Темная зима

Утро ознаменовалось сразу несколькими приятными переживаниями. Во-первых, как оказалось, он вполне может пить, потому что ни похмелья, ни тумана беспамятности после выпивки, ни воспоминаний о своей глупости вчерашний ужин с управляющим не принес. Во-вторых, парень-слуга, присланный Гармисом, не только принес легкий (слишком, правда, легкий) завтрак, но и сообщил, что господа Клаофельс Риммер и эрве Шаймон лэ Гармис ждут его сразу после завтрака в покоях господина Риммера. В его кабинете. Это означало - предстоит разговор о службе, по личным делам Мэллериана туда бы не звали. Боги великие, он будет служить! Оба чиновника - румяный цветущий Гармис и мрачноватый, от нездоровья, видимо, бледный Риммер - тут же взяли его в оборот. Они задали, как показалось юноше, не меньше сотни вопросов обо всем едва ли не начиная с имени бабушки по отцу. Мэллериану налили ягодного чаю, который и сами пили до его прихода, так что на первый взгляд сей допрос выглядел почти беседой. Правда, очень дотошной и в одну сторону - спрашивали только его, вежливо, но настойчиво, и Мэллериан, привыкший отвечать на вопросы старших, успел рассказать и о себе, и о семье, и об обители, и попутно о половине соседей. - Ну что ж, - подвел итог этому ужасно длинному разговору немного порозовевший от горячего чая Риммер, - будете пока помогать вести дела господину управляющему в должности секретаря и письмоводителя, а при необходимости - и мне. А теперь - о жалованье… Хэ-э-э… Мэллериан внутренне подобрался и постарался сдержать возбуждение. Он прекрасно помнил суммы, названные Гармисом при первой встрече, и намерен был отстоять как можно больше. Ему можно быть жадным, он не для себя. Но действительность превзошла ожидания. Ему назначили десять тилеров в первый месяц и обязательную прибавку, если он будет хорошо справляться. И это при том, что есть-пить он будет вместе с ними либо с офицерского стола. И комнаты отведут здесь, в замке, и даже за стирку белья платить не придется. Все будет, он добьется! Вот только… Тут Мэллериан замялся, не зная, как обозначить желаемое, и доброжелательно улыбающийся Гармис точно прочел его мысли: - А если испытательный срок покажет вас достойным, то можно будет предложить вам контракт. На год для начала, да? Это если вам требуются деньги наперед. Он даже не сразу понял, а потом еле сдержал восторг: контракт на год - это жалованье за год! Если он покажет себя достойно, можно будет попросить все сразу и отправить домой. Остальное было не важным. Мэллериану нравилось почти все, на мелочи можно было не обращать внимания. Комната, отведенная ему в том же крыле, где и покои первых лиц Карваиль-Ланнет, была невелика и на самом верху, но зато светлая и сухая. Обстановка не роскошная, но после монастырской - вполне ничего так. Да и любезное обращение соседей по крылу его немало приободрило. Лэ Гармис был с ним особенно приветлив, хотя придирчивости в служебных делах это не препятствовало. Зато, не чинясь, объяснял сложные вопросы и частенько приглашал вместе отужинать. Пожалуй, даже очень часто. И порой у Мэллериана появлялось странное ощущение, что господин управляющий к нему внимателен и заботлив даже сверх всякой меры. Любезен настолько, что это даже немного смущало. Наверное, это глупая мнительность - выдумывать, что к нему неравнодушны мужчины. То сосед по монастырской келье, то теперь начальник, настоящий вельможа из столицы. Вот прямо все о тебе мечтают, Мэл, не человек, а перо птицы Харо, что благоденствие приносит. Правда, занят он теперь был почти постоянно. Если не у Гармиса, то у Риммера, если не за конторкой, то в кладовых, а один раз даже съездил с двумя солдатами и возчиком за вином и сыром в поселок, выросший возле пристани на берегу, где безымянная местная речка впадала в Иссу. Оттуда Мэллериан отправил письмо матери, адресовав его мастеру Рюгеру. До него верней и быстрей дойдет, чем прямиком в Тай-Иссет. Этот поступок позволил Мэллериану наконец-то вздохнуть с облегчением. Теперь матушка узнает, где он, а главное - чего добился. Он пришлет денег, а заплатив часть долга, может быть, удастся добиться возвращения барона домой. Сознавать, сколько