Когда зима приходит с опозданием

      Чан Гэн приходит в этот бар впервые, просто сбежав от своего хозяина. На улице поздняя осень колючим дыханием ведет по шее, ловко избегая низкого воротника кожаной куртки, небрежно накинутой на плечи.       Скромное заведение, что ютится в самом конце улицы, ничем не привлекло взгляд юноши, если бы не элегантный абрис человека, стоящего за барной стойкой.       Его тонкие черты размывают медового цвета гирлянды, развешенные по окнам, и свисающие с потолка лампы, утопающие в сизой полутьме пространства. Полуопущенные ресницы, будто в снисходительном жесте, оттеняют светлые скулы и дополняют мягкий росчерк улыбки незнакомца. Мужчина практически все время находится в движении и замирает лишь на миг, выслушивая с полным сосредоточением речи сидящих или подходящих к стойке клиентов.       Чан Гэн только сейчас замечает, что в небольшом заведении нет ни одного свободного стола. Это не может не поразить, даже его ресторан, куда он так долго набивался на работу, знавал аншлаг лишь по праздникам и редко в выходные. А ведь он находился практически в центре города!       Бармен за окном усмехается лениво, глаза щурит, а затем подкидывает высоко сверкающую бутылку, будто перышко. Посетители, как стая птиц, одновременно вскидывают головы, а затем, пропустив один вздох, улыбаются. Кто-то аплодирует, и через стекло доносится неясный гам и звон бокалов.       Чан Гэн порывисто заходит внутрь, ощущая, как на него наваливается душная атмосфера суеты и веселья. Щеки начинают гореть, неожиданно напоминая, как холодно снаружи.       Простор улиц, обнесенных мрачными двухэтажными домами, высокими и тонкими, как деревья в лесу, остается за стеклянной дверью. В помещении довольно тесно, столы стоят близко, отчего можно легко дозваться до человека, сидящего у противоположной стены.       Удивительно, но в баре не играет музыка. Однако через мгновение становится понятно, почему. В этих кирпичных стенах полуподвального помещения нет места для напыщенности, этикета, надсадной тишины и размеренности. Люди говорят без умолку, смеются в голос, стекло бьющихся друг о друга бокалов хохочет вместе с ними, посуда звенит заливисто, деревянные стулья скоблят ножками каменный пол — гости не сидят на месте. Здесь нет незнакомых лиц, похоже, что все друг друга знают, либо очень быстро знакомятся.       Перед глазами золотистый свет смешивается с тенями болтающих людей. Зал погружен в дымчатый полумрак. Только за стойкой довольно светло. Деревянные полки, уставленные цветными бутылками разных форм и размеров, изящными стаканами и бокалами, которые снимают и используют разве что по важному случаю, освещены антуражными фонарями, которые очень похожи на железные, огонь в них нагнетается маленькими мехами, а топливом служит жидкое «золото». Такие фонари Чан Гэн видел только на картинках про войны.       Чан Гэн замирает на нижней ступеньке, наблюдая за стройным силуэтом высокого молодого человека, взгляд которого прикован к очередному заказу. Светлые руки крепко и безжалостно держат гладкое тело бутылки, наклонив тонкое горлышко над ободом бокала. Глаза пристально глядят на жидкость, отмеряя нужное количество. Алкоголь вязко течет меж хрустящих кубиков льда, сглаживая его бока, стачивая скол, а затем оседает на самом дне в ожидании нового ингредиента.       Движения бармена быстрые и точные. Рука едва успевает поставить бутыль на столик, как пальцы цепко хватают другую, самыми кончиками поддевая и открывая крышку. Алый бархат, словно сироп, жадно покрывает кубики льда, заставляя их жалобно звенеть в стакане.       Когда добавки становится почти достаточно, темные брови, надвинувшиеся над переносицей, разглаживаются, а рука меняет положение и полностью ложится на бутылку. На холодном темном стекле восковые пальцы, ладонь и худое запястье похожи на кусочки льда, тлеющие в стакане, только мягко отшлифованы.       — Эй ты!       Высокий жесткий голос, разбавленный хрипом, застает Чан Гэна врасплох, но он лишь на мгновение отводит взгляд от бармена, чтобы взглянуть на подошедшего к нему мужчину. У него в руке тряпка и пустой поднос, но он не похож на простого официанта. Темные волосы забавно взлохмачены чьей-то любовной рукой, но вид у мужчины строгий.       Чужаки в таких скромных заведениях бросаются в глаза.       Чан Гэн действительно не вписывается в местное окружение. Распахнутая куртка не скрывает отглаженной рубашки и жилетки поверх, сверкающей тысячами крупинок звезд, цепляющих взгляды, на деле — дешевыми кристаллами, которые кое-где уже стерлись и треснули. Но ему все еще говорили, что эта одежда придавала ему шарма, превращая в модника.       «Пижон» — поправляет суровый взгляд незнакомого мужчины.       — Ты-то хоть совершеннолетний? А то нам проблемы не нужны…       Чан Гэн напрягается всем телом, будто ожидает удара или толчка, хотя официант лишь повышает голос. Он не боится, что его вышвырнут, ему правда стоит уйти, но тело привычно замирает, будто каменное, словно его снова после поборов у площади хочет обокрасть и избить местная шпана. Чан Гэн прячет за спиной чехол с гитарой — лучше ему достанутся синяки на теле, чем пострадают струны, которые позволяют ему заработать на еду.       — Цзипин! — голос, будто тяжелая стрела, прорезает густую атмосферу бара, врезаясь между Шэнь И и Чан Гэном, который переводит взгляд на бармена и сглатывает. Лисьи глаза, обрамленные черными ресницами, сияют смело и лукаво. В них такое упоение жизнью плещется! Всего миг они смотрят в глаза Чан Гэна, изучают или уже знают что-то, а после плавно перемещаются на Шэнь И.       — Прекрати. Пусть проходит.       Официант отступает, издав лишь усталое фырканье, без которого наверняка бы весь мир перевернулся, и быстро кивает гостю на свободный стул у бара.       Небольшой инцидент нисколько не разрушает прежнюю атмосферу заведения. Чан Гэн быстро пробирается к стойке и садится на предложенное место.       Вблизи бармен кажется еще более утонченным и мягким. В глубине теней под длинными ресницами мелькают персиковые блики. В уголках глаз лукавство собирается, а у левого — Чан Гэн замирает пораженно — сияет рубиновой кровью алая точка, иногда прячась, играя в легких морщинках.       — Что-нибудь закажете? — Голос мужчины за стойкой ясный, но мелодичный. В нем есть что-то от звона брони и шелеста распростертых по ветру знамен, что-то от горечи утрат и торжества побед. Но все это как зыбкое, далекое, лежит на его плечах, проявляясь лишь призрачным эхом, туманным маревом.       Может, Чан Гэну кажется, что такие люди могли бы писать историю, а не протирать стаканы и подавать напитки.       — Меня зовут Чан Гэн.       Бармен даже бровью не ведет. Вообще-то, он не спросил, как зовут нового гостя. Но наверняка за годы работы уже привык, что каждый второй начинает свой пьяный вечер с этих слов и заканчивает унылой историей о несчастной жизни.       Чан Гэн смотрит на острые скулы, где играет медовый отсвет, словно осенние листья, среди которых мелькает спелая ягодка… Чан Гэн смотрит внимательно — и не одна! На светлых мочках меж темных локонов, спадающих лениво на плечи, мелькают еще две багровые отметки.       Чарующая красота.       — Как тебя зовут? — Чан Гэн опирается локтем о столешницу и, подавшись вперед, улыбается обворожительно. В его ресторане у площади ему говорили, что его улыбка очаровывает.       Вот только бармен сбивает мокрыми тряпками такие взгляды. С деловым видом протирает столешницу, стирая педантично видимые только ему пятна.       — Так что будете заказывать?       Кто-то за столом кричит:       — Еще пива, Цзыси!       Бармен быстро кивает и достает сверкающую кружку, чтобы скоро исполнить заказ. Чан Гэн чуть наклоняет голову и хищно тянет:       — Значит тебя зовут…       Мужчину будто передергивает, и он поспешно отвечает, сверкнув глазами:       — Мое имя Гу Юнь. Но ты можешь называть меня ифу.       Гу Юнь еще не задумывается над тем, что пожалеет об этом имени. Но он просто не может не подразнить юношу, даже несмотря на то, что видит его практически первый раз в своей жизни.       — Цзипин прав, ты совершеннолетний?       Гу Юнь глядит серьезно, когда неожиданно Чан Гэн расходится смехом.       — Мне все говорят, что я молодо выгляжу. Особенно с этим платком.       Юноша дергает повязанный на шее темный платок, усеянный точно такими же блестящими стразами, как и жилетка. В свете мягких паровых ламп он начинает сиять, как шкатулка с забытыми драгоценностями.       — Наш Цзыси тоже на старика не похож, — произносит рядом сидящий мужчина средних лет, с кривой усмешкой глядя на залихватский костюм юноши.       Гу Юнь неожиданно ухмыляется игриво, упирается голыми локтями в барную стойку. Его руки стремительно, будто бросившаяся в атаку змея, хватают черный язык галстука посетителя и тянут на себя.       — Я еще хоть куда.       Подчеркнуто ровный голос Гу Юня режет уши, поселяется в голове, дразня воображение.       — А еще… — Гу Юнь бросает в сторону Чан Гэна морозный блеск своих темных глаз, отчего юноша даже выпрямляет спину, не двигается. А потом и не дышит, лишь сглатывает сухо, когда бармен заканчивает мысль: — Мне по душе больше галстуки.       В следующий раз Чан Гэн приходит сюда с галстуком на шее.