Wish we could turn back time to the good old days When our momma sang us to sleep but now we’re stressed out. Stressed out – Twenty one pilots
–Дед! –А? –Деда! –Да не ори ты! Всю рыбу распугаешь, с’вит! – огрызнулся старый кимер, печально сидящий на мостике, у самой воды, с удочкой и полупустой бутылкой суджаммы. Утро явно у него не задалось. Маленький Ваас топнул ножкой, фыркнул, но не гордо ушел, а плюхнулся рядом и выпучил голубые еще наивные глаза на сутулую голую спину деда. Говорят же, что телванийские волшебники могут щелчком пальцев уничтожить целую деревню, а вот Ваасик сейчас возьмет и одним взглядом стариковскую задницу подпалит, чтобы впредь не ругался. Мальчик хохотнул, представив, как его дед бегает по поляне кругами с горящей пятой точкой, испуганно кричит и машет забавно руками, а потом подумал, что деду будет, наверное, больно, – а кроме деда у мальчика никого нет – и перестал улыбаться. Взгляд убрал. Из-за зеленых холмов наконец показалось солнце, и Ваас устроился поудобнее: уперся тонкими ручками в колючие доски мостика, откинулся, с радостью подставляя свое курносое и круглое лицо первым теплым лучам. Дед глянул из-за плеча на внука с осуждением – и так на кимера совсем не похож, есть в нем от норда пухлые щечки, копна рыжих кудряшек, игриво торчащих в разные стороны, и россыпь веснушек на щеках и даже на золотых и острых кончиках плеч, а сейчас еще загорит и совсем на н’ваха похожим станет. Так недолго ему и топор в руки взять вместо копья и пойти воевать не за Ресдайн, а за треклятый Скайрим, за этих волосатых обезьян без чести и нормальной выпивки. –Ну, чего ты там сказать хотел? – прохрипел старик, отгоняя мрачные мысли глотком суджаммы, – Говори уже. –Забыл, – признался честно Ваас, пожав плечами, и продолжил беспечно наслаждаться светом. –Еб… - начал дед, но осекся, вспомнив, что мать мальчика – его прекрасная, горячо любимая, покойная дочь. Он все же развернулся к внуку, жутко хмурый и от того похожий на злобного ворона со своим горбатым носом. Перебрал все забористые ругательства внутри своей головы, но, замахнувшись рукой, буркнул скромно, – Вот я сейчас тебя! Ваас взвизгнул и вскочил, попятившись от страха получить оплеуху, а потом вдруг звонко расхохотался и помчался прочь. –Догони сначала, старый дурак! – крикнул он на ходу, смеясь и гордясь собой, что превратил наказание в новую игру. Босые ножки быстро-быстро побежали по холодной траве, мокрой от росы, и вот уже разгневанный дед со спокойным озером скрылись за одним холмом, затем – за вторым, а Ваас все еще смеялся и кричал: «Догони, старый дурак! Догони!». Впереди виднелись бесконечные просторы холмов, медленно перерастающие в горы, а затем в безжизненные скалы. Мальчик вдруг почувствовал столько сил внутри себя, что их хватит, чтобы взлететь и перемахнуть через них, как скальный наездник. Он прыгнул и рухнул обессиленный на землю. Тяжело дыша, Ваас посмотрел на голубое небо с белыми клочками облаков и улыбнулся, ведь на самом деле он полетел.***
Крики, топот и чья-то ругань разбудили Вааса. Чужаки. Мальчик резко вскочил и недовольно огляделся. Раньше сюда никто не заглядывал, и все это великолепие: лес, холмы и озеро, – принадлежали лишь ему да деду, и он чувствовал себя могущественным властителем, богом, которого все боятся и перед которым все трепещут. Появление чужаков развеивало эту розовую сказку и напоминало мальчику, кто он на самом деле таков, – полукровка-сирота на попечении умирающего старика, засевшего в глухомани. –Смилуйтесь, господин! – чуть поодаль, пятясь на корячках назад, взмолился эльф в богатых одеждах перед золотой статуей с алым ирокезом и плащом, восседающей на гуаре, в окружении двух каких-то черных теней. Обомлевший Ваас встал, протер глаза кулачками для надежности и уставился, чуть приоткрыв ротик, с любопытством на сцену, развернувшуюся будто специально перед ним. –Смилуйтесь, молю! Я здесь не при чем, клянусь