Sex gun

Your love is scaring me No one has ever cared for me As much as you do The Neighbourhood — Scary Love

Юнги закидывает ногу на ногу, размешивая лёд в стакане с Hennessy XO, и проводит пальцем под чокером, слегка перетягивающим шею, с китайскими иероглифами и вкраплениями из драгоценных камней. Напротив него сидит Тэхен и переписывается с Чонгуком в телефоне, одетый в излюбленный свитер, вышитый тиграми, с завитыми волосами и подрумяненными щеками. Они отмечают их пятый год дружбы в ресторане, вход в который доступен по записи за месяцы, но Юнги может зайти и улыбнуться, показывая смущённому пареньку у входа грилзы с бриллиантовыми змеями, игриво коснуться длинной серьги стоимостью в квартиру и прошептать лишь одно единственное имя, после чего у персонала начинается переполох. К нему выходит владелец ресторана в строгом костюме с синей бабочкой и вежливо кланяется, обещая провести за лучший столик возле окна. — И твой что? — интересуется Юнги, переодически поглядывая в окно, за которым метёт снег. — Говорит, что некогда ему сидеть с ним. Но меня не проведёшь, он без ума от собак! — Так, а в чем проблема? Купил, притащил к нему в дом и сказал, мол, Чонгук-и, радуйся пополнению в семье, — Юнги иногда не понимал драм между этими двумя. Эти вещи решаются на раз-два, немного наглости — и ты на Олимпе с венком на шее. — У нас это по-другому работает. Нужно обсудить, прежде чем покупать собаку, — Тэхен рассказывает эмоционально и стукает ладонью по столу. — Ответственность большая! — Фи, — отпивает, не поморщившись, и отворачивается. Метель не прекращается, небо начинает темнеть. Отсюда виднеется украшенная сотней игрушек новогодняя елка, горящая цветными огнями на главной площади города. Юнги бы такую домой, чтобы рядом с камином стояла и радовала глаз. Внезапно в ресторане раздаётся грохот и крики. Посетители замирают то ли в ужасе, то ли от непонимания происходящего, те, что подальше от источника беспорядка, прячутся под столами, либо уносятся в панике в сторону запасного выхода. В помещение врываются человек семь в кожанках и бронежилетах с пушками в руках, полностью в чёрной одежде. На всех маски, скрывающие лицо целиком за исключением глаз, перчатки оставляют голыми лишь пальцы и запястья с татуировками вьющейся вокруг жезла змеи. Они продвигаются в глубь ресторана, заставляя людей, словно волны, разбегаться от них в стороны. Юнги должен отметить, что шоу эффектное, не хватает эпичной музыки или взрывов на заднем плане, но несущие стены здания могут не выдержать. Прямо над ним возвышается альфа с мускулистыми руками и широкой шеей. Глаза серые пристально осматривают с головы до ног Юнги. Он убирает пистолет в кобуру, остальные опускают оружие, но не отводят глаз. — Это он, — кричит главный стоящим позади него амбалам, и те, как с цепи срываются, подхватывают Юнги за плечи и поднимают над стулом, будто он ничего не весит. Ноги отрываются от земли. Какая неприятность. Кажется, это похищение. — Отпустили меня, — рычит и стукает стаканом по столу. Коньяк бьется о стеклянные стенки вместе с кусочками льда, от удара звенит тарелка с живыми устрицами. Ему ничего не отвечают, оттаскивают от стола, под охи сидящего за правым столиком пожилого мужчины. Инфаркт, наверное, схватит. К виску прижимают дуло пистолета и волочат назад, как тряпку. — Пусть он нахуй идёт, у меня праздник, — Юнги вырывается, ударяет с силой держащего его альфу в живот, но тот будто не чувствует ничего вовсе и молча стаскивает со стула, невзирая на все сопротивления. Кем они себя возомнили, чтобы его трогать? Тэхен на мгновение поднимает глаза, хмыкает и опускает их обратно в телефон, активно набирая сообщение пальцами. Брелок с круглым пушистым шариком болтается забавно туда-сюда. — Чтобы собака обоссала твои новые кеды, — кидает он другу, прежде чем его под руки выводят из здания. Юнги распирает от злости ко всем. В целом, с ним обходились мягко, ни разу не ударили по лицу или в солнечное сплетение, чтобы заткнулся наконец, но какого черта прервали его ужин? Он распланировал этот вечер заранее, встретился с вечно занятым Тэхеном, которого Чонгук таскает по