегося от смущения мальчишку, который смотрел на него с восторгом, трепетом и надеждой, хотел рассказать ему всё, что чувствует сам, и накрыть губами его подрагивающие губы… а потом опомнился. Вскинулся резко, накрепко сцепил зудящие от желания прикоснуться пальцы в замок за спиной. Окаменел, отгородился. Чёрт с ней, с его карьерой, но Ваня… если их отношения где-нибудь всплывут, его просто уничтожат, фамилию его перечеркнут жирным красным крестом, и всё. Его, Ванечку Облякова, никуда больше не возьмут — ни в «Зенит» его любимый, ни в «Химки», ни в «Тамбов», и даже из «Уфы» взашей вытолкают. А он ведь талантливый. Он и правда талантливый, ему играть и играть! Оборонять центр, ассистировать, иногда мячики колотить. У него большое будущее, а эти его чувства — дурость, блажь, юношеский максимализм. Они пройдут, как только он найдёт себе хорошую девушку, и если Витя сейчас поддастся на его — и свои — уговоры, это чертовски плохо закончится. Витя выбрал самую простую и действенную отмазку — сказал, что ему попросту не нравятся мальчишки. Сработало ведь — Ваня из его кабинета вылетел пулей и в своё свободное время больше не объявлялся. Витя раз за разом заглядывал в его посеревшее и осунувшееся лицо и думал — пройдёт. Сотрётся, забудется. Время ведь лечит, правда? И сам старался забыть, работал, как проклятый, матчи анализировал, над стратегией думал, планы тренировок составил едва ли не на год вперёд. И всё зря, ведь через неделю ему позвонили из ЦСКА. Сказали, Слуцкий уезжает в Англию, а значит, ему пора занять полагающееся ему место в красно-синем стойле. Он собрался с мыслями, собрал вещи и уехал. Хотел попрощаться с Ваней, да только духу не хватило. Молился, лишь бы ребёнок не страдал, лишь бы его побыстрее отпустило. Но сам отпустить его так и не смог. В Москве старательно хоронил себя заживо под завалом проблем, требующих его срочного вмешательства. Вроде, постоянно что-то важное делал — квартиру искал, рабочие бумаги подписывал, с игроками разговаривал, с руководством и с тренерами, а сердцем всё равно был в Уфе. И расстояние нихуя его не лечило. Как, впрочем, и время. Витя и не заметил, как целых полгода отпахал в ЦСКА, по-прежнему посвящая мыслям о Ванечке почти всё свободное время. В поисках ответа на вопрос: «Как он там?» все матчи «Уфы» смотрел. Убеждал себя, что просто следит за сомнительными достижениями бывших подопечных, которых всеми правдами и неправдами довёл до середины турнирной таблицы, а сам любовался тем, как его маленький юркий Ванечка стремительно носится по огромному полю. Долго не мог признаться, что всё бы на свете отдал, лишь бы забрать его себе. А когда всё-таки признался, стало намного хуже. Это «забрать» накрепко засело в мыслях, подтачивало хвалёную рациональность. Витя уже не мог отделаться от зудящего желания пойти к боссам и потребовать, чтобы ему купили Облякова. Шлифовал и шлифовал отчёт по его статистике, но каждый раз останавливался чуть ли не у дверей кабинета — незачем это было. Незачем было душу травить и старое вспоминать. Ваня талантливый, — убеждал себя Витя, — через годик-полтора его обязательно заметят. Уйдёт его Обляков в какой-нибудь «Зенит» играть, а он будет следить за его успехами и улыбаться. Это будет правильный исход для них обоих, он это прекрасно понимал, но отчего-то в те моменты, когда он представлял Ваню в голубой форме, у него в сердце что-то обрывалось и ухало прямо в бездну. Витя боролся с самим собой до своего Дня рождения. Он сразу сказал — отстаньте, сорок лет отмечать не принято, но его заботливые лошадки всё равно окружили его во время обеда, многословно и тепло поздравили с юбилеем и сунули в руки две бутылки шампанского, которые пришлось распить всем тренерским штабом. После Витя коньячку в кабинете Гинера накатил, потом с друзьями в ресторане посидел, а уже дома обнаружил непочатую бутылку водки и вдруг подумал — собственно, почему бы и нет? Может ведь он позволить себе хоть раз в жизни расслабиться