Тот еще цветочек...

То, что казарма — это вам не курорт, я понимала изначально. Но я хотела там оказаться прежде всего потому, что император разрешил мне не приходить. Вот такой вот парадокс. Мне показалось, что он расстроился из-за своего обещания Хон Чжину, а еще… Еще он мне казался очень одиноким. Даже сейчас, в окружении кучи слуг. Что-то произошло между нами в ночь знакомства и теперь мне хотелось быть рядом. Может, влюбилась? С одной стороны, тридцатилетней бабе не пристало волочиться за малолеткой, с другой… Он же вырастет. И я вырасту. Хотя, может у него на мужиков и не стоит. Но в этом случае нам тем более никто не помешает быть друзьями. К тому же, я могу помочь. Не зря на хирурга много лет училась, да и за секцию тэквондо мама с папой деньги платили. А папа с мамой тоже не зря гоняли по всяким курсам выживальщика и экстремальным развлечениям. Что-то мне да пригодится здесь, в средневековье. И императору тоже. В конце концов, если это не сон разума, а реальные события, то может, я и повлиять на них смогу как-то? Ну, хотя бы не вести себя, как оригинальный идиот из киношки. Говорят, одна соломинка может переломить хребет верблюду, а уже если это не соломинка, а относительно адекватный и трезво мыслящий человек, то… Ауч! Да, палки — это вам не сахар. А палки мне здесь доставались часто. Впрочем, другим тоже. Иногда мне казалось, что по ногам нас лупят чисто для профилактики и придираются при этом к каждой мелочи. Не так заправлена кровать — получи пиздюлей. Замешкался на построении — пиздюлей. Слишком слабо ударил — лови живительного звиздюля, ударил слишком сильно — ну ты понял, чем тебе это светит. К этому я была готова. Я даже научилась абстрагироваться от звиздюлей, принимая их как данность и часть пути становления великим и неубиваемым членом конренве. Кстати, другие дети тоже не орали. Ну и по правде сказать — били нас не так чтобы сильно. В смысле, кости ученикам тут никто не ломал в целях профилактики, да и расплавленное олово в глотку не заливали. Это же средневековье, здесь бывают вещи и похуже, чем получить несколько раз прутом по лодыжкам и ляжкам. Ноги от этого дела болят и полосы остаются, но это не отбитые органы или что похуже.  — Наказание окончено, провинившиеся могут вернуться в казарму, — командует старший. Мы кланяемся и благодарим за науку, потом — идем в сторону общей спальни, построившись по двое. Идущий рядом со мной Сынги спрашивает.  — Откуда ты знаешь императора? Скрывать смысла не вижу. Во-первых, о замалчивании обстоятельств того дела меня никто не предупреждал, во-вторых — этот Сынги мне очень даже нужен на моей стороне. Потому что в киношке именно он в итоге нехило напакостил и Хон Риму, и императору. Причем не совсем понятно, что побудило его совершать эти самые пакости. С одной стороны — все обставляется так, будто заместитель просто завидует Хон Риму, но с другой… С другой, Хон Рим постоянно нарушает правила. И склоняет к этим нарушениям императора. В конце концов стражник даже обманывает императора, что в глазах Сынги и вовсе должно выглядеть, как измена, поскольку всех обстоятельств дела тот поначалу не знает. И вот, киношный император вместо того, чтобы наказать изменника, прощает его и оставляет рядом с собой, а человека, который готов перед ним наизнанку вывернутся, словно не замечает. Да тут любой бы взбесился. В смысле, не очень приятно, когда условная Маша получает повышение раньше чем ты за то, что отсасывает начальнику или сверкает налево-направо декольте. Так что Сынги можно понять. По крайней мере, сейчас, когда он с плохо скрытой неприязнью пытается узнать у меня, с чего это такая честь простому ученику, что император его имя знает и даже запомнить умудрился.  — Да была одна история, — раскалываюсь я. — Мы же с сестрой, когда наших родителей убили, на улице оказались. Ну и пришлось помотаться по деревням на западе. Там к нам один урод прицепился ночью, а его величество случайно наши крики услышал, ну и зарубил этого придурка. А потом оказалось, что он нашего дядю знает и вроде как даже дружит с ним, ну или родители его дружили. Ну и в итоге он нас к нему привез. А потом мы помогали расколоть урода, который наших родителей предал. Я предложил нас с сестрой призраками переодеть, и мы вокруг него прыгали, пока остальные говорили, что никаких детей рядом нет.  — Небось, сильно этот урод перепугался, — Сынги осклабился в усмешке. Ему нравится этот рассказ. Наверное, потому, что из-за действий заговорщиков пострадала и его семья.  — Он обоссался. Фу-у-у-у-у, — делюсь с ним секретом я. Тихий смешок в ответ — и мальчик произносит.  — А я уже думал, что ты вроде как… Зазнаваться начнешь. Ты же с его величеством лично знаком.  — Ты теперь тоже.  — Я думал, теперь тебе будут поблажки всякие давать. Ну мало ли.  — Это когда мне поблажки давали? Когда нас пороли за то, что чучело не успели разрубить? Или когда пороли за то, что мы в окно высунулись позавчера? Или вчера, когда мы случайно служанкам помешали? Или сейчас? По-моему, били всех одинаково. И мне иногда даже чаще достается, чем остальным.  — Потому что ты неугомонный. Придется тебя всему учить, — выносит вердикт мальчик. — Буду с сегодняшнего дня твоим хеннимом.  — Хорошо, — улыбаюсь я.  — Хорошо, хенним.  — Хорошо, хенним, — послушно повторяю я. Сынги кажется мне забавным. — Может, спать уже пойдем, а, хенним? Можешь лечь со мной, только я во сне пинаюсь и разговариваю.  — Кучей все равно теплей, — хмыкает парнишка. И с этим не поспоришь. Заморозки ударили неожиданно и даже под теплыми одеялами в предрассветный час можно было задубеть, как цуцык. Оставалось только группироваться по двое-трое под несколькими одеялами. И выкидывать на мороз тех, кто все эти одеяла пытался перетянуть на себя. — Так кто были твои родители? Этот вопрос он задает, когда мы все уже завалились спать на дощатом настиле, сгруппировавшись по два-три человека.  — Ученые. Кто конкретно — я не знаю, это надо у сестры спросить.  — А у тебя и сестра есть?  — Ага. Мы близнецы. Она на семь минут старше и постоянно любит об этом напоминать.  — Повезло тебе. А у меня никого нет. Был младший брат, но он умер, когда был совсем маленьким.  — Сочувствую.  — Зачем? Я его и не знал почти.  — Ясно, — произношу я только ради того, чтобы что-то сказать.  — А почему твоя сестра помнит родителей, а ты нет?  — Я чуть не утонул, когда мы на улице жили. С тех пор ничего не помню. Дядя расстроился, когда я его не узнал. Жалко его.  — Почему жалко?  — Да он мне до сих пор как чужой. Странно. Сестру я сразу за свою посчитал, может быть потому, что рядом тогда больше никого и не было. А дядя Чжин…  — Подожди, твой дядя — Хон Чжин?  — Ага. А ты о нем что-то знаешь?  — Ну, он же из ученых. Его многие знают. Он был другом еще того, старого императора. Тогда понятно, откуда его величество тебя знает.  — Я ведь об этом уже рассказывал, разве нет?  — Мало ли, что ты рассказывал. Всему, что говорят, верить — это надо идиотом быть. О, а мы с тобой, кажется, поладим, хенним, — вслух я этого не произношу. Лишь подтягиваю повыше одеяло, сворачиваюсь в клубочек и засыпаю, слушая сопение успевшего задрыхнуть быстрей меня Сынги. Практика последующих двух недель показывает, что мы с Паком (такова фамилия моего нынешнего хеннима) неплохо дополняем друг друга. Он, в отличие от меня, был сыном военного, так что в силу домашнего воспитания перед прибытием во дворец уже успел натаскаться на войнушку мечом. У меня же в анамнезе была только секция тэквондо и курсы по самообороне, что против меча не котировалось, особенно когда мечи будут настоящими. Так что военное дело мне пришлось осваивать с нуля. А вот всякую бумажную хрень — тут мне не было равных. Во-первых, скорость обработки данных сохранилась моя собственная, а она была очень высокой (больше десяти лет на врача учиться, да еще и в Южной Корее, где требования к медикам охеренные — это вам не шутки). Во-вторых, большую часть того, что нам преподавали, я уже знала, а что не знала — схватывала на лету или догадывалась-додумывалась благодаря развитому кругозору. Ну