Азурой, – продолжил извиваться на земле эльф, почти рыдая. Ваас никогда не видел, чтобы взрослые плакали, тем более так жалобно, тем более так богато разодетые взрослые. Обычно они смотрят с презрением или не смотрят вообще, лишь бросают мальчику вдогонку, словно плевок: «н’вах», а дед, ведущий его за ручку, сначала было собирается ответить им, но потом лишь тоскливо вздыхает, потому что по сути они правы. Золотая статуя наконец медленно и изящно задвигалась: слезла с гуара, сняла шлем, кинув его одной из теней, и показала истинное лицо: мужское, молодое, с правильными благородными чертами, с карими бесстрастными глазами, с загадочной ухмылкой, от которой можно ожидать чего угодно, и ухоженной бородкой. Вот он, настоящий чистокровный кимер в рассвете лет – не чета богато одетому эльфу и тем паче хрупкому маленькому полукровке Ваасику – пропорционально сложенный, с ушами нужной длины, с гордой величавой осанкой, истинный наследник Велота. Где-то глубоко внутри мальчик очень хотел быть таким – он жаждал уловить хотя бы запах той власти, что принадлежит золотой статуе, – но понимал, что никогда таким не станет. Статуя откинула за спину, как второй плащ, разметавшиеся, непокорные, вороные локоны, достала меч из странного металла, что не блестел на солнце и, ловко им орудуя, будто он совсем ничего не весит, пару раз разрезала воздух. –Я здесь не при чем, господин, клянусь Азурой, – продолжил как умалишенный повторять эльф, кланяясь статуе, – Я верный член семьи! –Заткнись, неблагодарная скотина! – зашипела одна из черных теней. –Сама заткнись, двемерская шлюха! Я всегда был верен господину! – оскалился несчастный в ответ. Статуя устало вздохнула и вдруг, будто сломав четвертую стену, повернулась и подмигнула мальчику. Ваас вздрогнул от страха и восторга – подумать только! то, что заставляет богато разодетых эльфов молить о пощаде и пресмыкаться, как последних червей, обратило на него свой взор, свое внимание. Будто герой одной из легенд, что рассказывал ему дед, заговорил с ним. Статуя усмехнулась – она догадалась о том, какое впечатление производит на мальчика - и поманила его пальцем, приглашая поучаствовать в текущем представлении, к которому он не имеет никакого отношения, стать актером. Разве мог Ваас сопротивляться? Он, конечно же, как зачарованный, подошел к статуе, не веря в собственное счастье, беспричинно ему улыбнувшееся. –Как тебя зовут? – спросили его, нежно взяв за плечо. Все остальное вокруг умолкло и уставилось на мальчика в ожидании ответа. –Ваас, – пролепетал он. –Хорошо, Ваас, давай поиграем, – сказала серьезно статуя, вдруг резко крутанув его к себе спиной и слегка толкнув, – Беги, как можно быстрей отсюда. Беги, Ваас, а не то я тебя догоню… и съем! И Ваас побежал, смеясь. Ему пришлась по нраву игра, которую затеяла статуя – ведь это было очень похоже на то, что он каждодневно проворачивал с сердитым дедом. Только если в случае деда Ваасу совсем не хотелось, чтобы старик его поймал и отлупил, то в случае золотой статуи Ваас почему-то надеялся, что его все-таки догонят. Ему было жутко интересно, что же тогда случится? Мальчик вскрикнул, представив, как это щекотно, наверное, когда тебя едят, и прибавил ходу. На холме он услышал едва донёсшийся звук разрезания лезвием плоти и что-то отдаленно напоминавшее резко заглушенный всхлип, но не придал этому никакого значения. Ему было слишком весело. Он бежал и смеялся, пока не очутился у самого берега озера и не уперся в спину все еще рыбачившего и пьющего деда. Пропуская мимо ушей все упреки и причитания, Ваас с азартом и надеждой обернулся, но позади никого не оказалось: ни статуи, ни его гуара, ни двух черных теней, ни хотя бы того противного эльфа в благородных одеждах. Мальчик, расстроившись, сел на мостик, рядом с все не унимающимся дедом и уставился с грустью на озеро. Его обманули, да? –Дед. –А? –Деда! –Да не ори ты! Чего тебе? –А кто такая шлюха?