Киберлинк

      Паника охватывала меня. Нет, нет, нет. Холодные руки коснулись моих бёдер, сжимая их, будто присасываясь как пиявки. Я дрожала. Альбедо тихонько перелистнул страницу тетради, стараясь шуметь как можно меньше, и коротко хмыкнул. Улыбка на тонких губах призрака становилась всё шире. Моё спасение так близко, и в то же время так далеко, мне хотелось кричать, но губы безвольно болтались на онемевшем лице. Порывистое дыхание привидения заставляло моё сердце сжиматься в комок. Оно звучало все ближе и ближе. Я шумно вздохнула.       Я шумно вздохнула?! Я нашла выход! Я снова шумно вздохнула. Потом начала дышать мелко и дробно. Издевательски громкие вздохи призрака все приближались. Время идёт на секунды. Затем опять глубокий, тяжелый вдох. Свистящий выдох. Нимфа нахмурилась и пошла быстрее. О, чёрт! Её руки скользнули к моей груди, потянулись к шее. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Я взрогнула от ледяных пальцев на горле. Не дать коснуться головы, нет, ни в коем случае, иначе...       — Линк!       От голоса Альбедо нимфа завыла, её лицо исказилось нечеловеческой ненавистью, отпустив мою шею, она схватилась за свою голову, словно от мучительной боли, и медленно растворилась, трясясь будто в конвульсии. Альбедо дотронулся до моего плеча.       — Линк, Линк, всё в порядке? Ты задыхаешься?       Я тихо всхлипнула, дрожа, как осиновый лист. Ещё пару секунд назад ужас был настолько сильным, что я почти не чувствовала его. Теперь, когда опасность миновала, страх охватил меня, вгоняя свои ледяные иглы под мои ногти. Опасность миновала. Опасность миновала. Опасность... миновала? Или... Альбедо укрыл меня одеялом, заглядывая в лицо.       — На меня напали, — шепнула я, чувствуя, как ужас душит меня.       — Кто напал?       — Я... Я не знаю!       По моим щекам против моей воли бежали тёплые, солёные капли, стекая в рот, на виски, на волосы. Я дрожала, задыхаясь от рыданий, страха и отвращения к самой себе. Я отвернулась от Альбедо, чтобы он не видел это жалкое зрелище.       — Линк, тише, всё хорошо. Всё в порядке, — шептал он, гладя моё плечо.       Я каждый раз вздрагивала, мне казалось, что он вот-вот мерзко пошутит, или начнёт кричать, или вздохнёт с усталостью, снисхождением и презрением, как от вида нищего, просящего денег у метро. Мне хотелось начать биться головой о стену, виском, чтобы вышло больнее, хотелось кричать и оттолкнуть его. Но тепло человека рядом со мной успокаивало, собирало рассеянный вихрь эмоций в плавный поток. Постепенно я успокоилась, буря внутри меня утихла, мысли прояснились, как после долгого сна. Но что-то гадкое, чёрное и липкое в моей душе всё ещё тянуло меня вниз, в бездну бездумного страха.       — Что случилось? — спросил Альбедо.       — Когда я ночевала у древа Венессы, ко мне приходило видение, — начала я свой рассказ. — Рыжая девушка. И сейчас пришла она. Как будто наощупь искала меня по всей карете, затем нашла меня и начала двигаться к голове. Я не могла пошевелиться и поэтому сбила своё дыхание, чтобы привлечь тебя.       — Ты думаешь, это она тёмное божество, которое пытается отнять твою память?       — Я не знаю. Думаю, нет. Почему-то. Не знаю.       — Может, она хотела помочь?       — Нет, нет, — шепнула я, — точно нет.       — Я тоже не помню такого архонта. Я попросил Лизу поискать, она, кажется, согласилась, — сказал Альбедо, на его щеках в этот момент почему-то появился румянец.       