европейским странам по пять раз на неделе (семья, блин, путешественников хреновых), а мрази в чёрном Юнги, как сорняк, бесцеремонно вытащили из дорогущего ресторана, распугав посетителей, и посадили в машину, точнее запихали, вталкивая за задницу внутрь. Задницу, ценнее их семи тупых голов вместе взятых. Альфу, коснувшегося Юнги, тут же звонко ударил по рукам начальник да так, что тот аж взвыл от боли. С какой же силой это было сделано, раз Юнги не удалось из него выдавить и малейшего звука своими нехилыми ударами, а он два месяца обучался борьбе у профессионалов? Через затонированные окна мерседеса небо кажется смольным, снег тает на стекле и плывет вниз. В машине пахнет одеколоном, от которого подташнивает. Зачем так душиться? Как будто целый флакон духов мог перекрыть мерзотный запах самих альф. К нему подсаживаются три человека, широкие и перекаченные, как на подбор, вжимая своими тушками в дверь. Неудобная поза не даёт Юнги облокотиться нормально на сиденье головой. — Полегче, мне тесно, — пихает громил вбок, складывая руки на груди и обиженно надувая губы. Такое выражение лица позволяло часто уговаривать людей идти у него на поводу. — А разве нам не нужно было завязать ему руки? — спрашивает один из них. — Вам жить надоело? — Юнги бесится все сильнее, потому что его игнорируют — это страшнее, чем получать наотмашь по лицу. Синяки проходят быстро, а унижения запоминаются навсегда. Юнги гордый дофига, чтобы позволять с собой обращаться, как с бездомной псиной. Он не просто породистый, а щенок, выигравший жизнь. — Нет, если он пострадает, вам мало не покажется. Одна царапинка — и вы сами знаете что, — символично пальцем проводит поперёк горла самый высокий, забирается на водительское кресло и хлопает дверью, от чего машина пошатывается. — Слышали? Отодвинулись, — то-то же. Совсем распустились. — Пусть один слезет, если места ему мало. Такси поймаете, прокатитесь с ветерком. Мне некомфортно так сидеть. — Какой же ты говорливый, — альфа с низким голосом, скрипучим и хриплым, затыкает Юнги рот, больно прижав верхнюю губу к грилзам. — Помолчи уже. Юнги никогда не вступает в драки первым, но, когда его трогают внаглую и касаются грязными, исцарапанными руками, никаких нервов не хватит, самый терпеливый человек давно бы содрал волосы на голове, а он добродушно дал громиле в глаз. Тот зашипел под возгласы попутчиков, вжал в дверь и схватил за запястья. Через пять минут у Юнги был заклеен рот и руки перевязаны изолентой, несмотря на все попытки нарисовать второй синяк ловким ударом. Кожа неприятно преет под липкой стороной серебристой ленты, обвивавшей конечности. Он мычит и дергается, желая разорвать зубами глотку каждому здесь с гордым видом сидящему альфе, чтобы кровь стекала по подбородку и замарала грилзы, затекла между бриллиантов и не вымылась никогда. Почему не нанять миловидных парней, чтобы они ласково сопроводили, налили бокальчик красного и сделали массаж ног в дороге? Нет, зачем. Тьфу. — Приехали. Пятеро охранников вводят Юнги в кабинет с огромной картой на стене, утыканной красными флажками и изрисованной перманентным маркером, где Сеул поделен на территории. Мебель лакированная блестит противно, диваны из такого типа кожи, который на ощупь шершавый, будто искусственный, о них задница больно трется. На полках стоят трофеи и редкие виды оружий, в которых Юнги не разбирается, хотя как-то ему пытались объяснить разницу между на вид идентичными пистолетами. Пределом всех изощрений становится желтый галстук на шее Пак Чимина, который, вскинув голову, смотрит на него с широкой улыбкой и сидит, как король, на своём кожаном кресле. — Ублюдский у тебя вкус. — Прошу заметить, что ты как раз в моем вкусе, малыш. — Я исключение. Юнги растирает покрасневшие и пережатые изолентой запястья, проходя в центр кабинета. Дверь захлопывается. — Твои помощники не умеют обращаться с хрупкими вещами. — Что они сделали? — Чимин привстает, упираясь руками в стол, покрытый красным ковриком. Ровно разложенные карандаши скатываются, и ручки подпрыгивают в подстаканнике. В голосе угроза убийства. Юнги знает, что одним словом может лишить жизни целую толпу