и всякие тактические вещи у меня получалось продумывать и организовывать быстрей, чем у местных детей. Так что в итоге я подтягивал Сынги по теории, а он меня после отбоя мурыжил по практике. Вроде пока что нас не ловили, хотя может и знали старшие, что мы занимаемся, но решили не трогать так как полезное дело делаем… А еще я больше практиковался в разговоре упоминать себя в мужском роде, что в итоге привело к тому, что это начало проскакивать в мыслях. И это к лучшему. А то спросонья назовешься вместо Хон Рима Ри Йе Ной — и потом либо проблем не оберешься, либо станешь посмешищем всей казармы. А мне ни того, ни другого не надо. Тем более, что проблемы меня нашли в итоге сами. А начиналось все, как обычно — мы с Сынги метелили друг друга на свежем ночном воздухе да под полной луной, ну и слегка увлеклись. Настолько, что не заметили, как за нами наблюдал император. Что тут скажешь — Му Хек при желании умел быть незаметным. И ходит тихо, зараза такая, и все места укромные явно знает, плюс еще явно неплохо поле зрения других людей просчитывает. Так что пока сам не покажется — хер заметишь в ответ. В этот раз он показался когда Сынги отправился спать, а я остался отработать пару приемов.  — Руку выше. Не эту — левую. Я лишь засопел. То, что выше ее надо — это было известно, проблема в том, что мне нехило прилетело по плечу днем, так что соблюдать правильную позицию теперь было банально больно. О чем я и сообщил императору.  — Тогда все верно. Слышал, вы с Сынги делаете успехи в последнее время. И теперь понимаю, что стало тому причиной.  — Командная работа, ваше величество. Мои мозги плюс его навыки — это лучше, чем когда мы по отдельности. Да и тренироваться с кем-то веселей, чем в одиночку.  — Вот как? Надо попробовать. Составишь мне компанию, — император чуть улыбается. Последняя фраза — не вопрос, но и не приказ.  — Как вам будет угодно, ваше величество, — спорить с начальством тут не принято. Особенно когда спорить нет особого желания. В итоге уже десять минут спустя мы машем тренировочными мечами, причем Му Хек явно вполсилы. Не подхожу я ему в качестве спаринг-партнера, это сразу видно. Зачем же он решил со мной тренироваться? А ради разговора.  — Как удалось уговорить дядю отпустить тебя во дворец?  — Исключительно цивилизованными разговорами. В смысле, я объяснил, что так и продолжаю его воспринимать, как постороннего человека. И что мне тут будет лучше.  — Почему же? Из-за памяти?  — Ага, из-за нее самой. Сестра говорит, я другим человеком после того случая стал. А дяде нужен прошлый Хон Рим. Все время пытался меня вспомнить заставить. Я даже устал объяснять, что возможно, никогда ничего не вспомню, и что жить воспоминаниями о прошлом — это ну такое занятие, не самое подходящее. Но у него все равно каждый разговор начинается со слов «а помните», «а вот вспомните» и так далее. Ри-то хорошо, она может взять — и вспомнить, что там было, ну, а я сижу рядом с ними, как третий лишний. Ну и плюс жалеют все. А это бесит неимоверно.  — Тебя злит жалость? — удар. Блокирую, наношу свой.  — Злит, когда другие решают, что я чувствую. Кто-то сказал, что мне без памяти плохо. Что я должен испытывать чувство вины перед родителями за то, что забыл их. И что я должен хотеть вернуть эти воспоминания любой ценой.  — А ты?  — А я говорю, что никто не имеет право диктовать человеку, что ему чувствовать. Что снаружи показывать — там да, правила-ритуалы всякие в действие вступают и соответствовать им каждый обязан, чтобы проблем не получить и из социума не вылететь. А что внутри — то внутри, и не надо другим указывать, что у них там должно быть на самом деле.  — А мы сами можем своими чувствами управлять?  — Лишь отчасти, — снова блокирую, но руки плохо слушаются и меч вылетает из них. — Вот как сейчас: вроде можно заблокировать удар, а если руки слабые — ничего не получается. Если же с чувствами, то там блокировать все должны мозги. Верх берет логика — человек управляет чувствами, верх берут чувства — человек забывает о логике.  — И что ты считаешь лучшим?  — Ничего, — теперь моя очередь атаковать. — Иногда в выигрыше те, кто действует по чувствам, иногда те, кто больше полагается на логику.  — А на что полагаешься ты?  — В какой конкретно момент?  — Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?  — Это когда такое было, ваше величество?  — Хон Рим, — вместо блока Му Хек поддевает мой меч своим, тянет на себя и резко отскакивает в сторону. В результате я валюсь в пыль и уже оттуда прежним тоном подаю голос:  — Да, ваше величество? — чувствую, что того и гляди засмеюсь, но боюсь обидеть императора. Когда он первый срывается на смешок — понимаю, что теперь можно и мне похихикать втихую. Отсмеявшись, произношу. — Серьезно, все зависит от ситуации. Иногда логикой действую, иногда чувствами. Если дело касается Ри — могут чувства все перекрыть. Ну, согласитесь, кинуться на того урода, которого вы тогда прирезали, одному и с голыми руками было не то что бы сильно логично. Надо было отвлечь его внимание на себя, типа согласиться на все, а потом, уже когда одежду начнет снимать — шмальнуть ножиком по глазам и все на том. Надо было логику выбрать, а я вот налажал. Хотя потом я выбрал чувства и уже не ошибся.  — Это когда?  — Когда мы вас не бросили после случившегося. Вот хорошо, что вы оказались порядочным человеком, а если бы были каким-то бандитом, который бы нас отбил чисто ради того, чтобы в рабство продать, что тогда?  — А сюда ты пришел из-за логики, или из-за чувств?  — Из-за первого и из-за второго.  — Одновременно? — император снова улыбается.  — Одновременно. Не всегда ведь только чувства или только логика рулят, иногда и то, и другое. Ой! — я только сейчас посмотрел на луну и понял, что осталось меньше часа до обхода.  — Что такое?  — Обход скоро. Я побегу в казарму, пока меня не хватились, можно?  — Беги. Завтра вместо Сынги будешь тренироваться со мной. Внутри царапнуло неприятно так.  — Не буду, ваше величество. Прошу прощения, но я уже дал слово Сынги.  — Вот как? Выходит для тебя Сынги дороже, чем твой император? А я уже думал, что мы можем стать друзьями.  — Вы всех друзей заставляете нарушать данное другим людям слово, ваше величество? Всех друзей провоцируете становиться обманщиками, которым никто не будет доверять? Всех друзей заставляете вызывать на себя агрессию соучеников и получать кучу дополнительных проблем к уже имеющимся? — я перевел дыхание и понял, что происходит что-то странное. А именно — император стоит напротив меня и до сих пор не перебил меня, не заорал «замолчи» и не врезал по морде, что было характерным поведением для большинства императоров из дорам.  — У меня не было друзей. До тебя, — последнее он произносит с заминкой. — Ты говоришь о каких-то проблемах. Странно. Обычно все наоборот рвутся со мной дружить, чтобы… — он замолчал. И снова принялся смотреть в сторону. Будто чувствовал себя не в своей тарелке сейчас.  — Если я нарушу данное Сынги слово, он может добавить мне проблем. Любой бы добавил — это ведь очень обидно, когда вам человек что-то обещает, а потом предает вас только потому, что его кто-то другой пальцем поманил и что-то интересное пообещал. Да и другие доверять не будут. Кто предал один раз — предаст и второй, слышали о таком? — Му Хек кивает. — И вообще, я не хочу, чтобы все решили, будто я пытаюсь перед вами выслужиться и в фавориты набиваюсь, чтобы какие-то послабления в учебе и наказаниях получить.  — Почему?  — Потому что хочу добиться чего-то сам, понимаете? Сам накосячил — сам отвечу, если получу похвалу от мастера — значит, сам молодец, постарался, а не на халяву все дали. Может, по так называемой протекции все, что угодно, получить проще, но сам-то человек знает, что не заработал то, что ему дают.  — В успехе ученика всегда заложены результаты трудов других людей. Сам, без наставника, ты ничего не добьешься.  — Слышали поговорку «под лежачий камень вода не течет»? — Му Хек отрицательно качает головой. Я мысленно хлопаю себя ладонью по лбу, потому что откуда бы император средневекового Коре знал русские пословицы, если русских поблизости не будет еще века четыре минимум. Когда там Дальний Восток начали осваивать, в конце девятнадцатого века? Или вообще в начале двадцатого? — Она означает, что если человек сам ничего не делает, то ничего и не добьется. У одного и того же учителя два человека с одинаковыми исходными данными могут пойти по разным путям. Один — превзойдет учителя, а второй даже в простых движениях будет путаться из-за лени и нежелания учиться. Так что заслуга учителей, конечно, в наших успехах есть, но и старания учеников со счетов сбрасывать не стоит.  — Я понимаю. Если ты не хочешь каких-то милостей и привилегий, зачем тогда дружить со мной? Так, он идиот или прикалывается? Или… Я еще не шибко хорошо вник во все перипетии дворцовых взаимоотношений, но подхалимов среди приближенных императора хватало. Не-подхалимов могло не быть вовсе.  — Просто потому, что вместе веселей, чем поодиночке? Потому что знаю о том, что вы хороший человек и дружить с вами можно без боязни получить ножик в спину?  — Но с Сынги ты дружишь из-за выгоды. Сам сказал — вместе вы добиваетесь лучших результатов, чем в одиночку.  — Это я сказал про занятия. Не про дружбу. Дружу… Ну, потому что мы похожи. И у него и у меня нет родителей из-за Ляо Вана и ему подобных. Он понимает мое чувство юмора. Еще он очень честный. Он понимает, что я не люблю, когда меня жалеют, и, кажется, тоже не любит, когда жалеют его. Еще с ним весело во что-нибудь играть или просто болтать обо всяком-разном.  — И все?  — И все, вроде бы. Но если я еще что-то вспомню, то скажу. Усмехнувшись, император присаживается на корточки, глядя на меня снизу вверх.  — Забавный ты, Хон Рим. По-твоему, дружба ничего не стоит?  — Стоит. Но не денег. За деньги ее не купишь никогда. Люди, которые дружат за деньги, будут рядом только до тех пор, пока эти деньги есть. Или пока кто-то не предложит больше денег. Если дружат по-настоящему, то все равно, есть деньги у человека, или нет их. Там расчет идет другими вещами.  — Это какими же?  — В другой раз расскажу. Скоро обход, не забыли? Не то что бы я боялся палок, но лишний раз на порцию звиздюлей нарываться не охота.  — Ну беги, Хон Рим.  — До свидания, ваше величество, — поклонившись напоследок, убегаю в сторону нашей общей казармы. К моменту появления обходчика едва успеваю забраться под наше с Сынги одеяло и выровнять дыхание.  — Что-то долго ты, — ворчит Сынги, стоит проверяющему убедиться, что все спят, и уйти из общей спальни.  — Его величество встретил.  — Ого! Он тебя сильно ругал?  — Нет, тоже драться меня поучил. А еще сказал, что теперь ему понятно, почему мы с тобой делаем успехи.  — Он что, и меня видел? Ой… Как бы не попало.  — Не попадет, — уверенно произношу я. — Он хотел сам меня дальше учить.  — Ого… И?  — Я отказался. Мы ведь уже договорились с тобой заниматься по вечерам.  — Зря ты так. Любой другой на твоем месте согласился бы.  — Если любой другой готов нарушить данное слово и предать друга, то это не значит, что я должен взять на вооружение подобную модель поведения и вести себя, как скотина последняя, — фыркаю я.  — Опять эти твои мудреные словечки.  — Опять эти мои мудреные словечки, — фыркаю я.  — Прекращай за своими книжками сидеть, скоро я тебя понимать перестану.  — А ты прекращай…  — Вы оба — прекращайте уже трепаться и дайте всем поспать, — полушепотом рявкнул на нас Ханбек.  — Точно, заткнитесь, парни, достали уже, — поддержал его Ян Ук. Со всех концов казармы раздались голоса, подтверждающие, что им тоже хотелось бы поспать без голосового сопровождения. Упс. Да, иногда нельзя забывать о том, что мы в общаге живем. Верней — кучей спим в одной комнате. И можно кому-то случайно или не очень своей болтовней помешать.  — Извините, мы больше не будем, — обещаю я.  — Извините, но мы еще будем. Правда не сегодня, — поправляет меня Сынги. После чего мы все-таки затыкаемся и ложимся отсыпаться. Потому что учеба нынче тяжелая, дни долгие и хорошо бы не заснуть на построении и что-то соображать на уроках.