Иван Васильевич меняет Басманова

      В своем НИИ строить машину времени Федя, как говорили в народе, очковал: во-первых, ее могли найти в одной из закрытых лабораторий, а во-вторых, что еще хуже, нашли бы и присвоили заслуги всему НИИ, мол, новейшие разработки, прорыв в области физики времени и молекулярных частиц, а кто этим всем занимался, кто был первым, не суть, главное, что напишут потом в газетах. Наученный собственным опытом Федя знал, что напишут, потому строить аппарат в стенах института не стал и все полгода, каждый день, понемногу таскал домой трубочки, коробочки, колбочки, мотки оптоволокна и детали для микросхем.       Зверюгу, которую он собрал, можно было смело назвать прорывом века  — это если он все же отважился бы ее кому-либо показать, пока же хранил почти религиозное таинство проделанной работы, оставляя все лавры своим товарищам по разработкам. Правда, те больше напоминали в последнее время прорывы диареи, нежели мысли, но Федю это не беспокоило. Он жил одной только своей идеей, и когда дисплей, показывающий процесс оптимизации процессов показал, что все системы готовы к работе, сидел еще долго, пялясь на столбики цифр, и потом еще столько же, улыбаясь как идиот.       Проверил еще пару важных нюансов, сверяясь со схемой на бумаге, а затем накинул куртку поверх домашней футболки, обулся и побежал в магазин за шампанским, потому что не отметить событие такого масштаба было кощунственно. Обратно в подъезд он влетел так быстро, что едва не сшиб с ног выходящего соседа, Ивана.       — Извини, я не хотел! — воскликнул Федя, невольно, но с большим удовольствием облапав высокого статного Ивана, по которому сох с тех пор, как переехал в этот дом, года два точно.       — Ты куда несешься? — нахмурившись, спросил тот с некоторой брезгливостью, но учтиво отводя его руки.       — Отметить… Событие важное у меня, извини еще раз.       Федя поспешно нажал кнопку вызова лифта, а потом шагнул в спустившуюся кабину, с трудом сдерживая клокочущее в груди чувство досады — Иван был хорош собой, притягателен и харизматичен, но гетеросексуальность и в целом гнилая, как он давно понял, натура, не оставляли Феде шансов. Никаких. Федя не раз убеждал себя, что суровая мужская красота Ивана цветет ядовитым цветом в полуденный зной, как темно-лиловый чертополох, но с собой совладать не мог и иногда представлял, как здорово бы было, если б сосед перестал коситься на него и хоть раз пришел… ну, за спичками, к примеру. Правда, бабки у подъезда успели обсосать кости научному сотруднику, который хоть и улыбался всегда приветливо, и здоровался, и курил только у себя на балконе и даже в лифте не ссал, но носил в мочке уха сережку-камешек и кудри темные отпустил до плеч, как…       — …как девка! — осуждающе неслось в спину. — Еще и задок, Верунь, задок обтянул бруками! Точно педераст, точно говорю тебе!       Даже если б Федя и не был «педераст» по ориентации, то стал бы им в глазах всех жильцов, потому что бабки могли внушить что угодно кому угодно. Даже то, что президент пендосский — биоробот на службе секретных служб. Или масонской ложи во главе с Ротшильдами. Или, упаси боже, аннунаков-рептилоидов. А если посидеть с ними чуть дольше десяти минут, то можно было бы узнать о биометрии, домашних родах и секретном веществе, добываемом из абортивного материала и компании «Нестле». Но Федя с ними не сидел и не собирался, о компании «Нестле» мог бы им рассказать не меньше, но в этот вечер он мчался домой, чтобы на кухне открыть шампанское, облиться им, переодеться и вылезать из ванной в момент, когда ему показалось, что хлопнула дверь.       — Ни хрена себе, — услышал он.       На пороге комнаты, наполовину занятой аппаратурой, стоял сосед.       — Ты выронил, — Иван протянул ему начатую пачку сигарет. — Дверь была открыта, я вошел. Это что это у тебя?       — Машина времени, — хмыкнул Федя, которому уже плевать было, что о нем подумают.       — Ага, ну да, — ожидаемо хохотнул Иван. — Так что это? Серверная? Банки Швейцарские грабишь?       — Никого я не граблю, — вздохнул Федя. — Спасибо, что зашел… Может, чай?       Иван снова хмыкнул, причем так, что Федя почувствовал себя последним придурком. Или будто предложил ему не чай, а грязный гейский секс. Прямо в зад, никак иначе.       — Не, спасибо, — Иван прошел дальше, разглядывая экраны и провода. — Чем докажешь, что это законно? У меня дядя в полиции служит, знаешь, может зайти случайно, а тут… Ты ж не сам это все покупал. У вас оклады не такие и большие в институте.       Федя посмурнел вмиг, вся его симпатия скатилась к минусовой отметке при мысли, что Иван, такой суровый и серьезный с виду, ищет способ поиметь свою выгоду.       — Вообще-то я пока пробовал только на мышах, — сказал Федя, приближаясь, — но можно и проэкспериментировать. Отправим тебя в прошлое на одну минуту? Куда ты хочешь?       — В прошлое? — поднял брови сосед. — Наебать меня решил?       — Нет, я серьезно. Куда, выбирай.       Иван оскалился:       — На Грозного я, говорят, похож. Дед рассказывал, предок это наш, типа. Давай, профессор, отправляй меня к нему. Повидаемся, — Иван встал в центр размеченного светодиодами круга на полу. — Ну? Или позвонить дядьке, чтоб проверил, чем ты тут действительно занимаешься?       Видимо, он ждал, что Федя, промышляющий хакерством и отмыванием деньжищ, промямлит что-то вроде «давай договоримся», но Федя, пожав плечами, защелкал по клавиатуре, набирая дату и время. Сразу вот так, живого человека, отправлять сквозь время было страшно, но сосед не оставил ему выбора. К тому же, мыши из своих путешествий возвращались всегда здоровые, и никаких побочных эффектов действия пространственно-временного континуума пока не проявлялось.       — Долго ты там? — изучая мигающие лампочки, спросил Иван и… исчез.       Федя засек время, и поглядывая на таймер на экране, убеждал себя, что все хорошо. Все замечательно — лампа горит зеленым, разрыва материи нет, поводов переживать нет. За одну минуту в прошлом ничего не произойдет, а вот Иван, возможно, наложит в штаны — он бы сам наложил, если б его пихнули в царские палаты тех времен. На последних секундах Федя немного забеспокоился, как и в опытах с мышами, но выдохнул, когда в центре круга появилась фигура.       — Ну что, теперь ты… — Федя перевел на фигуру взгляд, оторвав его от экрана. — Ты где шубу эту нашел?       — Это что еще за собачья нора? — высоким и гулким, как далекий гром, голосом, произнес Иван, и Федя приоткрыв рот, сдвинул колени. — Ты ли это, Федька, Алексеев сын?       — Иван Васильевич? — произнес Федя и понял, что сосед, которого он сунул в царские палаты совершенно случайно, успеет наложить в штаны не один раз.       Потому что он сам едва это не сделал, когда лопнула одна из ламп ускорителя частиц.       На маленькой Фединой кухне Иван Васильевич смотрелся как редкая тропическая бабочка на капустном кочане, блестел каменьями, которыми был расшит пояс верхнего одеяния под шубой, поглаживал бородку и держал руку на ножнах кинжала за поясом. Пахло от него чем-то незнакомым, но кое-что разобрать удалось — дым и ладан. На удивление и радость Грозный оказался человеком сообразительным, реагировал на все вполне адекватно, хоть и бросился поначалу с кинжалом. После сбивчивого первого объяснения, демонстрации предметов быта в виде пылесоса и стиральной машины, краткой экскурсии на балкон, царь сменил гнев на милость и согласился быть приглашенным к столу.       — И понимаете, я никак не могу вас сегодня отправить обратно, — произнес Федя, заканчивая свой оправдательный монолог и пытаясь взять непослушными пальцами чашку. — В институт, место, где я работаю, я попаду только утром — возьму лампу и кое-какие детали, потом вернусь, исправлю поломку, и вы окажетесь снова дома. А сегодня придется вам ночевать у меня.       Иван Васильевич глядел так, что внутри все замораживалось, глаза у него были голубые, светлые, но взгляд тяжелый.       — Ах ты, шельмец, заумно как сочиняешь, — произнес он, поглаживая бородку. — Не знал бы я, что ты из ученых, так и рассудил бы, что Алексеев сын, Федька. В серьгах весь, ишь ты.       — У нас сейчас так все мужчины ходят, — сказал Федя быстро, краем глаза отмечая, что рука с кинжала исчезла. — Современный мир, прогресс, сами понимаете, Государь.       — Складно врешь, — кивнул Иван Васильевич одобрительно. — Вылитый Федька. Стало быть, его ты породы. Так что ты, говоришь, там с моим потомком?       Федя объяснил про пространственно-временной континуум и про то, что вместо большого пиздеца произойдет один маленький, потому что царь не пропал полностью, а всего-навсего — всего-то навсего — поменялся местами со своим потомком, который один в один похож на него. А ведь сам царь даже харизматичнее. И не исключено, если сбрить бороду, что и симпатичнее.       — Маленькие у тебя палаты, — сказал Грозный, поведя плечами. — И натоплено, спарился я весь, взмок, и отдохнуть мне надобно, с охоты я.       — Давайте шубу, — поднялся Федя, и Грозный посмотрел как-то странно:       — Ох и очи, ох и очи у тебя, охальника.       Федя улыбнулся и глаза на всякий случай отвел — ему и раньше говорили, что они у него лукавые.       — У Федьки-то, предка твоего, басурмане в роду были, крученый он, — проговорил Грозный, отдавая ему шубу. — Весь ты в него, и лицом, и повадками, и говором. Где опочивальня твоя? Веди.       — Вот, проходите, — Федя, пыхтя под весом мехов, толкнул дверь в спальню. — Вот тут можно свет включать, на кнопочку нажали, и горит вверху.       Грозный сощурился на люстру с сомнением, но крушить ее не стал, хотя Федя был готов и к такому развитию событий, прошел к кровати, сел, а потом вытянулся на ней, укладывая ноги в сапогах на отглаженные простыни.       — Позвольте обувь снять, — сказал Федя и аккуратно потянул за сапог.       — Хорош ты, Федька, хорош, — продолжал Грозный, скользя взглядом по его открытой шее в вороте растянутой футболки. — Только в шелка тебя рядить, как боярыню, а не в тряпки эти крестьянские.       Федя хотел сказать, что вряд ли крестьяне носили тряпки от «Пумы», хоть и растянутые, но Грозный бы шутки не понял, и промолчал, снова улыбаясь — на всякий случай. Внимание царское ему льстило до безумия, но и беспокоило не меньше, раз Грозный пятый раз за час так витиевато, но недвусмысленно высказывает свой интерес, то Федина внешность и красноречие зацепили его не на шутку. Он взялся за второй сапог, и тот продолжил:       — Да, чудно тут у тебя. Как там без меня бояре, только на трапезу собирались, вина пожаловать думал созревшего, поросят на углях зажарили.       — За один день ничего ужасного не случится, — проговорил Федя и поставил снятую обувь у кровати. — Я вам потом еще ванну наберу — это вроде лохани что-то. Искупаетесь по-человечески, а не в корытах ваших.       — Банька у нас, — произнес Грозный. — Лучше лоханей твоих. Притомился я, Федька, измотал ты меня своими чудесами. Поторапливайся только, негоже Руси без власти царской оставаться.       — А вы с Басмановым… — зачем-то проговорил Федя и замолчал, испугавшись возможной реакции на свои слова.       — Молви, — поощрительно усмехнулся Грозный.       — В книгах всякое пишут, — уклончиво продолжил Федя, и вздрогнул, когда рука в перстнях потрепала его за щеку.       — Не все то правда, что пером написано, — ответил Грозный. — Но и не все то ложь, что люди врут. Ступай, Феденька, ступай, разласка*.       Федя закрыл за собой дверь с ощущением, точно его погладили по голове, как пса, которым остался доволен хозяин. В коридоре он повесил шубу на крючок вешалки, но тот веса мехов не выдержал и отвалился, потому перевешивать великолепие пришлось в шкаф.       Федя метнулся в магазин у дома, купил еды на неделю вперед, предполагая, что у царя и аппетиты царские, и пока тот спал, сотрясая храпом весь дом, наготовил три блюда разом, — борщ, плов и пюре с котлетами, чего никогда прежде не делал, — вытащил из ящика пижаму своего бывшего, Мишки, который лось был еще тот, значит, и царю должно было подойти, вымыл царскую обувку и вымылся сам, поскольку вспотеть успел трижды точно.       Когда Грозный, потягиваясь, вышел из «опочивальни», был уже вечер.       — Подавай на стол, Федька! — крикнул он, и прежде чем Федя успел пояснить, как включать воду в ванной напротив спальни, сполоснул «персты в чаше». Федя с прискорбием отправил полотенце, которым Грозный вытер руки после унитаза, в мусорное ведро, объяснил, куда мочиться, а куда «морду мыть».       — И сначала нужно принять ванну, — он повернул кран, наполняя ее. — Раздевайтесь пока, а я…       Грозный выложил на стиралку кинжал в ножнах и протянул ему руки. Федя, сообразив, чего от него ждут, принялся тянуть в стороны тесемки на рукавах, расстегивать расписные пуговки.       — Эту тоже надо снять, — произнес он, берясь за края длинной нательной рубахи и стараясь не смотреть вниз. Вверх, как оказалось, смотреть было еще страшнее, потому что Грозный глядел на него из-под густых бровей изучающе.       — Спину мне потри, — сказал, усаживаясь в воду.       Федя, сглотнув слюну, отвлекся от его крепкой груди с золотым крестом в камнях, сел на край ванны, намылил мочалку и с усердием принялся растирать широкие плечи.       — Охальник, руки у тебя что шелка заморские, — Грозный откинулся назад, подставляя шею.       Федя засопел, решив все-таки разъяснить, что он в прислуги не нанимался, хоть и царю:       — Иван Васильевич, я вот сейчас вас разотру, а дальше сами — полотенце вам дам и одежду. Басманов у вас там кравчий, вроде как любимчик, приближенная особа, обязан вас… ублажать, но в современном мире порядки немного другие. Я тут обычный человек, наравне с вами, да и прислуживать не научен. Уж простите меня.       — Из бояр ты тут, Феденька? — спросил Грозный без угрозы в голосе. — Сразу бы и молвил, иль дрожишь предо мною?       — Я вас уважаю, Иван Васильевич, — ответил Федя. — Но не дрожу. Хотя, наверное, должен. Зовите, если что. Вот вам одежда и домашняя обувь. Вашу я постираю.       Подумав, что царские рубахи с золотой вышивкой лучше стирать в деликатном режиме, он закинул вещи в барабан, борясь с постыдным желанием зарыться в них носом, чтоб навсегда запомнить воистину дикарский, первобытный запах мужика, которого в большом городе, детище нишевой парфюмерии и синтетических ароматов приевшихся брендов, было не отыскать, налил в самую свою большую тарелку, нечто вроде супницы, борща, разогрел плов с черносливом и пюре и уселся на табурет.       