Пойдем домой

      Он в очередной раз разбил лагерь. Один и тот же набор движений, определенный порядок действий каждый вечер. Выбрать место, расчистить участок для костра, собрать дрова, сложить их в кучу, поджечь Катоном. Достать спальник, приготовить мясо, добытое днем.       Знакомая рутина. Которая приносила ему покой. Вообще-то, в последнее время много чего приносило ему покой. Например, простой вдох. Ощущение солнечного света на коже, на закрытых веках.       Он уже побывал далеко на юге, в той западной части Страны Песка, где у него было убежище, в нем он прожил несколько лет. Жара и краски пустыни не переставали его удивлять, хотя он видел ее уже сотни раз. Раньше он никогда не воспринимал окружающий его мир так полно.       Страна Огня, по которой он путешествовал после Песка, изобиловала зеленым. Зелень звенела в ушах, вторгаясь в его сны, зелень была повсюду. Были ли деревья такими зелеными прежде? Мир вокруг занимал его настолько, что иногда он думал, что ему больше не нужны никакие события в его жизни, что одного лишь созерцания ему хватит до конца дней. Неужели все эти годы Зецу так сильно притуплял его внимание? Неужели именно по этой причине он смог выдержать тридцать лет изоляции в пещере? Или его нынешнее обостренное восприятие было вызвано тем, что теперь он не преследовал никакой цели и просто мог замечать больше всего — не отфильтровывая только ту информацию, которая была бы значимой для Плана.       После того как он миновал Страну Огня, на границе с Камнем появились горы. Его пещера — слегка отрезвила его. Неужели он и правда там жил? Да, он на самом деле многие годы провел в ней, Мадара должен был это принять. Он был способен на многое, и пещера была еще одним свидетельством.       После он шел через плато на границе с Молнией. Потом пересек море. Теперь он оказался на маленьком, малонаселенном острове в Стране Воды, бывшей резиденции клана Кагуя, проведя некоторое время в Скрытом Тумане. Раньше он здесь не был. Зецу, должно быть, начал влиять на него так рано, возможно, когда он стал лидером клана Учиха, а может, даже раньше. Он должен вернуться сейчас, встретиться лицом к лицу со своим далеким прошлым. Он зашел так далеко, так чертовски далеко, и все казалось новым, более ярким, более живым, всего было слишком.       Каждая деталь, вид на залив с утеса, где он сейчас сидел, крик птиц, ветер на его щеках — все это ощущалось так остро, касалось его напрямую, хотя он ничего не делал.       А еще его впечатлила она. Хорошо, что их общение было таким сдержанным, хорошо, что она почти не разговаривала, потому что он не знал, справился бы с собой, будь все иначе. Потому что в то же время он наслаждался ее присутствием. Просто еще один человек рядом с ним. Который просто есть, дышит рядом, занимает пространство. Это было самое глубокое переживание.       После окончания войны люди обходили его за километр. Едва завидев, они бежали от него, прятали детей (зачем детей? Почему кто-то вообразил, что он захочет захватить какого-то первого попавшегося сопляка?), кричали о помощи… Ничего существенно отличающегося от ситуации на любой чужой территории во времена до основания Конохи. Только теперь масштаб был другой, ведь его знали во всем мире. На самом деле он не возражал против одиночества, но когда она подошла и спросила, можно ли ей остаться… Кто-то, внезапно ищущий его общества, вызывал… Ну, шок — совсем неподходящее слово, как можно назвать шоком столь милую просьбу позволить ей остаться у костра? Просто он никогда даже не рассматривал такую возможность.       И тут же, когда она объяснила свои причины, его охватила жалость. Или, может быть, сострадание? Это тоже было что–то новенькое- жалость к судьбе одного конкретного человека. Жалость к человечеству служила его мотивом, но он никогда не задумывался об отдельных людях. А эта девушка — она открыла ему свое сердце. Мадара перевел взгляд с горизонта на свои руки, обхватывающие колени. Ее просьба остаться не была шоком. Однозначно нет. Это было своего рода мужество, нетипичное, но все же мужество.       