факультет изящных искусств

— Я в глазах твоих видел снег в океане, этим снегом с тобой никогда мы не станем. И пускай всё растает, ведь между мечтами, мы теряем любовь, как снег в океане. Антон поёт в машине Арсения, как в самом лучшем месте Питера, потому что может. И ничего ему за это не будет. Арсений позволяет включать свой плейлист, да и сам не против послушать, иногда даже подпевает. И совсем не так уж и важно, что именно эта песня играет повторно раз 10 по пути домой. Священная традиция. Это вам не жопу морозить на остановке, ожидая, когда автобус приедет не по расписанию. А потом ещё час сидеть в наушниках, терпеливо относясь в случайному попутчику, который не Арсений. А если не Арсений — всегда тоска. — Почему ты так любишь эту песню? Антон заканчивает петь, только после этого отвечая на вопрос с невъебенным важным видом, потому что не хуё-маё, как говорится! — Потому что она похожа на нас. Арсений хмурится, но от дороги не отвлекается. Декабрь. Питер. Пробки. Холод собачий за окнами. Спасает только лишь Арсений, песни Лазарева и дошики, которые Антон ест в тайне от Арсения, потому что ну… это же дошики. Да, Попов химию не любит, предпочитая горячие макароны (Шастун всё прекрасно помнит), но всё же. Иногда хочется побаловаться. Он же не маленький мальчик, которого папа оставил где-то подождать и не разрешил баловаться, правда же? Он скорее человек-банан, потерявший свою кожуру перед Арсением. И нет, не человек-член, а именно человек-банан! Мысли снова не в ту степь, но Антон теперь человек юморящий. Поэтому считает, что ему положено. Служба в юморе приносит свои плюсы и плоды. — В каком смысле? — Я в глазах твоих видел, Арсений, снег в океане. Сечёшь? Арсений легонько улыбается, но от дороги не отворачивается, лишь одной ладонью находя ладонь Антона. Спустя примерно год их проживания в Питере во взаимоотношениях поменялось многое. Но такие жесты, как переплетение пальцев, — что-то обыденное и правильное настолько, что Антон ни за какие бы коврижки не согласился оставить всё это. Он никогда не думал о том, что их отношения могут закончиться. Ему вообще кажется, что с каждым часом они только крепче. Там не трос. Там прямо самое крепкое, что только есть во Вселенной. Антон просто не знает, как назвать. Ему кажется, что ладонь, сжимающая его пальцы — и есть то самое. Самое крепкое. Если бы Арсений не помог Антону переехать, неизвестно, что сейчас было бы. Мама, кстати, узнала про Арсения совсем случайно, когда сам же Антон проговорился в разговоре, что они с парнем собираются в парк. И это было так проебически, что сначала Шастун думал, что это конец. Они не разговаривали даже, но мама быстро остыла. Отношения стали будто немного хуже, но из-за далёкого расстояния слишком сильно подумать об этом… не получается. Насчёт переезда она ничего не сказала, так что Шастун принял этот ответ за молчаливое согласие. Паша благословил, а Эдик злился, но отпустил, обещая, что обязательно поступит в магистратуру в Питер. А если не поступит, то приедет и сядет Антону на шею и ножки свесит. Всё шло своим чередом. Антон не теряет надежды на лучшее. Он ушёл в юмор совершенно случайно. Просто подумал, что ему это нравится. Вот прям в последний раз в жизни он так подумал, потому что действительно нашёл себя. Он не поступил никуда, но стал работать в книжном. Тоже совершенно внезапно. А затем на работе познакомился с человеком, который тоже, как и он, любит юморить. Юморить — слово-то какое. От Арсения понабрался. Вот так вот они и ушли в юмор. Антон уже даже выступал на сцене, зарабатывая себе некую популярность, но пока что в узком кругу людей. В его состоянии были движения в худшую сторону, но с ним рядом был Арсений, которого теперь не пытались обвинить, осудить или закрыть в тюряге за то, чего он не делал. Он теперь рядом спокойно. И Антон стабилен настолько, насколько это возможно. Благодаря Арсению очень многое стало легче. И лучше. Он работает в университете, читает лекции, любит Антона, но самое главное — улыбается. Иногда Шастуну кажется, что кроме его улыбки ничего в жизни и не нужно. Как там