по-человечески? Забыться, подлечиться горькой и не думать о всяких там Ванечках Обляковых, без которых его нормальная человеческая жизнь превратилась в невыносимый пиздец. Оказалось, это было ошибкой. Синька не расслабила, а напрягла, и к двенадцати ночи Витя был в такие слюни, что только о Ванечке думать и мог. Руки чесались взять телефон и найти среди контактов нужный номер. Позвонить, узнать, как он. Помнит ли, любит ли до сих пор. Он держался изо всех сил, убеждал себя, что никому из них это не нужно, но… «Вань, ты как? Я так по тебе соскучился!» … но хвалёный самоконтроль дал ощутимую трещину. Свинья пьяная, он и не подумал, что поздно для звонков, час ночи уже, а у Вани в Уфе все три! Разбудил ребёнка, растревожил только начавшие подживать раны. Сам не помнил, что городил, помнил только, что клятвенно пообещал забрать его себе при первой же возможности. Ваня его послушал-послушал, а затем горько вздохнул и ответил: «Ложитесь спать, Виктор Михайлович». Наутро было стыдно — и перед Ваней, и перед самим собой, но на попятную Витя не пошёл. Дал человеку обещание — значит, нужно его сдержать. Справившись с похмельем, он действительно пошёл к дорогому начальству и, врубив на максимум всё своё красноречие, раскидал по пунктам, почему клубу нужен никому не известный Иван Обляков. Проблема заключалась лишь в том, что боссы решили проигнорировать все его доводы и послали куда подальше. Он не сдавался — весь следующий год он всё ходил и ходил на ковёр. Просил, требовал, чуть ли не умолял. А потом, после матча с люксембургским «Прогрессом», когда Ваня забил второй — и, чёрт возьми, такой красивый и нужный уфимцам — гол, Витя хряснул кулаками по гинерскому столу и ультимативно приказал: «Покупайте!» Купили. Тридцать первого августа Ваня подписал контракт с ЦСКА, первого сентября прилетел в Москву и сразу вышел на матч против «Урала», заменив Ильзата на шестьдесят первой минуте. Выиграли, разгромили всухую. Витя весь вечер ходил, как на иголках — сперва ждал окончания пресс-конференции, затем ждал, когда его воодушевлённые победой лошадки помоются, переоденутся и соберутся. Всё смотрел на счастливо улыбающегося Ванечку, потихоньку вливающегося в коллектив, любовался им, таким ярким и солнечным. Еле дождался, когда автобус лениво доползёт до базы, поймал его, заплутавшего в одинаковых коридорах. Собирался сказать, что он молодец. Собирался пообещать, что Ваня не пожалеет о решении играть за их клуб. Но ничего не сказал, не смог из себя ни словечка выдавить. Смотрел бесконечно долго в Ванькины полные надежды глаза, а затем прижал его, горячего и такого красивого, к стене и долго терзал его обветренные губы. «У меня переночуешь», — сказал. Пока ехали до дома, Витя успел успокоиться, унять бешено колотящееся сердце и прислушаться к уже набившим оскомину доводам разума. Снова убедил себя, что их связь непременно поставит крест на Ваниной карьере. Ладно он сам — он, если что, не обломается уехать в Хойники и сажать там картошку до конца жизни, — но этот розовощёкий ребёнок не заслуживает такой участи. Витя не простит себе, если из-за его слабости Ванечка всё потеряет. Милый его Ванечка, который нетерпеливо поглядывал на него, пока они поднимались в лифте на двадцатый этаж, и, едва за ними захлопнулась дверь квартиры, полез целоваться. «Прости, Вань, это была ошибка», — сказал Витя, отстраняя его от себя. Ваня замер. Хлопал глазами, кусал корочки на треснувшей губе, а потом импульсивно рванул на выход. Витя его никуда не пустил, разумеется. Цепанул за руку, сжал в объятьях, долго гладил по спине, убеждал, что им обоим это не нужно, обещал, что всё будет хорошо. Запихнул Ваню в горячую ванну с пеной, забросил его одежду в стиралку, дал ему свой халат, и, пока ребёнок мылся, заказал ужин, потому что у него попросту не осталось сил готовить. Ваня вышел из ванной и замер посреди кухни, неловко поджав пальцы на ногах, нехотя сел за стол и орудовал вилкой какими-то чересчур