беспокойства он доставил матери, было тяжело, но ведь теперь-то ей не о чем так волноваться, скорее наоборот! Страстное желание поскорее получить постоянную должность заставляло считать дни службы, но, к счастью, оговоренный месяц промчался очень быстро. Баронесса ответила на его письмо в официальном и очень сердитом тоне, но категорически требовать, чтоб он вернулся, уже не стала, и Мэллериан смог вздохнуть с облегчением, по-прежнему тяготясь размолвкой. Вот, оказывается, достаточно проявить твердость и здравый расчет, и его оценили. И матушка, и здешнее начальство. Начальство действительно оценило. Контракт на год - предел мечтаний - дал ему возможность просить жалованье вперед, хоть и без уверенности. Но деньги все же отсчитали, и Мэллериан, просто земли под собой не чуявший от невероятной удачи, вновь связался с мастером Рюгером и через него отослал все баронессе. Этот взнос даст матушке возможность поторговаться с властями и добиться свидания с отцом, а то и освобождения с последующей выплатой долга. Смутно печалило, что он заметно ограничил для себя возможность передумать, но он же передумывать и не собирался! С отправкой денег Мэллериан успел как нельзя более своевременно. Первый снег в этом году оказался ранним и обильным, по заметенной дороге добирались лишь немногие верховые на самых сильных лошадях. В крепости почти перестали появляться приезжие, только кое-как через холмы и лесок удавалось пробираться крестьянам из крохотной деревушки по соседству. Для Мэллериана с наступлением зимы пришло время прийти в себя и осмотреться. Наступала самая длинная и темная зима его жизни, но он об этом пока не подозревал. Сегодня он сидел за проверкой записей ключника с самого утра. Тело затекло, и ныла спина. Чтобы закончить поскорее, Мэллериан даже приказал принести ему поесть, но толку-то… Только попадающиеся время от времени среди бумаг крошки сыра напоминали о съеденном. Желудок же не помнил решительно ничего. Не стоило, пожалуй, отказываться перекусить с лэ Гармисом, пусть это и оторвало бы от работы, но после трапезы с господином управляющим можно было до вечера дотерпеть без еды. «Я еще не забыл, каким бывает аппетит в этом возрасте, - приговаривал тот обычно, если им доводилось сесть за один стол. - Две вещи юношам ваших лет дозволяются природой без меры и ограничений. Первое - еда». «А второе?» - полюбопытствовал как-то Мэллериан, и получил в ответ обещание как-нибудь рассказать, сопровождаемое намекающим взглядом и улыбкой. И Мэллериан улыбался в ответ. Почему не улыбнуться, когда с тобой так приветливы? Строчки записей уже норовили сливаться, путаться; мозг, утомленный многочасовым чтением и сверкой, ощутимо протестовал, отказываясь воспринимать подробности и мелочи. И когда на очередной крупно, неровно, но разборчиво исписанной странице обнаружилось грязное пятно, юный письмоводитель вздохнул едва ли не с торжеством и разогнул спину. Он прекрасно помнил, как выговаривал ему желчный и придирчивый ключник за то, что Мэллериан как-то раз слегка небрежно отнесся к разборчивости записей. Ну и что, что из дальнейшего все становилось понятно, в деловых бумагах небрежность недопустима! Так что у него есть теперь прекрасный повод вылезти из этой каморки, найти ключника и предъявить замаранную запись. Пусть решает, что с ней и как делать. А заодно Мэллериан возьмет себе чего-нибудь поесть. Поиски ключника увенчались успехом не сразу. Его не было в кладовых, не оказалось на кухне, где Мэллериану удалось разжиться кружкой молока и пирожками с мясом, не оказалось и на скотном дворе. Юноша решил махнуть покамест рукой на эту запись и заняться остальными, как вдруг услышал от слегка замотанного хлопотами старшего скотника, что мастер Халидье ушел проверять малые погреба в донжоне - винный и для снеди. И это надолго, дело-то задумчивое. Ну так можно и там переговорить, а потом - на кухню, пусть хоть солдатской похлебки нальют, лишь бы не жалели… С крупой, обжаренным на сале лучком, с душистыми травами, коих в здешних полях и лесах предостаточно - все бы съел и миску вылизал! Подстегнутый этой вдохновляющей мыслью юноша поспешил к южной стороне