Она казалась такой сломленной изнутри. Она и сама не знала, насколько была разбита. Может быть, она страдала так же сильно, как и он после Изуны. А может, и больше. Или, может, это было не очень удачное сравнение.       Но то, что он увидел в ней, было волей к жизни. Не размахивать кулаками, не разрушать, не менять реальность, как это было у него, а пройти через все это, словно выйти с другой стороны туннеля. Раньше он бы отмахнулся от такого отношения. Теперь оно привлекало его.       Она не считала, что реальность была ошибочной только потому, что ее судьба оказалась не такой удачливой. Она не обвиняла в этом весь мир.       А потом, когда они шли к парому, она призналась в самой странной вещи — в том, что он дал ей то, чего ей не хватало, то, чего она желала и не получала от другого. Тогда он отмахнулся от нее, в ответ указав на ее проблемы. Но это поразило его до глубины души. Он никогда не утешал другого человека, он был абсолютно в этом уверен. Какое непривычное чувство. И какое приятное.       И когда она спросила его, какой он видел ее, то буквально заставила его рассказать о своих переживаниях. Дело было не только в том, что он стал относиться к ней по-другому. Раньше это была просто оценка ее силы (ничтожная), типа ее способностей (медик всегда дает определенное преимущество перед противником), а в остальном он только фиксировал, куда и с какой скоростью двигалась пешка, каковой она и являлась. После того, как Зецу исчез, он увидел ее — черты лица, мелкие детали, как ее волосы развевались на ветру, как она щурила от солнца глаза. Стал различать тембр ее голоса. Но в тот самый момент, когда она спросила его — трудно было не думать о том, что ему просто нравилось то, что он видел перед собой.       Он с нетерпением ждал, когда они снова встретятся.       Мадара рассеянно разглядывал свои руки. подсознательно он понял это, еще когда они расстались. Он просто никогда не выражал эту мысль словами. Но теперь он возвращался, и пришло время взглянуть в лицо не только своему прошлому, но и будущему.       Он даже не знал ее имени… Как странно — не знать имени женщины, с которой он намеревался провести остаток своей жизни… Наверное, ему следовало спросить — так было бы легче о ней думать. Как-то более нормально, более обычно… Что ж, скоро он все узнает.       Он снова посмотрел на залив — бесчисленные стаи птиц, некоторые на илистых берегах, двигались синхронно в гигантском, беспорядочном балете. Утки ковыляли по мелководью, стаи лебедей — в воде. Еще дальше-какие-то маленькие, совершенно черные птицы, он не мог точно сказать их название, даже смотря на них Шаринганом. Над головой кружили чайки. Звуки, звуки, везде какофония звуков.       Мадара откинулся на крутой травянистый склон.       Она не хотела бросать вызов миру, и он тоже, больше нет. Мир был прекрасен. И он продолжал вращаться, с ними или без них. Однажды ему почти удалось остановить его оборот. Почти удалось остановить все. Мадара посмотрел на стаи птиц.       Может, и к лучшему, что у него не получилось. Да, определенно к лучшему.       И он остался самим собой. Даже несмотря на столько лет влияния Зецу, сейчас он сидит здесь, и он — это все еще он.       Хотелось просто жить своей жизнью, обычной, нормальной жизнью. Прожить отведенное время как часть этого мира.       Вдруг стаи встрепенулись. Птицы зашевелились, повернув головы туда, где он сидел. Лебеди сбились в плотный круг. Хлопая крыльями, небольшие птицы взмывали в воздух, некоторые сразу, некоторые набирали скорость, гребя по поверхности воды.       Над его головой, расправив крылья, парил орел. Планируя прямо в залив. Птицы в панике затрепетали. Орел поднялся, тяжело хлопая крыльями. Мадара видел, с каким усилием он это сделал. Летать не всегда легко.       Пусть это будет последним событием в его жизни. Самым последним усилием.       Насколько это было безумно? И было ли вообще? Он никогда не думал, что пойдет на что-то подобное.       В Конохе будет огромная суматоха, как и в его сердце. И кто знает, может быть, и в ее? Но такова жизнь.       Птицы успокоились, когда орел разорвал одну из них; некоторые даже начинали ближе подплывать. Всего лишь краткий миг волнений, и все вернулось на круги своя.