***
— Чтобы ты сделал, если бы всё стало прежним? — Она шагает, поправляя лямку рюкзака. Тишина напрягает, но ещё больше страшит возможность услышать что-то… чужое. — Принял бы ванну, — Каэдэ крепко держится за ружье. Где-то рядом взмывают птицы; солнце стоит в зените; неожиданная жара выматывает, но им нужно пройти ещё километров пять, до убежища. Пыль оседает под их ботинками. — Хорошо поел. Посмотрел телевизор. Подготовился бы к завтрашнему дню. — Да, ванная, — мечтательно запрокидывает Сумэраги голову, прикрыв глаза, вспоминает свою комнату, дом, родителей. На душе становится тепло. — Было бы отлично. — Тот вкусный тортик из кофейни рядом с академией, — Манюда равняется с ней. — Скучаю по нему. — Эй, ты и слова ни сказал ни о ком из самой академии, — чуть журит она его, пихая локтем в бок. — Даже не знаю восхищаться или ужасаться. — Можно всё сразу, — усмехаясь, он спешит. [он не хочет признавать][говорить это вслух][но он рад] [что случилось всё так] Итсуки набирает воздуха в грудь, а потом, крепко вцепившись в свой рюкзак, бежит вперёд — «догоняй» кричит, улыбаясь во все тридцать два зуба. И Манюда зло лишь вздыхает, понимая, что эта выходка может обернуться чем-то нехорошим, но видя чужую радость, расслабляется, невольно засматриваясь. «Я не побегу!», — кричит он ей вслед, краем глаза следя за обстановкой. «Ну и трус», — тут же отвечает Сумэраги, переходя на шаг, поворачивается к нему и показывает язык. — Даже не думай, что это изменит моё мнение, — они равняются друг с другом вновь. — Какой ты скучный, — Итсуки не перестает идти спиной вперёд. Солнце целует её в макушку, и Манюда хочет ему вторить [нежность расплывается вместе с кровью с каждым стуком сердца][точно мелодия][тук-тук-тук] — Какой есть, — ерничает на автомате он. — За это и люблю. [такая откровенность смущает] [и хочется спрятать лицо в руках] — И я тебя, — уточняя, но замечая расцветающую искреннюю улыбку на чужом лице.***
В убежище Сумэраги сразу скидывает с себя всю одежду, рюкзак, кутается в плед и садится в кресло, прикрывая глаза. Уютно. «Почти, как дома», — мурлычет она, слыша чужие шаги, шорканье о коробок спичек, треск костра. Уже вечер и только огонь освещает комнату — в тенях, будто кто-то прячется, поэтому Итсуки пытается смотреть или на пламя, или на Каэдэ; мир сужается до одной точки и ощущения; всё такое пустое и мирское. Манюда садится с ней рядом, протирает очки, вслушиваясь в чужой голос. «Завтра пойдём на восток?», — голос хрипит от усталости. Он кивает, а после, поняв, что она не видит, отвечает вслух. — Да, припасы на исходе, — мельком цепляется взглядом за ружье. — Ужасно, хочется просто пролежать весь день на кровати, — театрально хнычет она, прекрасно помня, что у них нет даже той самой кровати. Каэдэ молчит какое-то время, а после встаёт и целует её в лоб. — Я знаю, — тихо говорит он. — Но нужно… — Перетерпеть, не начинай, — она открывает глаза, тянет его вниз и целует в губы. — Я тоже знаю. Они берутся за руки. В этом есть что-то успокаивающее — Итсуки хочет показать всю свою любовь, но словно даже прикосновений недостаточно, поэтому она вновь признается вслух, пока Каэдэ не находит ни слов, ни действий, чтобы ответить на это. Всего мира будто им двоим мала, даже когда в этом мире почти никого другого нет. «Я так боюсь», — тихо шепчет Сумэраги, крепче сжимая руку, — «что однажды не станет тебя или меня». И они замолкают — треск веток и поднявшийся ветер за окном забирают всё внимание, словно это так важно сейчас [ему нужно сбежать, хоть на секунду][потому что кажется, любое слово сломает её ещё больше] — Я люблю тебя, — только и может сказать Манюда. — Просто доверься нам. Тебе и мне. — Я рада, что осталась доживать этот конец света с тобой, — она смеётся, крепко обнимая его. — Потому что иначе никогда бы не смогла услышать этих слов. — Ты преувеличиваешь, — то ли смущается, то ли и прям чувствует себя уязвленным Каэдэ. — Я тоже тебя люблю, мой толстолобик, — Итсуки чувствует, как по щекам текут слезы и почему-то от этого гораздо легче. [завтрашний день страшен и далек] [но ты веришь][что сможешь его прожить] [рядом с ним]