донжона, где, как он знал, располагался вход в погреба. - Мастер Халидье здесь? - он немного бесцеремонно протиснулся мимо кряжистого однорукого ветерана из числа тех, что раньше служили в сотне Ханвера Теммера, а сейчас нашли себе теплые местечки во вспомогательных службах гарнизона. Обычно Мэллериан не ломился туда, где стоит стража, не зря же ее поставили, но сейчас он мог думать лишь о горячей похлебке или об овощной жарехе с ломтем подтаявшего козьего сыра… - Эй, господин письмоводитель, - рявкнул ему вслед однорукий, - кто позволил-то? Обнахалился, лешачье отродье… Последние слова долетели до ушей Мэллериана уже невнятно, и он предпочел их не услыхать вовсе. Пусть бурчит, он на службе, а Мэллериан - на своей. Сторож было шагнул ему вслед по грязной каменной лестнице, но опомнился. Мальчишка дальше подвала не побежит, под камзольчиком своим бутылку вина не вынесет, а пост оставлять нельзя. Слетев вниз по лестнице, Мэллериан остановился - внизу, возле чадно горящего факела на стене, его, как в сказке, поджидали три пути, точнее три двери, из которых одна была почему-то заперта лишь на засов. Причем снаружи. Причем на соседней висел замок, а вторая была не заперта вовсе - широченные петли для замков пустовали. Возвращаться наверх и спрашивать сторожа, какая из дверей куда ведет, показалось ему не вполне уместным, и он напряг слух, стараясь определить, где может находиться Халидье. Но тут его точно потянуло к запертой двери. Раз закрыто снаружи, значит, ключника там нет. А что есть? Задвижка подалась без особого труда, дверь деликатно скрипнула и приоткрылась. Пролезая в неширокую щель, не в меру любопытный письмоводитель опасался встретить непроглядную темень и сырой подвальный запах, но ошибся. Из пробитого высоко узкого окошка в подвал проникал неяркий свет, позволяющий различать очертания предметов и даже некоторые подробности. Вдоль стен стояли здоровенные лари, несколько бочонков, слишком маленьких для винных, дальняя от окошка сторона терялась впотьмах. А в неосвещенном углу под самым окном лежала темная груда, от которой к стене тянулась довольно толстая цепь. Груда шевельнулась и произнесла сиплым голосом: - И кого это ко мне занесло? На сторожа ты не похож. Раздалось звяканье, и Мэллериан увидел, как из непонятной кучи высовываются рука и голова с всклокоченной шевелюрой. - Кто ты? - вырвалось из его внезапно пересохшего горла. Вместо того чтобы выскочить за дверь, вернуть засов на место и отправиться на поиски ключника, он, точно привороженный, вглядывался в полутьму. Глаза уже совсем привыкли, и он все отчетливее различал бледный овал удлиненного лица в обрамлении темных волос, голое плечо, блеск глаз. - Я первым спросил, - сидящий на цепи прокашлялся и заговорил звучным низким голосом с мягкой хрипотцой. - Кто ты и зачем, дивное явление? - Я… я письмоводитель и секретарь, Баронет Тай, - внезапно для самого себя представился Мэллериан. Зачем он назвал себя этому нечесаному, сидящему в подвале на цепи? - Я ищу мастера Халидье… - Неудачно вас сюда занесло, досточтимый баронет… Вам лучше запереть эту дверь снаружи и постараться скрыть, что вы видели меня. А в благодарность за добрый совет вы могли бы однажды подойти вон к тому окошку и бросить мне моченых яблок или кусок пирога… но так, чтобы я смог дотянуться… или просто поговорить с одичавшим узником. А уж если вы опустите бутылку вина… Он на удивление весело рассмеялся и тут же спохватился: - Но это будет возможно, только если вы не попадетесь сейчас. Да, бегите, баронет, ищите старого плута Халидье и приходите поболтать… когда-нибудь. Окно приходится под глухой стеной, за шиповником. За кусты полуоблетевшего шиповника Мэллериан пришел уже назавтра. С мотком бечевки и парой остро пахнущих моченых яблок, замотанных в тряпицу. Узника звали Курайе, и он был оборотень. Волк. Настоящий. Совсем как Халлеф из «Саги о Волке». Против этого Мэллериан устоять просто не смог. На первый-то взгляд все казалось очевидным: на цепь так просто не сажают, и одно то, что оборотень, уже достаточная причина быть с ним поосторожнее. Но ведь он уже взаперти и вреда не причинит, а что в подземелье, так барона Тай