в песне? Когда ты улыбаешься, ноги подгибаются? Вот Антона примерно переёбывает так же. И не перевыёбывает обратно. — Всё, пошли греться. И поесть не помешало бы. У нас есть что-нибудь готовое? — Пельмеши. И ещё кое-что, чего ты не одобряешь. Арсений цокает, ставит машину на сигнализацию, успевая подхватить нечто в виде Шастуна прямо у ступенек в парадную, потому что под ноги надо смотреть, и задаёт вполне логичный вопрос: — Это то, о чём я думаю? — Секс? Арсений усмехается. — Я о химозной ерунде, которой ты питаешься в тайне от меня, думая, что я не замечаю, когда выношу мусор. И я разве когда-нибудь не одобрял секс? Ну конечно. Это же Арсений Сергеевич. Антон пропускает смущающее мимо своих ушей. Специально. — Ты роешься в мусоре? — Пакеты прозрачны весьма, знаешь ли. И не думай, что я не заметил, как ловко ты пропустил секс мимо ушей. — Ничего я ещё не пропустил. — Согласен, всё ещё впереди. Шастун закатывает глаза, пытаясь взять побольше пакетов. Они ездили закупаться в магазин за продуктами. Ведь скоро Новый год и надо бы что-то думать и решать. Они пригласили Пашу, Эдика, даже маму, но она сказала, что вся в работе, поэтому было больше и некого звать, только если Серёжу, хозяина квартиры, в которой тогда останавливался Антон, когда приезжал искать Арсения. Друг Нурлана. Кстати о Нурлане. — Арс, спросить хотел. А я могу Нурлана пригласить? Это друг из больницы. Я бы хотел его видеть. Арсений так и не познакомился с Нурланом, потому что не было возможности, но сейчас эта возможность появилась. Они заносят пакеты на кухню и первым делом возвращаются в зал, падая на диван. Арсений выдыхает и снимает шарф, тянется руками к Антону, стягивает заботливо шапку, поправляет чёлку, расстёгивает куртку и помогает раздеться. Раздевается сам, пока Антон пытается не считать себя слишком дитёнышным высоким человеком. А что? Не хухры-мухры это всё ваша забота Арсения. Он Антона бережёт больше, чем себя, потому что вот такой вот он. Теплющий родной человек. И с каждым днём эта мысль всё больше укрепляется в Шастуне. Ладно. Каждую секунду. Антон пиздеть не будет. Он тоже старается не отставать, выражая заботу во всевозможных словах и действиях. Арсений вздыхает. — Да, я не против. Я с ним тоже познакомился бы. А Позов? — Можно и его. Только ты не забывай, что до Нового года всего неделя. Я понимаю, что сапсанчик и в путь, но надо уже сегодня тогда кидать заявки. — Сегодня и кинем. Антон светится от счастья в глазах Арсения, потому что у него есть люди, которые делают его таким. И это самое ценное, что есть у них сейчас. Крыша над головой, тепло друг друга и самая обычная повседневность. Но именно в этой самой обычной повседневности Антон чувствует себя самым счастливым человеком на свете. — Я пойду, позвоню Нуру, а Позов на тебе. — Хорошо. Я пока начну раскладывать продукты. Семейная идиллия. Антон целует в щёку и убегает на балкон, закуривая. Он почти не курит. Не так много, как раньше. Это всё Арсений со своим «курение убивает» в миллионный раз за весь этот год. Но он не давит. Не запрещает. Он просто переживает и пытается минимизировать ущёрб здоровью. Нур берёт трубку быстро. — Тох, привет. Что-то случилось? — Предложение случилось. — Арсений тебя замуж позвал, что ли? — Нур, не прикалывайся и дослушай! — Ладно. Давай. На фоне слышно тихое «кто это?». А голос-то явно знакомый. — Приедешь с нами Новый год отмечать? Мы тут позвали немножкомножко людей. Если не против и свободен, ждём. — Я с удовольствием, но буду не один. У меня здесь человек рядом теперь живёт. — Насколько рядом? — В моей квартире. Антон смеётся, понимая. Прекрасно всё понимая. Он ждал. Реально ждал, когда это случится. Потому что в прошлый раз, когда они созванивались, ничего такого не было. Тогда всё было сложнее. — Я только за. Мы давно с ним не виделись. И не болтали. Я даже соскучился. — А тебе прямо вот даже говорить не надо, кто это? — Я ж не дурак, Нур. Приезжайте, ладно? — Приедем. — Лёше привет. Нур смеётся и кладёт трубку. А Антон раздевается, моет руки в ванной, ополаскивает лицо и несётся на кухню, где обнимает