Счастье

С раннего утра Иван Васильевич пытался разобраться со скопившимися за время его вынужденного пренебрежения царским долгом, обязанностями — выслушал отчёты и донесения бояр, перечитал важные письма. Минуло всего 10 дней, а князья перессориться успели за главенство в принятии указов государственных. Но к общему решению всё же пришли — казна не опустела, люд простой не бунтует, да и внешняя политика лишь укрепилась за это время. Неужто без его пылкости да нрава сурового удерживать порядок возможно? Дивно это было государю. Поразмыслить про невидаль эту ему мешала тревога да мысли о том, кого эти черты царского характера едва не сгубили вовсе. Басманов медленно возвращался к жизни — когда немного спал жар, а вместе с ним и неконтролируемая паника от вида Грозного, выздоровление пошло быстрее. Он перестал сопротивляться, когда мужчина кормил его, безропотно терпел, пока страшные рубцы смазывали пахнущими травой и ладаном мазями, меняли повязки. Казалось, ему совершенно нет дела , что происходит с его недобитым телом. Только в глазах иногда читалось недопонимание, сменяющееся аппатичной беспомощностью, от контраста боли, что он испытывал при манипуляциях с верхней частью тела и полное отсутствие чувствительности ниже. Последние два дня лекарь разрешал класть под спину больного несколько подушек, давая находиться в полусидячем положении, пока сам юноша не устанет — когда голова его клонилась на грудь , Грозный тут же убирал дополнительную опору, осторожно укладывая его в уже привычную позу. Но если физическое состояние, пусть медленно но всё же начинало восстанавливаться, то душевное с каждым днём расшатывалось лишь сильнее. Со стороны это заметить было сложно — Федя, перестав бредить, практически не говорил. Часы бодрствования проходили для него однообразно : он либо смотрел в стену, либо вполуха слушал то, что повадился читать ему Иван, книгами редкими да письмами иноземных князей пытаясь развлечь любовника, прогнать с его головы мысли невесёлые. Только возможно ли это теперь, когда кроме как в думы погружаться, не было у опричника другого дела, на которое он способен был. Поэтому тихий вопрос, раздавшийся в гнетущей тишине, прозвучал для царя как колокол похоронный. — Что сказал лекарь, я смогу встать на ноги, когда оправлюсь от наказания твоего? Даже продумав этот разговор в голове десятки раз, Иван ещё несколько секунд молчал — слишком жёсткими были слова, подобранные опричником, ранее тот не посмел бы так дерзко, с явным укором заговаривать с ним. Пугало то, что не злость или обида в нём говорила, а равнодушие. Хуже уж некуда, Федя это знал. Ежели прикажет он его снова Малюте отдать иль сразу на плаху — невелика беда для калеки — избавление. А труда своего, да времени, на него потраченного, жаль будет. — Федь, пока сложно сказать, лекарь из самой Франции едет, подождать надобно, — голос царя был мягок, и от этого казался кравчему безмерно лживым. Вместо дальнейших расспросов он молча кивнул, переводя равнодушный взгляд на стену. Неосознанно рассматривая элементы убранства покоев, столь приятных ему когда то, он наткнулся взглядом на давно высохший васильковый венок, лежащий на резной полке у окна. В сознание вихрем ворвались полузабытые в пыточной камере образы прошлого… *** Резкий толчок в грудь и тренированное тело мягко опускается на белые простыни. Венок из синих цветов, до этой секунды украшавший его голову, несмотря на полную наготу, легко соскальзывает, когда парень игриво поворачивается на спину. Царь нависает над ним , подобно коршуну над беззащитным цыплёнком. В полумраке комнаты он кажется моложе, чем обычно. Возможно дело в том, что обнаженное тело государя выглядит по юношески худощаво, или причиной тому хмель, ударивший в голову во время пиршества. Сегодня банкет был на редкость кровавым — многих государь жаловал особой чашей со своего стола, трое неугодных бились в агонии, исходя кровавой пеной, под заливистый смех Грозного и его собственный — громкий, весёлый. Давно Фёдор хотел извести именно этих придворных шавок , уж больно дурно отзывались о нём, кроме как «Федорой-потаскухой» да «содомитом» и не называли смелого оборонителя Руси. И кто теперь потешается, за кем последнее слово осталось? То-то же, смотрите , недруги , что случается с дураками, посмевшими на царского фаворита глядеть косо, да грязью с уст поливать. От воспоминаний этих он ощутил внизу живота горячий ком…. Ничто не будило в нём столь дикой истомы и желания, как собственное превосходство. Они все — не чета ему, Басманову, в его руках сила, власть, расположение жестокого государя. Часто представлял он , что Иван это дикий скакун, не знавший доныне сильного всадника, способного усмирить нрав его буйный. Но под его напором подчинился, хоть встаёт изредка на дыбы, да крепка собственная рука, держащая конскую гриву. Сгорая от нетерпения, он призывно выгибается на кровати, практически мгновенно ощутив прикосновение сухих, горячих