Иван Васильевич вышел из ванной в свободных фланелевых штанах и майке с Дартом Вейдером, Федю прижучило флешбеком: во-первых, пижаму носил бывший, а во-вторых, куплена она была на прошлый Новый год и сразу после ее распаковки Федю интенсивно поздравили с праздником. И он помнил, как лез под майку руками, и оправдал свое желание сделать это снова исключительно этим самым флешбеком. Сквозь ткань прорисовывались грудные мышцы и ключичные дуги, высокий Грозный культуристом не был, но сложен был отлично. Почти так, как описывали в книгах, разве что нос у него имелся вполне нормальный, не крючковатый, и лицо в целом приятное, с морщинками в уголках глаз. В домашней одежде — вообще сисадмин на выхах.       — Кто стряпает тебе, какая девица? — поинтересовался Грозный, с аппетитом хлебая горячий борщ.       — Сам.       — Сам? Каков! Чего не ешь тогда?       Поймав сомнение — Ивана Васильевича все историки называли мнительным — в голосе, Федя со вздохом положил себе пюре, которое потом Грозный обозвал толчонкой из репы. За ужином Федя еще раз попытался пояснить современное мироустройство, подливал чай несколько раз, который Грозный пил из блюдца, закусывая пряниками, опять скатился до своей идеи доказать, что время статично, как картинки в книжке-панорамке, и перемещения возможны, несмотря на последние открытия в этой сфере. Федю заклинило надолго: он жестикулировал, размахивал руками, делал большие глаза и расписывал, как именно Грозный из своих палат попал в его московскую квартиру. Спустя время он понял, что из рассказа тот не уяснил ни слова, поскольку, подперев подбородок, спросил в конце:       — Так ты без девки живешь?       — Без девки, — махнул рукой Федя и поставил чайник заново, решив познакомить Грозного и с кофе тоже.       — Один, как перст? Что ж за житье у тебя собачье, Феденька?       — Да как-то не ладится у меня, Иван Васильевич.       — Ваня.       Федя обжег спичкой пальцы и зашипел от неожиданности, а Грозный продолжал:       — Меня Федька Ваней звал, когда один. Ты же тоже к страстям греховным падок, да, Феденька?       — Да, — ответил Федя, удивляясь, как быстро его раскусили. Хотя, учитывая их похожесть с предком, как раз и не удивительно.       — И что ж, некому тебя, голубя сизокрылого, приласкать?       — Иван Васильевич! — воскликнул Федя в сердцах. — Вы это прекращайте! Вы вот обратно к себе, к Феде своему, а я тут останусь. Не питайте во мне надежду.       Грозный вздохнул — как-то тяжко.       — К Феде, к Феде… — произнес. — Неласковый мой Федя. То лижет, то кусает руку дающую, прыткий он, стервец. Нету покоя мне с ним. То мед в уши, то желчь из уст льстивых, не понять мне, любит иль ненавидит. А ты хоть и мордой в него, и глаза у тебя синие, ведьмовские, да другой. Без червоточины. Пиры, гулянья — по душе тебе?       — Какие там гулянья, — еще больше погрустнел Федя. — Я и на корпоративы не хожу, на работе, то есть, праздники. Дома всегда.       — Мгм, — произнес Грозный, как показалось, одобрительно. — Работаешь на кого? На другого боярина? Али на царя?       — Вроде как на себя, но получается что на боярина, а в итоге все равно на царя. Давайте не будем в политику, Иван Васильевич.       — Ваня.       Кофе Грозному понравился, да так, что он вылакал еще три кружки. После чая разопревшего царя Федя вывел на балкон, показал ночную столицу, наслушался хвалебных речей и отправил его спать, а сам лег на диване в соседней комнате. Встал еще до рассвета и помчался в родное НИИ, чтобы там ему сказали, что необходимых ему элементов нет.       — Как нет? — заорал Федя, чувствуя ментальные конвульсии всего тела и мозга тоже.       — С главного склада надо заказывать! — тоже повысила голос завскладом. — Редкие составляющие, откуда мне их взять вам? Родить, что ли!       — Спасибо, оттуда я сам не возьму, подожду уж, — съязвил Федя. Через пару недель обещали доставить все нужное. И это было бы здорово, если бы на Фединой кровати в этот момент не храпел царь всея Руси.