Арсения, который только начал раскладывать продукты, судя по телефону, лежащему на краю. Антон двигает аппарат ближе к середине, чтобы не упал, и обнимает Арсения ещё крепче. — Нур согласен, но он с Лёшей. — Поз с семьёй, так что не приедет, они там куда-то собрались выехать. Но он мне такую интересную вещь рассказал насчёт Нурлана. Хочешь послушать? — Да. — Антон обнимает крепче, нахмурившись. — Какую? — Он лишился работы, потому что забрал Лёшу себе. Димка сказал, что там было поставлено целое условие. И вышло так, как вышло. Антон помечает это в своей голове, как важное, чтобы не забыть спросить Сабурова об этом. Потому что шестерёнки-то крутятся, а мысли истинной нет. — Надо будет побазарить на этот счёт. Арсений угукает, кладёт пачку сёмги на стол и откидывает голову на шастуновское плечо. — Помоги разложить продукты. — А давай в душ? У нас ещё одно дело есть. — Это которое про «всё ещё впереди?» Антон целует в затылок, слыша вполне себе по-ебучему красивый выдох. Резкий. Арсений разворачивается в его руках и кладёт ладони на щёки. Чувственный поцелуй выводит из равновесия, но никого это не смущает. Ни сковородку на плите, ни помидоры с огурцами в пакете, ни самих их. — Продукты испортятся. — Мы так долго будем заниматься любовью? — Насколько тебя хватит. — На пятьдесят секунд. Тебе стоит только дотронуться. — Мне нужно больше. — Тогда постарайся. Арсений углубляет поцелуй, начиная двигаться в сторону ванной. На ходу летит одежда, как в фильмах прямо, а Антона топит байкальским теплом с каждой секундой всё больше. Там такое солнце, что близко к планете, что даже розе под колпаком жалко, а маленький принц не такой уж и маленький. Нужно глаза закрыть, а то детям смотреть нельзя. Это уже что-то из восемнадцатиплюсового. Поцелуи в шею, прикусывая. Антон скулит от любви, не стараясь быть тихим. Он давно в себе открыл любовь к тактильности. Ещё в университете. А это было так давно, что не верится. — Люблю. Антон вторит словам. Цепляется руками за плечи, жмётся, потому что нужно больше, и глотает капли воды, смывающие усталость. Зачем вообще эти продукты? Да кому они нужны? Антон ведомо поддаётся ласкам и где-то в соприкосновениях тел забывается полностью. Ему огурцы не помеха, у него свой есть. Но смысл не в этом. Совсем не в этом. А в ебучем океане, который под силой солнца растопил все льды, поглощая Антона целиком и полностью. И это правильно. *** Неделя проходит в суматохе. Антон ходит на репетиции в выходные, работает в книжном 5/2, пытается везде успеть, а Арсений принимает зачёты, работы и должников, а потом они традиционно по вечерам обсуждают прошедший день за чашечкой чая, стараясь переводить всё в юмор, отпуская ситуации. Так повелось в их маленькой ячейке общества, что работа остаётся на работе. Стабильность ёмаё. Когда 31 декабря Антон несётся с работы домой, потому что рабочий день сокращённый, там его уже ждут Нурлан с Лёшей. Эдик где-то в сапсане мчит тоже, судя по сообщениям. А Паша с Арсением готовят на кухне. Первым он обнимается с Пашей, крепко сжимая его в своих объятиях. — Антон, ну наконец-то! Я уж думал, мы невер эвер нормально не увидимся. — Я тоже рад тебя видеть. Они перешли на неофициальный вид общения, потому что нахуй надо эту официальность. Они уже давно близкие друг другу люди. Паша вообще всё первым узнавал, не считая Эда. Арсения в щёку и в зал. Нур улыбается, обнимает, а Лёша стоит позади и неловко мнётся на месте, будто не зная, что делать и как поступать. Поэтому Антон сам сгребает его в охапку, чувствуя через секунду слабые ответные объятия. Этого хватает. Они падают на диван и молчат ещё пару секунд, пока Антон пытается поверить в то, что они все здесь. — Как так вышло, что тебя уволили? И почему я об этом узнаю от Арсения, который узнал об этом от Позова? Нур цокает, но отвечает. Довольно серьёзно. — Я уже нашёл работу, Тох. Но прошлую пришлось оставить, потому что мне поставили выбор. Или я борюсь. Или я сдаюсь и всё остаётся на своих местах. — Сабуров кидает взгляд на Лёшу, внимательно рассматривающего пульт от телевизора, и продолжает. — Мне нужно было