Мы умолкли. Я лежала, уставившись в стену экипажа, вспоминая рыжую девушку во всех подробностях. Тонкие губы, длинное лицо, нордическая внешность, высокий рост... Нет, я не знаю, кто это. И внешность мне ни о чём не говорит. Никаких ассоциаций, никакого предчувствий, тишина, как будто я встретила случайного прохожего. Наверное, настоящий главный герой выдвинул бы кучу теорий на моем месте, но в моей голове будто бы гудел улей из мыслей, каждая из которых словно не была самостоятельной единицей, а все вместе они не образовывали никакого единого целого. У меня нет никаких сверхсил и никаких особенных талантов. А это печально. Действительно, почему у меня нет глаза бога? Неужели я недостаточно хороша? В лоре игры говорилось, что глаз бога — это желание. Чего я хочу? Не знаю. Я думала, что после попадания в этот мир что-то изменится. Что я стану другой, лучшей версией себя. Рыцарем без страха и упрёка. Ангелом в сияющей кирасе. Человеком без прошлого. Но этого не стало. И пусть этот мир вначале сулил мне столько надежд, которые потом так бесчеловечно разрушил, моё единственное желание — никогда больше не возвращаться домой. Я буду нести этот крест до конца по выжженной пустыне, которая казалась блестящей реальностью, садом, полным диковинных цветов и райских птиц.       — Ты бы хотел забыть что-нибудь из своего прошлого? — спросила я.       — Нет. Прошлое формирует мою личность. Без моего прошлого не стало бы меня.       — Ты так хочешь оставаться собой?       — Разве я могу быть кем-то другим? — спросил Альбедо тихо.       — Если бы ты мог стереть себе память.       — Разумеется, я стану кем-то потом, по прошествии многих лет, когда приобрету новый жизненный опыт, равноценный потерянному. Кем-то другим. Но я не знаю, лучше или хуже. Почему ты спрашиваешь?       — Мама говорила, что надо стирать из памяти всё плохое, ведь оно разрушает нас.       — Очень странное высказывание.       — Я знаю, что ты скажешь, — перебила его я, — Что это всё бесценный опыт, что не ломает, то делает сильнее, все дела... а если оно меня сломало?       — Сломало?.. — пробормотал Альбедо. Кажется, он выглядел растерянным. — Что ты хочешь сказать?       — Знаешь, я ведь не просто так такая, какая есть...       Я замолчала. Надо мной нависла тень Альбедо. Он не проронил ни звука. На мои глаза вновь навернулись горячие слёзы.       — Я никому об этом не говорила до тебя... Знаешь, очень тяжело раскрыться, когда ты долго молчал?       — Знаю, — вздохнул алхимик.       — Моя мама всегда была для нас с сестрой примером для подражания... Я говорила, что сестру зовут Яной? Она старшая. Так вот, мама была нашим идеалом. Сильная женщина с ясным умом и острым взглядом, она всего добилась сама. А отец был добрым, умным, но таким безвольным...       Я шумно вздохнула, пытаясь сдержать слёзы, и замолчала. Воспоминаний было слишком много, чтобы я могла справиться с ними, я чувствовала себя словно обнаженной на поле боя, когда слева и справа свистят пули, слышны отрывистые крики, а ты как во сне, не видишь лиц и вообще ничего почти не видишь, кроме сероватой дымки, повисшей в воздухе, и тел вокруг себя. Альбедо молча смотрел на меня со странным и непонятным выражением лица. Он почему-то напомнил мне горгулью, мрачно склонившуюся над городом. Повозка плавно покачивалась.       — Мама была очень строгой. Она занимала одну из руководящих должностей... не знаю, знаешь ли ты, что это такое.       — Знаю, конечно.       Я страстно желала услышать его голос, его отклик, оценку, отношение, да что угодно, лишь бы мои слова не повисли пустым звоном в гнетущей тишине. Давно я не чувствовала себя настолько маленькой и ничтожной...       — Мы всегда были предоставлены сами себе и всегда... все еще... должны были отчитываться перед ней. Всегда быть отличными ученицами, уметь постоять за себя, быть лучше всех, быть независимыми и в то же время целиком зависеть от неё. Ты слушаешь?       Альбедо молча кивнул, но мне показалось, что с его губ еле слышно слетело какое-то слово или, может быть, имя.       — Яне это удавалось. Она всегда была лучшей, участвовала в олимпиадах... конкурсы такие на знания, иногда очень сложные. И вот она занимала там призовые места. Тогда мама улыбалась Яне и говорила: "Ну вот, девочка моя, можешь же, когда захочешь! Не зря я тебя ругала", или "Вот, вот это моя дочь!"       — И все ваши заслуги она приписывала себе? — спросил Альбедо еле слышно.       — Или кому-то еще: репетиторам, учителям, да боже, даже одноклассникам. Но не нам. Я так хотела заслужить внимания, но я всегда была нервной и быстро теряла концентрацию, много плакала и училась с трудом. Мама никогда не кричала на меня. Она смотрела на меня так... с презрением что ли. И уходила молча из комнаты, а я валялась на полу и ревела. Это очень унизительное воспоминание, но это часть меня, его не стереть... пока не стереть.       Едва сдерживая вновь подступившие слезы, я слабо улыбнулась. Альбедо ласково улыбнулся в ответ и почему-то наклонился ближе. Потом, словно выйдя из забытья, резко выпрямился, но его лицо все еще не выражало почти ничего. Как на пружинке он покачивался туда-сюда. Была же какая-то сказка про болванчика?       — В общем, я была по всем параметрам плохой. Я долго копила деньги со школьных обедов, подработок, чтобы купить маме духи, её любимые. Они пахли почти как яблоко в карамели, и я всегда удивлялась, почему такая женщина как мама любит такой сладкий, нежный аромат. Мама говорила, что и в слабости есть своя сила... Я ей не верила, ведь мама не была никогда слабой. Так, о чем это я... я купила ей духи в подарок на день рождения. Хотела хоть чуть-чуть побыть самой-самой.       Я вздохнула. Вся реальность вокруг меня казалась сном во время болезни, страшным, глупым, гротескно-красочным и мерзким, сном, который хватает тебя своими склизкими лапами и не отпускает до самого пробуждения, и тянется долго-долго, как горячий сыр. Свет плясал на покачивавшихся стенах упряжки, мир маревом шел волнами перед моими глазами, что только увиливало эту гнетущую атмосферу.        — Это всё ведь когда-нибудь закончится? — плаксиво спросила я.       — Конечно, закончится.       — Знаешь, я скучаю по маме. Я всегда её любила несмотря ни на что. И тогда... я действительно стала самой-самой, часа на два, мама так радовалась подарку. Потом мы поссорились, я помню, как вытаскивала духи и открытку из мусорного ведра и рыдала... Мерзко. По мнению мамы я всегда была слишком слабой, причем без всякой силы, скрытой в слабости. Но самое страшное было впереди. У Яны появились серьёзные проблемы, она стала хуже учиться, почти не ела, только и делала, что залипала в сериалы... ну, как книги, только с движущимися картинками. И выбирала лёгкие, глуповатые, обязательно со счастливым концом и без морали. Мама глубоко презирала всё, что лёгкое и развлекательное. По её мнению, хорошее произведение только ставит вопросы, а не отвечает на них. Причем не просто ставит, а заставляет мучаться над ответом. Она очень любила Достоевского...       — Я не знаю, кто это.       — Ах, да... наш писатель. Так вот, никакие мамины приёмы и увещивания не помогали, Яна продолжала скатываться по учёбе, она не плакала и никак не реагировала на маму, игнорировала её. Маму это бесило ещё больше, чем мои истерики, она говорила Яне, что Яна станет дворником, что она глупая и бесится от хорошей жизни, что у неё всё‐всё есть "для полного счастья". Отец никогда не вмешивался. Яна только кивала головой и со всем соглашалась. Мама не выдержала и повела Яну к детскому психологу. Ну, тому, кто разбирается во всяких душевных расстройствах. Я не знаю, что было в том кабинете, но мама вышла очень бледная как полотно, а Яна — вся в слезах. Она никогда мне не говорила... О Господи! Она дрожала как осиновый лист. Бедная, бедная моя Яна!       Это воспоминание стало последней каплей, наполняющей чашу. Я закрыла лицо руками, надавила кулаками на глаза, но все еще видела белое лицо Яны, смотрящее на меня с немым упрёком, как призрак прошлого, молча и неумолимо следующий за мной всюду до самого конца.       — Линк, милая...       — Я ей ничего не сказала тогда, не придумала. Сейчас я знаю, что надо было сказать хоть что-нибудь или лучше обнять, а тогда казалось, что я сделаю только хуже. Мы так ехали на маминой машине... упряжке, она рыдала, а мы с мамой молчали. А потом мама сказала: "Никогда не думала, что ты меня так опозоришь". С тех пор Яна действительно стала лучше учиться. Снова ходила на олимпиады, но я знала, что она по ночам плачет или сидит всю ночь перед экраном и смотрит что-то... читает. И тогда я ничего не делала.       Альбедо, до этого смотревший на свои руки, медленно поднял взгляд на меня. Он был тяжёлым, мрачным, как мне показалось, даже осуждающим.       — И тогда ты поняла, что равнодушие может быть преступным?       — Поняла я потом, с сожалению.       Я вздохнула. Слова мне давались с почти физической болью, исходившей откуда-то из центра груди. Когда я вновь заговорила, голос звучал глухо, почти чужеродно.       — Яна пыталась покончить с собой. Она написала записку, в которой прощалась со всеми нами и просила нас не винить себя в её смерти. В последний момент её спас отец, который вернулся раньше с работы.       — И что было дальше?.. — спросил Альбедо. Мне показалось, что его лицо выражало почти ужас. Наверное, он понимал, что будет дальше и без моего рассказа.       — Мама осудила её. Прочитала записку на каком-то семейном празднике, и все смеялись, говорили, мол, подростковое. А Яна выбежала из-за стола. Все говорили, какая она неприличная, раз ушла без разрешения. Мама извинялась, говорила, что не воспитала как надо. Я тоже не пошла следом, потому что думала, как на меня будут смотреть... Отец пытался сказать, как ей тяжело, но его быстро заткнули шутками. Сейчас я думаю, а любила ли я Яну или только себя. Безусловно, теперь я люблю её больше, чем когда-либо. А понимала ли я тогда, как сильно надо было за нее держаться?       — А потом?..       — А потом... а потом Яны не стало, — прошептала я и всхлипнула, — Мама и отец перестала со мной общаться, потому что горевали. Я тоже, но разве я имею право сейчас плакать? Сейчас, когда я ничем ей не помогла, когда не спасала ее от маминой тирании и деспотизма, когда едва утешала ее и только требовала внимания к себе в конце концов?       Я замолчала, глядя в потолок. Уже не было слез, была какая-то всепоглощающая апатия, пустота внутри. Я убежала ото всех, но эти все всё ещё внутри меня, в самой глубине души, и я петляю между новых и старых проблем как между Сциллой и Харибдой. А что если то, что не убило меня, не сделало меня сильнее? И что если оно кровавой мозолью останется со мной на всю жизнь?       — Равнодушие — худшее из преступлений, — пробормотала я. Мой голос показался мне каким-то чужим.       — Хуже только возомнить себя богом... — задумчиво сказал Альбедо. Когда он продолжил говорить, в его голосе появилась какая-то певучесть, свойственная сказочникам. — Когда-то одна пожилая женщина рассказала мне историю про мальчика-сироту. Он работал слугой у богатого господина, который обижал мальчика, бил его и ни во что не ставил. У мальчика не было друзей, поэтому каждый вечер он прокрадывался по узкой тропе к морю, к скалистой бухте, чтобы поговорить с чайками. Но чайки не слушали его, они ловили рыбу и улетали к своим гнёздам. Тогда он стал говорить со скалами, нависшими над морем. Мальчик не знал, слышат его скалы или нет, но каждый день он рассказывал о своих обидах и маленьких радостях, а скалы всё так же стояли и грелись на солнце или же мокли под дождём. И тогда мальчик позавидовал скалам. Никто их не обижает, и все, что их тревожит — это такие глупцы как он, пришедшие рассказать свою историю. Как хорошо греться на солнце и ничего не чувствовать! И однажды мальчик не вернулся со своей вечерний прогулки. Его искали день, искали два, но потом господин приказал прекратить поиски нерадивого слуги, и нашел нового на замену. И никто из живых и проворных слуг не заметил, что в тот день в бухте появилась маленькая скала, нависшая над неспокойным морем.