ладоней полюбовника у себя на бедрах. Их совместные ночи почти всегда стремительны, Грозному нравилась готовность юноши отдаваться ему тут же, не вынуждая ждать, изнывая от каждой минуты промедления. Зная это, парень научился заблаговременно готовиться — когда опьяневшей от вина да зрелищ толпе бояр и самому государю час его отсутствия казался мигом, он легко выскользал из-за пиршественного стола и так же незаметно возвращался. Всегда готовое поддаться как ласке так и боли тело одинаково страстно принимало муки и наслаждение, заставляя эти противоположности, переплетаясь, создавать особенно пьянящий шлейф полного контроля государя над своим верным кравчим. Парень стонет, передавая свой пыл , заставляя нетерпеливо оглаживать рельефные ягодицы. Одной рукой поднявшись выше, провел пальцами по четкой линии позвоночника — медленно вверх и резко, почти царапая белую кожу острым ногтем, обратно. Юноша выдохнул: каждая клетка разгоряченого тела желала этого — нежных пыток, за которыми неизменно последует особое, извращённое удовлетворение. Упираясь коленями в край ложа, Иван резко притянул податливое тело ближе к краю, лёгким шлепком по бедру приказывая перевернуться. Федор послушался, удивлённо глядя на мужчину. Внезапно тот обхватил его голову обеими руками, зарывшись в длинные кучери и припал к пухлым устам. Не ждущий таких прилюдий, привыкший к грубой страсти, Басманов неожиданно даже для себя, застонал совершенно искренне, немного жалобно, как котенок, впервые ощутивший не пинки сапогами, а ласку рук. Не в силах более сдерживать себя, он начал тереться о бедро государя, одной рукой опираясь на кровать, чтобы не свалиться на спину , а другой поглаживая живот любовника, осторожно спускаясь всё ниже с каждым движением, боясь разрушить хрупкость момента нежности тирана. Но насладившись сполна сладкими, с привкусом хмельного мёда, губами, Грозный грубо оттягивает его голову назад, смотрит в глаза и одним движением руки, сжимающей чёрные волосы, заставляет встать на колени у его ног. Этого взгляда хватило, чтобы осознать — запал от пиршественных убийств не утих, и его, Фёдора, ждёт сегодня расплата за исполнение кровавых прихотей. Взяв со стола ошейник, властитель Руси тут же украшает им фаворита. Когда петля на шее затянулась , он почувствовал, что кожа "подарка" изнутри отделана острыми железными шипами, тут же больно впившимися в кадык. — Как, по душе тебе, Феденька, новая цацка? Для собаки деланная, а так к лицу тебе, — голос царя, хриплый от желания, с нотками безумия и жестокости, заставляет внутренности сжаться в комок. Он любит надламывать выдержку Басманова. Вот и сейчас, уравнивая его с обычными псами, наслаждается искрами гнева , смешанного с диким, животным страхом. Грозный непредсказуем, и опричник это знает. Не бывает с ним ощущения безопасности — даже своего любимца в приступе возбуждённого бешенства он не пощадит. Что будет — его поимеют, как суку, а наутро, нагого, в ошейнике, поволокут на псарню? Иль царь, сполна насладившись его телом, так затянет новое украшение вокруг шеи, что отдаст он Богу свою грешную душу, потешив предсмертными хрипами любовника в последний раз. Басманов, холодея от ужасов, нарисованных сознанием, начинает ластиться к ногам, как обычная дворняга, склоняет голову и осторожно проводит шершавым, пересохшим от тихой паники языком по ступне царя. Заискивающе смотрит, понравилось ли? Государю нравится. Эта игра бесконечной власти и неописуемого страха будоражит его так же, как полная покорность его Федоры. Ощутив одобрение, юноша поднимается выше, пробегает ловкими пальцами по бёдрам, в это время чертя языком дорожку от лодыжки и до колена, нежно целует выступающие из-под бледной кожи вены. Подавив страх, и заставив непослушный организм смочить горло слюной, уже влажным языком проводит до самого сокровенного, обдавая пах любовника горячим дыханием. Каждое движение губ осторожно, касание — выверенное. Несмотря на тонкость грани, по которой он ходил с тех пор, как впервые посетил эти покои, Басманов больше не медлил. Ежеминутно проверять, нравятся ли партнеру его действия, потребности не было. «Ведь нет того, чего я не умею » — эта мысль охладила жгучий ком в груди, тело перестало быть скованым и ватным. Доказательством правдивости этого утверждения служило хриплое дыхание сверху. Сейчас властный мужчина, нависающий над ним, искал опоры , боясь окончательно потерять над собой контроль под влиянием умелых движений юноши. Это значило лишь то, что оставшись доволен он не станет ломать свою лучшую игрушку. Умелые ласки сделали своё и охваченный неистовым желанием полностью овладеть кравчим, Иван зарычав, подобно зверю, коим он, по сути являлся, опустился на колени подле любовника, поворачивая его спиной к себе. Басманову давно не доводилось испытывать подобного экстаза, вызванного смесью ужаса и удовольствия, власти за пределами этих покоев и беспомощной покорности у ног властителя.