резкими, рваными движениями. Молчал в основном, потому что сказать было совсем нечего. Потом Витя уложил его в свою кровать, а сам ушёл спать на диван. И совершенно не удивился, когда минут через двадцать непоседливый ребёнок уселся рядом с ним и осторожно погладил по спине. «Можно с вами, а?» — прошептал. Не понял, значит. Витя пообещал его обратно в Уфу сослать, если приставать будет. Знал — стоит Ваньке снять халат, он не выдержит и накинется на него. Разложит прямо на этом диване или сам ему отдастся — без разницы. Потому что ни у одного человека в мире не найдётся столько сил и терпения, чтобы сдерживаться годами. Ни одному человеку в мире не хватит стойкости, чтобы каждый чёртов раз всеми возможными способами уговаривать себя не трогать то, в чём нуждаешься больше воздуха. Ваня всё-таки ушёл на кровать, а Витя ещё долго ворочался с боку на бок, не в состоянии заснуть, и проклинал себя, Ванечку и их чёртову жизнь. Заснул только под утро, да и то на пару часов, а после позвонил боссам и потребовал, чтобы в срочном порядке нашли Облякову приличную квартиру. Больше между ними ничего не было, но было много чего другого. Были взлёты и падения, травмы, горчичники, потрясающие голы и оглушительные провалы. Были Витины импульсивные попытки покинуть пост главного тренера ЦСКА. Были редкие Ванины улыбки и тяжёлый взгляд грустных глаз, которым он сверлил Витю, когда думал, что он этого не замечает. Витя всё ещё надеялся — отболит, успокоится, — начисто игнорируя тот факт, что с каждым днём им обоим становилось только хуже. А пару часов назад Вите пришло сообщение от Дивеева, который жаловался, что Ваня отказался отмечать с ними Новый год и собирается тухлить дома. Без друзей и без подарков. «Ой, простите, Виктор Михайлович, это я не вам», — написал Игорь через пару секунд. Витя, если честно, тоже собирался тухлить дома без друзей и без подарков, но вдруг представил, как Ваня сидит в своей квартире совсем один, и испугался за него. Тут же поехал в гипер, накупил кучу еды, пришёл к Ване домой. И вот чем это всё закончилось — Ваня сопел у него на коленях, а он больше не мог надумать ни одной причины, по которой он не должен сделать жизнь этого несносного ребёнка чуточку лучше. Витя всё-таки попытался аккуратно вылезти из-под него — во-первых, ноги чудовищно затекли, во-вторых, ему всё же стоило озаботиться ужином. Хотя бы оливье настругать, праздник же! Ваня тут же схватил его за край свитера, приоткрыл покрасневшие глаза, попросил хрипло: — Не уходи. У Вити от его умоляющих интонаций едва сердце не оборвалось. — А ужин кто готовить будет? — спросил он как можно более легкомысленно, лишь бы своего Ванечку успокоить. — Не уходи, — с нажимом повторил Ваня. Витя вздохнул, устало осел обратно на диван, погладил Ваньку по судорожно вздымающемуся боку. — Вань, я ведь тут, я не ухожу никуда, — сказал. — Дальше кухни ни ногой. Обещаю. — Нет, я с тобой тогда, — упрямо отозвался Ванька, принимая горизонтальное положение и растирая ладонями сонные глаза. — Может, поспишь хотя бы пару часов? — Не могу. Не хочу без тебя. Витя мысленно пропел это на мотив «Альянса» и глубоко вздохнул. Потянул послушного, будто тряпичная кукла, Ваньку на себя, обнял его крепко, на пробу поцеловал горячую щёку, затем коснулся губами его вечно обветренных губ. Ваня послушно открыл рот и даже тихонько застонал в поцелуй, но всё никак не мог расслабиться — плечи под Витиными руками были просто каменными. — Вань… ну ты чего? Всё хорошо ведь, Вань. — Прости, я… — нет, этот дурной ребёнок ещё и извиняться удумал! — Мне просто до сих пор как-то не верится, что это всё и правда происходит. — Мне, если честно, тоже, — грустно улыбнулся Витя. Ваня неуверенно глянул на него из-под пушистых ресниц и вдруг заявил: — Если ты потом опять скажешь, что это была ошибка, я тебя убью. «Господи, — подумал Витя, пытаясь проглотить вставший в горле ком. — Бедный ты ребёнок, до чего я, мудак, тебя довёл?» — Не ошибка, Вань! То