Рождественские драбблы с поцелуями =)

— Чувствую во всем этом какой-то подвох, — кровать под задницей мягкая, и Гэвин в очередной раз хвалит себя за идею отмечать Новый год дома, а не на улице или в каком-нибудь заведении — были у них и такие мысли. — Как так, новогодняя ночь, а никто еще не обрывает телефон. Ты же не отключил связь? — Нет, — безмятежно улыбается Девять. Его глаза весело поблескивают в свете свечей, которых Гэвин натыкал для романтики и праздничного настроения. Гэвин бы, конечно, лицо отгрыз любому, кто сказал бы, что он романтичный… — Ты такой мягкий на самом деле, Гэв, — Коннор ставит на угол кровати поднос с закусками и шампанским и улыбается Гэвину сверху, и это насмешливая улыбка — но такая, по-доброму насмешливая. По-новогоднему. — Романтик. Ладно, не любому бы, конечно, Гэвин отгрыз лицо, что уж там. — Подваливай, — хмыкает он и похлопывает по матрасу рядом с собой, — до полуночи пять минут. Коннор уж наверняка знает, сколько времени до полуночи, но он — видно — тоже в глубине души романтик и очарован праздником, потому что просто забирается на кровать и скрещивает ноги, и теперь его коленка задевает бедро Гэвина при каждом движении, посылая у того по позвоночнику одну волну тепла за другой. — Тебе идет этот цвет, — говорит Девять, трогая свитер Коннора. Вот уж кто на сто процентов романтик. Гэвин не выдерживает и касается его руки пальцами, потому что сейчас ему как никогда кажется, что Девять — лучшее, что с ним случилось за последний год. — Носи такое почаще. — Свитера с оленями? — смеется Коннор. — Синее. Синий действительно идет Коннору — как Гэвину кажется, он вообще единственный смотрится в этом дурацком свитере нормально. Свитера на Рождество им подарил Крис: синий с оленем, у которого помпон вместо носа, для Коннора, желтый со светящимися снеговичками Девять, а Гэвину красный, увитый новогодними гирляндами. Гэвин в нем выглядит как клоун, но чувствует себя превосходно. Полосатые пижамные штаны возмутительно не гармонируют со всем этим великолепием. Девять тоже выглядит глуповато — и от этого еще более классным. Только Коннор как с картинки. Это можно было бы назвать несправедливым, но Гэвин чувствует теплоту внутри. — Скорее, Гэв, — торопит Коннор и всовывает Гэвину в руку бокал с ледяным шампанским. Пузырьки задорно лопаются на поверхности, а у Гэвина внутри пузырится и лопается радость, которой он не испытывал так давно — наверное, с самого детства, — и если Девять и правда сделал что-то со связью, то Гэвин очень благодарен ему. Ни в коем случае нельзя испортить такую ночь. Себе и Девять Коннор принес стаканы с тириумом, чтобы поддержать Гэвина в тосте, на планшете, который Девять пристроил у изголовья кровати, появляются часы, а потом Коннор говорит: — Десять, — и улыбается Гэвину, встряхивая своим стаканом, и Гэвин задерживает дыхание, весь охваченный ощущением новогоднего чуда, — девять, восемь… — Семь, — шепчет Гэвин, — шесть. Секундная стрелка двигается в такт ударам его сердца. — Пять, четыре, три… — Два, — заканчивает Девять, — и один. И, пока Новый год взрывается у Гэвина в голове, Девять наклоняется и целует его. Поцелуй неожиданно глубокий, страстный, и только что Гэвин мог сидеть ровно, но одна секунда, губы Девять на его губах, язык Девять касается его языка — и бокал опасно дрожит у Гэвина в руке, грозясь выплеснуться на колени. Это все нежность. За самым жарким напором у Девять всегда прячется такая нежность, такая бережность и ласка, что сердце Гэвина опять и опять трескается, выпуская тонкие, хрупкие побеги чувств, которые он у себя и не подозревал. Девять выпрямляется. — С Новым годом, Гэвин, — говорит он тихо, облизывая губы и глядя Гэвину в глаза, и его сияющий взгляд ласкает не меньше поцелуя. — С Новым годом, Гэв, — произносит Коннор. — С Новым годом, — отзывается Гэвин. Он стискивает бокал так сильно, что ножка впивается в пальцы, и его рука на колене Коннора — и их губы сталкиваются быстрее, чем он успевает об этом подумать. Он всегда думает — когда целует их по очереди, — что невозможно быть такими разными. Ту секунду, которую еще может связно думать, конечно. Рот Коннора такой горячий, что обжигает — обжигает Гэвину губы, язык и что-то в душе, в хорошем смысле слова, и каждый поцелуй с ним делает с Гэвином нечто такое: необычное, капля за каплей — за каплей — меняющее самого Гэвина и его жизнь, и раньше — когда-то — это вызывало страх и протест, но теперь Гэвин сам подается навстречу, свободной ладонью обхватывая лицо Коннора и лаская его губы, стараясь передать все свои праздничные пожелания, которые сегодня, в новогоднюю ночь, непременно должны исполниться. Коннор заслужил чудо. Гэвин отрывается вдохнуть воздуха — или для поздравлений, или для шампанского, в ушах шумит, а в груди эти чертовы бабочки точно уже устроили новогоднюю вечеринку, и один взгляд на желтый свитер Девять и на улыбку Коннора пьянит Гэвина сильнее, чем любой алкоголь. И он хочет поторопить их, чтобы они успели поцеловаться, пока не прошла минута, но тут же замечает — их пальцы переплетены и светятся, и одна мысль, что это в любом случае был поцелуй на троих, что они разделили поцелуи Гэвина, вызывает дрожь. Его дыхание прерывается, и он спешно глотает шампанское, чтобы это скрыть. Хотя кого он тут обманывает? — Давайте отмечать, — осипшим голосом говорит он и стягивает свитер, — вам пора узнать, что такое настоящий праздник, парни. И старина Гэв вам покажет. — Покажет? — Девять задирает брови, и вид у него становится совсем комичный. Будто от глотка тириума и он опьянел. Или все дело в атмосфере. — Что ж, старина Гэв, — ни мгновения не колеблясь, Коннор тоже снимает свитер, бросая его прямо на пол, и от его улыбки можно прикуривать, — думаю, мы готовы к демонстрации.