бороться за него. И я боролся. Потому что по-другому просто не мог поступить. Я не мог его оставить. — Антон улыбается. — Ему лучше. Ему намного лучше со мной. А не там, где атмосфера угнетённости зашкаливает до ебучих пределов невозможности. Антон понимает. Всем нам нужно бороться. Наступают моменты, когда это необходимо. Бороться за то, что стало частью твоей жизни. За что-то важное. Там выбор уже не так важен, потому что решение давно в голове. И ответ долго искать не нужно. Ты просто борешься и веришь в себя. Антон давно понял, что без веры в себя ничего не выйдет. В моментах жизни важно знать, что ты кому-то нужен. Главное — самому себе. Ведь ты один такой в мире. Уникальный. Это Арсений так научил. — Я рад за вас. — Мы ещё целуемся даже. Лёша уже не рассматривает пульт. Говорит эту фразу так обыденно, будто совсем не странно для него. Судя по всему — вообще нет. Антон хмыкает. — Ты же не гомофоб, Антон? Теперь Антон смеётся. Нурлан тоже, но заметно быстро становится серьёзнее и объясняет. — Лёш, Антон с Арсением в отношениях. Они тоже целуются. — И не только. Нурлан зыркает строго, но Антон продолжает хихикать. Лёша улыбается, но понимает. И даже краснеет, когда доходит смысл сказанного после фразы Антона. На том они и расходятся, потому что приезжает Эдик, который стискивает в объятиях на целых минут пять, пока Антон не говорит, что ему просто нечем дышать. Эд даже целует в лоб, обхватывая щёки. И кажется таким взрослым, что Шастун сначала рассматривает его, а потом только произносит: — Почему ты стал ещё взрослее? — Похорошел? — Похорошел. — Тох, в любви все хорошеют. Нурлан кидает фразу. Антон хмурится. В глазах Эда сердечки летают в космосе, а Арсений медленно выходит из кухни и пожимает руку Выграновскому. Воля кивает сдержанно. Субординация. — Выграновский только вчера мне сдавал зачёт из-за того, что в любви утонул, да, Выграновский? — Ну Павел Алексеич, ну сдал же? — Ну сдал. Но Эдик, ещё раз просрочишь всё, что только можешь, и я… — Ай хэв мани. — Сколько? — Э лот, Павел Алексеевич. Арсений смеётся и зовёт на кухню, где они остаются вдвоём. Обнять за секунду, почувствовать поцелуй в висок ещё за одну, а потом расслабиться и окунуться в спасительное тепло. — Серёга подъедет к одиннадцати, но, может, и раньше. Что-то там у него какие-то дела. — Хорошо. Ты обнимай меня, обнимай. Арсений улыбается. Антон уверен. — Как на работе? — Долбоёгов много, а так — нормально. Я не понимаю, почему людям так нужны пособия по рекомендациям о том, как бросить пить именно на новый год. Что за традиция такая? — Новый год — чистый лист. Согласен — мутотень. — Именно мутотень, а не хуйня, да. — Шастун. — М? Антон поднимает взгляд. — Иди поцелую. А то губёхи твои матерными словами кидаются. — А твой поцелуй мои губёхи обесчестиваешь, между прочим. — Так не в первый же раз, верно? Арсений своей нежностью топит. Они целуются на кухне в новогоднюю ночь, за стенкой их близкие люди, на плите готовится ела, в духовке мясо. Антону кажется, что он, подобно этому мясу, жарится прямо сейчас. Это вам не котлетки на краю тарелки. Это вам не горячие макароны. Это — это вам не это! — Я понимаю, что вы не видели друг друга целый день, но пожалейте моё одиночество и мои глаза. — Да ладно вам, Павел Алексеич, я уже новый фанфик про них пишу, потом почитайте. Вам понравится. — Выграновский, у нас уже реальная жизнь смахивает на фанфики. — Кстати, Павел Алексеевич, а вы не хотите уже им сказать? Воля поджимает губы, смотря на Эда немного напуганным взглядом. В этот момент становится непривычно тихо. Даже Нурлан с Лёшей, о чём-то переговаривавшиеся, вдруг замолчали. Паша молчит по-прежнему. Поэтому Выграновский сам берёт его за руку. И у Антона падает челюсть. Не просто челюсть. Здесь всё щас упадет к херам. Охуеть. Смотреть на это странно. Арсений удивлён не меньше. Он хмурится, смотря на сплетённые пальцы, а потом просто смеётся. И Антон расслабляется чуток. Совсем. Ага. Нихуя. Но понять реакцию Арсения можно. Он ведь вообще не ожидал. А Паша молчал. Всё это время. Партизан. Антон не выдерживает первый. — Как