тоже наверняка не в апартаментах для сановитых гостей разместили. Да и поехал он в Тириссу не наместника визитом почтить, а в качестве схваченного мятежника, под конвоем. Нынче в застенках, наверное, больше недовольных, чем воров да грабителей, а самые-то насильники да убийцы с оружием на воле ходят. Королевские мундиры носят, коронным гербом кичатся. А потом оказалось, что Курайе к тому же редкостно интересный собеседник, даже, скорее, рассказчик. И о чем только он не знал, о чем не говорил… Пожалуй, об одном помалкивал - о себе. Все прочие темы, мыслимые и немыслимые ранее для Мэллериана, пробуждали в его странном собеседнике неиссякаемые потоки красноречия и информации. Придя один раз - как Мэллериан думал, из милосердия и любопытства - он возвращался снова, задумываясь лишь об одном - как можно столько знать? Побывать везде и всему поучиться? Про звезды над морем, до которого месяц верхом, про эльфийские патрули на границе Великого Леса, про коричневых людей на далеком Юге, таком далеком, что и названия тех краев не повторить, про морские корабли, что в столичные порты по реке поднимаются, про червей, что едят древесный лист, а из себя выпускают шелковую нить… В разговоре с Курайе достаточно было сказать три слова, о чем угодно, и потом только слушать да слушать. Доскажет, припомнит, разовьет мысль. А ведь Мэллериан и сам не невежда. Ну, он так раньше полагал. Теперь засомневался. Странно было вести эти беседы: не видя лица собеседника, то и дело пытаясь найти удобную позу для разговора с темным проемом в каменной стене где-то на уровне колен. Удивительно еще, что этих встреч никто не заметил. Однажды Мэллериан уже уверен был, что попался, приготовился выворачиваться и… разговаривающие меж собой солдаты неспешно прошагали мимо его убогого укрытия, каким-то чудом не услышав довольно громко прозвучавшие слова оборотня. Похоже, слышно из окошка было лишь в паре шагов. Повезло. Лишь раз Мэллериан вежливо, но настойчиво попытался узнать, за что же Курайе держали на цепи в этом подвале, но тот решительно отмахнулся фразой: «Не за что, а почему», после чего сердито хмыкнул и свернул беседу. Даже обидно стало слегка, хотя и понятно. Мэллериан про себя уже готов был простить интересному знакомцу большую часть его проступков, но делиться с ним не пожелали. Правда, и не просили ни о чем. И носить маленькие угощения он стал уже по собственному желанию, благо никто не считал пирожки или куски сыра, прихваченные господином письмоводителем с кухни. Дороги замело сильнее прежнего, и только гением древнего фортификатора можно было объяснить то, что внутри крепостных стен снега насыпало куда меньше. Снаружи все утопало в мрачноватой от пасмурного неба белизне, а между каменными строениями и деревянными постройками служб лежал лишь тонкий, затоптанный до незаметности, слой. Так прошло больше недели. Мэллериан, пользуясь тем, что свободного времени прибавилось, а сумерки стали совсем уж ранними, стал навещать Курайе почти ежевечерне. Они совсем не могли видеть друг друга, но беседе это не мешало. Правда, теперь их разговоры обрели иное направление: Курайе все чаще расспрашивал своего юного собеседника о делах и настроениях в крепости, о приезжих - и был, похоже, разочарован тем, что давно уже никого не было. - Вас ничто не тревожит, баронет? Мне кажется, что сейчас вы все, живущие в этой крепости, находитесь едва ли не в худшем положении, чем я, запертый в этом подвале. - Боги верхние и нижние, куда уже в худшем-то? - изумился юноша. - Вечно один и вечно впотьмах… - И поэтому почти в безопасности, - усмешка в голосе оборотня была невеселой, но отчетливой. - Ладно, быть может, я просто слишком долго сижу взаперти, и это испортило мой образ мыслей. Хотя мне довольно того, что приходите вы. Без прочего общества я отлично бы обошелся. - Так к вам приходит кто-то еще? - ляпнул Мэллериан и сам смутился. Глупый вопрос: разумеется, кому-нибудь приходится приносить еду и присматривать за узником. Он уже ждал, что Курайе усмехнется и подтвердит его мысли, но нет. Оборотень умолк, как почему-то показалось, раздраженно, а потом как-то быстро перевел разговор на другую тему.