людей, и ему эта власть нравится. Чимин, как и всегда, чарующе прекрасен. Рубашка обтягивает его мышцы, просвечивает пресс, узкие брюки подчеркивают большую выпуклость и широкие бёдра. Одна беда — желтый галстук. Юнги им задушит, чтобы не надевал больше. — Зачем ты меня похитил средь бела дня? — Новый год скоро, я соскучился по своей детке, попросил привезти тебя. Ты разве не рад меня увидеть? — Я плюну тебе в лицо, если ты сдвинешься с места. — Не нужно бросаться такими громкими словами, Юнги, — Чимин садится обратно и отъезжает назад на стуле. — Я постарался сегодня и заслужил подарок. — Я могу откусить тебе член. — Такой бесстрашный. Говоришь это человеку, чья банда сегодня похитила сына начальника полиции? — Да, потому что это, блять, я! Чимин встаёт, выдвигая ящик в столе, достает пистолет и направляет его прямо на Юнги. Блестящий металл отражается в чужих глазах, вступая в симбиоз с огненным сиянием в зрачках. Нормальный человек задрожит и кинется в ноги, умоляя пощадить. После похищения без последствий от правоохранительных органов безумец рискнет перечить носителю власти и правосудия. Юнги же мечтает оказаться между расставленных ног и обхватить их руками, вылизывая, как послушная собачонка. Руки в этот момент у Чимина напрягаются так, что вены выступают, выглядывая из-под закатанных рукавов рубашки. Ухмылка не сходит с наглого лица, добавляя загадочности и без того опасному образу. Юнги чертовски это нравится. С Чимином вообще скучно не бывает. Он как-то предложил отсосать ему во время перестрелки, и Юнги чудом не словил пулю в лоб с членом во рту, до сих грозится, попади ему в руки пистолет, отстрелить яйца придурка к чёртовой матери. — На колени, — приказным тоном. Теперь ни капли жалости или былой ухмылки, суровое безразличие и сокрытое в глазах обожание, которое Юнги за километр видит и чувствует. Он понимает, что, кроме него, к этому альфе никто так близко не подойдёт и в сердце уж тем более не залезет, раньше чем останется без рук или словит пуль пять прямиком в лоб, либо для развлечения в оба глаза. — Он не заряжен, — спокойно говорит и крадущимся шагом двигается вперёд. — Это не помешает мне тебя им оттрахать, — откладывает пистолет на стол и протягивает руку. Юнги хватается за нее, прокручивается вокруг себя, как в вальсе, и его прижимают за талию. От Чимина пахнет приятно: диким лесом и дождём, — не то что в той стухшейся от громил машине. Юнги вжимается губами в выглядывающие из-под воротника ключицы и вылизывает их чуть ниже серебряной цепи, пока сильные руки мнут его задницу. Он с таким важным мужчиной ощущает себя порой маленьким и зависимым, каким никому не позволяет себя видеть. В Юнги заключено не меньше силы, чем в Чимине, только проявляется она совсем в другом: он не сбивает ударом с ног, не крошит черепа и не командует целой бандой, зато с лёгкостью подчиняет себе Чимина лисьим взглядом и держит в руках его сердце, не давая никому прикоснуться или навредить. Юнги находит силы любить самого проблемного человека во всей стране, осознавая, что каждый день он кидается под пули и влезает в такие передряги, о которых в Голливуде снимают фильмы с плохими концовками. — Когда ты перестанешь носить эти штуки? — Чимин лезет пальцами в рот, придавливая к небу язык, чего совсем не нужно делать, чтобы с зубов снять раздражающее украшение. Юнги облизывает пальцы альфы, водя кончиком языка вдоль фаланг, и царапает об ногти. Чимин откидывает грилзы на стол, оставляя след на поверхности от влажных пальцев. — Может, мне сделать пирсинг? Тогда ты будешь злиться сильнее и лезть пальцами мне прямо в глотку. — Я буду делать это членом. — Не сомневаюсь, — забирается на стол, сдвигая органайзеры и папки с документами назад ягодицами. Зачем хранить макулатуру в месте для секса? — Выполнишь своё обещание? Неужели Пак Чимин страшен лишь на словах? — Ты доиграешься, — толкает на спину, рывками снимая непослушные джинсы с Юнги, пару раз чуть не соскользнувшего со стола от силы, с которой с него стягивают вещи. Юнги смог пробудить в альфе злость одним предложением. Это почти рекорд. В прошлый раз ему хватило двух. — Соси, — Чимин пихает