долго? — Официально — месяц. А так — ещё с клуба мутки какие-то. Я потом забыл про существование Паши, потому что это было не так ощутимо. И я влюбился, если ты помнишь. А Паша потом меня по частям как-то собрал, дальше там слово за слово и… как-то что-то мне так в душу запал. Сам не заметил, как его душность и английские словечки в русских предложениях зацепили за душу. Вы слышали, как он матерится на смешанной английско-русском? Просто пушка, Тох! Антон готов рассмеяться с лица Паши в этот момент. — А чего вы тогда сцену нам устроили с зачётом? Могли давно сказать, между прочим. Мы вроде с Арсением тоже не из натуральных продуктов. — А он просто злится, что я своей музыкой занимаюсь, а ему мало времени уделяю. — Эд, ещё одно слово, и я тебя придушу. Воля почти не смотрит в сторону Арсения с Антоном. Зато смотрит на Эда. И в тот момент, когда Эд ярко улыбается, плечи его поникают. Он расслабляется. Заметно. И если в глазах Эдика космос, то в глазах у Воли этот космос вторится. — Тоже не веришь? — Нихуя, Арсений Сергеевич. В это сложно поверить. Как только Серёжа будет с нами здесь, я не знаю. — Да я уже понял, что у вас здесь гейская тусовка. Серёжа заходит неожиданно, но смотрит по-обычному. Про Арсения с Антоном он знает давно. И был не удивлён. Сказал, что ещё когда их вместе в первый раз увидел, немного понял, что к чему. Воля поворачивается в их сторону. И поджимает губы. — Ни слова больше. Для меня это всё ещё странно. — Да ладно тебе, Паш. — Выграновский. Язык откушу. — Я не против. — Выграновский! Антон с Арсением складываются пополам, пытаясь проржаться в ближайшее время. И за стол они садятся ближе к двенадцати. Всё готово, все гости на месте, шампанское на столе, крыша на месте, ещё не уехала, за окном снег, огонёчки, ёлка около стены. Антон оглядывает всех и не может перестать улыбаться. А ведь когда-то он перестал улыбаться искренне. И не научился бы без всех этих людей. Место сентиментальности он уступает. Она на шее сидит и ножки свесила, но сегодня можно. Сегодня Антон счастлив вдвойне. Потому что всё так, как он хотел. Да даже если бы было не так, он был бы счастлив. Достаточно этих людей рядом, чтобы искренность била через край. О, как завернул. Куранты бьют, шампанское по бокалам, отсчёт до нового чистого листа всё с теми же людьми на многие века. Арсений сжимает руку и целует прямо ровно в 00:00. А потом на ухо шепчет: «Как год начнёшь, так его и проведёшь». И Антон улыбается, сверкая миллионном огней, потому что верит в это без каких-либо лишних мыслей. У него напротив снег в океане. Красивый, безупречный и самый лучший. А у Арсения напротив ёлочные огни, согревающие теплом и уютом. И если шторм, если ручей вышел из берегов, если волны накрывают, если ветер штормовой, срывающий крышу, если корка льда на поверхности байкальских вод, если зелень в инее, если смерч, то среди туч всегда будет пробиваться яркий луч солнца. Антон вспоминает своё прошлое теперь уже с пониманием к самому себе. И ко всем окружающим. Он видит в себе черты прошлого себя, но преображает их каждый день. Он чувствует себя счастливым. По-настоящему. — С Новым годом! Антон улыбается. Салюты наперебой. Чокнуться бокалами, обняться и позвонить маме. А потом уткнуться в плечо Арсения и понять, что всё правильно. Потому что когда-то они стали друг другу нужны. Потому что… нужён.

я в глазах твоих видел самое лучшее, что есть. не забывая прошлое, сковывающее пальцы и душу. это не грусть, не радость, это отчаянно-дикая смесь. но всё меркнет, когда бегущей строкой: ты мне так нужен. я в глазах твоих видел зелень, покрывшуюся инеем отчаяния. и пар изо рта, и мёрзнем, коченеем оба. до хруста. я никогда бы не променял оттаявшие льды на молчание. но всё это меркнет, когда бегущей строкой: без тебя мне всегда будет пусто. я в глазах твоих видел тепло, согревающее до кончиков пальцев. окна от мира закрой. и если шторм, срывающий крышу, у нас есть укрытие. даже если весь мир поражён. я перестал видеть только себя. ведь есть я, ты, и мы с тобой. но всё это меркнет, потому что бегущей строкой: ты мне очень сильно нужён.