есть… блядь, ты точно уверен? Уверен, что это, — он неопределённо махнул рукой между ними. — Того стоит? Ты понимаешь, что если вдруг про нас кто-нибудь узнает, нам до конца жизни придётся картошку под Гомелем копать? Ваня долго сверлил его большими полными удивления глазами, и всё-таки не сдержал нервный смешок. — Вить, ты ебанулся? Какой Гомель, какая картошка? Нет, подожди, не смотри на меня так. Если хочешь, можем хоть щас ехать, я с тобой куда угодно, сказал же. — Не хочу! Я нормально жить хочу, понимаешь? — Ну так и я тоже! Мы и будем нормально жить… если, конечно, с голоду прям щас не помрём. Я чё-то так жрать хочу, пиздец просто. — Тогда пойдём готовить. — Пошли, — покладисто кивнул Ванька. Заразительно зевнул и в пику этому резво подскочил с места. В несколько широких шагов преодолел расстояние до холодильника и с любопытством заглянул внутрь. — Ого, сколько ты всего накупил! — обрадовался. — У меня столько хавки не было с тех пор, как мама в гости приезжала. — Отходи, дай я овощи вытащу. Оливье сам себя не приготовит. — Оливье-ешка… — мечтательно вздохнул Ванька. И тут же вернулся в реальность, в которой у Вити было всего две руки, а кушать хотелось просто нестерпимо. — Я помогать буду, учти. — Конечно, будешь. Картошку иди чисть. — Есть, тренер! Витя только глаза закатил. — Да брось ты, — несмело улыбнулся Ваня, ловко орудуя овощечисткой. — С чего ты вообще решил, что про нас кто-нибудь узнает? Мы же не собираемся прям на стадике целоваться, да? И потом, пусть даже узнают. И чего? Двадцать первый век на дворе, не закидают ведь нас камнями? Пообсуждают и забудут. Витя тяжело вздохнул. — Вань, мы не в Европе, у нас капитаны прайдовские повязки вместо обычных не носят. Ты же понимаешь, что в нашем гомофобном постсовке и с нашим гомофобным руководством… — Да знаю я всё, — перебил Ванька. — Ну, карьере хана, да и ладно! В жизни ведь не только футбол есть. — Не только, — неуверенно кивнул Витя. — Ну! Странно, до появления этого шебутного ребёнка в его системе координат был либо футбол, либо картошка и Хойники. Он вдруг задумался — а, собственно, какого хуя? Как так вышло? Да, любимое дело, да, единственное, в чём он преуспел, но Ванечка ведь прав — с окончанием карьеры жизнь не заканчивается. — Я, знаешь, раньше тоже думал, что кроме футбика в мире нет нихуя. А потом, в Уфе ещё, наслушался про кресты твои и решил, что надо обязательно институт закончить на всякий пожарный. Мало ли тоже сломаюсь! Только тянул всё, лень было, но летом точно документы подам. Так что даже если вдруг пиздец начнётся… нормально всё будет, слышишь? Переживём. Я ведь тебя люблю. Витя не знал, что сказать. Застыл на месте и смотрел на Ванечку, который спокойными уверенными движениями чистил картошку, улыбаясь едва заметно своим мыслям. Подошёл к нему со спины, обнял крепко, до хруста, носом в загривок уткнулся. — Я, Вань, тоже тебя люблю, — прошептал едва слышно. Всё-таки у них были чертовски разные подходы ко всему. Витя предпочитал жить настоящим, и когда он всё-таки представлял себе их будущее, то видел там бесконечный поток проблем и крах старой устоявшейся жизни. Ванечка же об этом не думал совершенно — он не циклился на проблемах, а искал варианты их решения. Он не убивался из-за того, что их старая жизнь может рухнуть, он готовился начать новую. Витя обнимал его, горячего, счастливого и такого любимого, слушал его шутливое ворчание — «Рёбра мне не сломай! Мне они пригодятся ещё, ну Вить!» — и не мог перестать улыбаться. И перестать восхищаться своим замечательным Ванечкой тоже не мог. Этим вечером он впервые за долгие годы действительно поверил, что как бы ни сложилась их дальнейшая жизнь, всё у них будет хорошо.

P. S.

Следующим утром сонному и слегонца похмельному Дивею пришло короткое и лаконичное сообщение от Михалыча. «Спасибо». Игорь широко улыбнулся, отправил тренеру подмигивающий смайлик и с чистой совестью и чувством выполненного долга пошёл доедать остатки оливье.