меж губ пистолет, и Юнги податливо облизывает холодный и шершавый металл, засовывая язык внутрь ствола. Противный привкус оседает во рту, от которого челюсть невольно сводит судорогой, но он заглатывает дуло до середины, сводя брови от недовольства. Чимин свободной рукой гладит складочки на животе и оттягивает сосок; Юнги мычит, желая сломать чёртово оружие зубами. Без трусов на столе сидеть прохладно, зато тело Чимина даже на расстоянии отдаёт теплом, Юнги согревается от одного вида груди и плечей, с перекатывающимся мышцами и шрамами, заученными наизусть. Запах секса окружает их, он специфический, знакомый только особо везучим людям, напоминает смесь горячего воздуха и сладковатого аромата вместе с потом. Юнги раздвигает ноги, скатывающиеся с гладкой поверхности (вот почему он ее ненавидел). Чимин не шутил, поэтому смазывает пистолет смазкой, которая обильно стекает с ягодиц Юнги, и приставляет к анусу. — Ты сумасшедший придурок, — вскрикивает, когда в него проникает дуло на сантиметров пять. — Долго же до тебя доходило, — целует мягко, создавая контраст на фоне с металлом в заднице. Как Юнги до такого докатился? Съязвить мешают пухлые губы, которые искусать мало. Чимин начинает двигать пистолетом внутри, а Юнги чувствует каждую неровность, царапающую стенки. Ух, кое-кто за это ещё поплатится. К своему стыду Юнги стонет. Стонет от удовольствия, окрестив себя настоящим и беспросветным извращенцем, потому что наслаждаться подобным будет только не менее сумасшедший человек, чем сам Чимин. Черт, они стоят друг друга. — Забавно было бы, если бы ты проделал мне вторую дырку в заднице своими выходками, во лбу то у меня чуть одна не появилась, — Юнги припоминает и облизывается от того, насколько он обожает над Чимином издеваться. — Это был лучший минет в моей жизни, — ведёт языком по сосцевидной мышце, покусывая и присасываясь, как вампир, умирающий от столетней жажды. — И мог быть последним в моей. — Я бы никогда не позволил этому случиться, — шепчет Чимин, и Юнги слышит в голосе сталь, пробивающую сердце насквозь. — Ни один человек на свете не причинит тебе боли. За такое я убью даже дьявола. — Ты дьявол. — Я люблю тебя, — трахает пистолетом и признаётся в чувствах. В этом весь Чимин. А Юнги в том, что кричит его имя, когда кончает от фрикций и опадает на стол, поддаваясь окутывающей тело слабости. Он сводит дрожащие колени, покрывающиеся мурашками от пистолета, который почему-то до сих пор в нем. Чимин поднимает Юнги за чокер, как за ошейник, потому что сам его дарил и, естественно, не просто для красоты, целует, мокро, развязно, продолжая назло двигать рукой и заставляя омегу съёживаться и стонать в губы. Наконец, он отстраняется и высовывает дуло. Из ствола стекает загнанная внутрь смазка, капает вниз и марает стол. Юнги высовывает язык, предугадывая действия альфы наперёд. — Мне нравится ход твоих мыслей, — Чимин даёт вылизать пистолет дочиста, давит им, чтобы Юнги открывал рот шире и шире, а потом вытирает о свои брюки и кладёт обратно в стол. — Теперь он будет моим талисманом. — Прошу, только не поймай пулю грудью, — Юнги редко предупреждает Чимина об опасности, которой он живет, дышит, как кислородом, и без которой потеряет какой-либо смысл вставать из кресла, но эти редкие просьбы, больше напоминающие мольбы, Чимин не оставляет без внимания. — В моем сердце всегда был и будешь только ты, пули не пройдут, уж поверь. Юнги плавится от ласковых поцелуев в щеки и губы. Никто бы никогда не подумал, что предводитель мафии способен на нежность и любовь, да ещё и такую всеобъемлющую и живую, от которой слёзы наворачиваются на глазах. — Чтобы не делать этот момент таким ванильным, ты должен сказать что-нибудь пошлое, — дергает за противный желтый галстук, и сразу же получает ответную реакцию — Чимин сжимает обмякший член, пальцем растирая головку. Юнги хнычет, начиная дрыгать ногами, пытается оттолкнуть от себя альфу. — Ты, наверное, плохо меня понял, когда я говорил о подарке, малыш. Я ненасытный, и всей ночи мне будет мало, — щёлкает пряжкой ремня и разворачивает Юнги на живот. Юнги не удивлён. Он всегда с Чимином влипает в передряги.