сифилис

Жизнь продолжалась. Жизнь продолжалась, несмотря на её бурное, беспорядочное, сродное водовороту течение, и даже когда кто-то из этой жизни уходил, вокруг конкретного человека она продолжала вращаться, заменяя старые, отходящие в пучину бездны события новыми. И самым важным было — оставаться на плаву, не позволять себе погрязнуть в уже отошедшем на второй план прошлом, ведь это всё засасывало, утягивало в никуда. Если слишком цепляться за прошлое, оно завлечёт с собой, занесёт туда же, в отклоняющуюся от впереди бушующей жизни даль, в мир былого и забытого. Это было опасно. Что бы ни происходило, надо двигаться дальше, ведь если слишком сильно цепляться за прошлое — то сам и станешь этим прошлым, сам пропадёшь, исчезнешь, останешься где-то там, далеко и в темноте, под метафорической водой никогда не спокойной жизни. И Дэйв это понимал. Понимал, оттого и двигался дальше, сколько бы трудностей ему ни было предписано судьбой. Родители оставили его на произвол судьбы — а он выбрался, собрал волю в кулак и превозмог что только можно и справился со всем сам; гениального, ну донельзя талантливого барабанщика Гара не стало (прожжённый своей нелёгкой судьбой Дэйв был безнадёжным пессимистом и не верил и в долю вероятности, что тот придёт в себя после подставы со стороны Ульриха) — а Дэйв не сдался, нашёл нового, заставил бедолагу выучить весь их материал, отточил до звона свой, чтобы компенсировать неопытность пятнадцатилетнего Ника на общей картине. Но когда и новый член группы скоропостижно из неё выбыл, Мастейн снова не опустил руки. Да, теперь он так хорошо, так блистательно, как планировал, не выступит, но разве это — повод цепляться за прошлое? Гара нет, Ника нет — вычеркнули, но он-то сам ещё живой, с двумя руками и ногами и с невероятнейшей Flying V, значит, он-то себя показать может и обязательно покажет! Нет, прошлое, даже не пытайся захватить в свой плен Дэйва — он в твою сторону и не смотрит, он, может, и вероятнее всего, всё запомнил, но запомнил и отложил в сторону, а не уцепился за тебя как за спасительный круг, на самом деле являющийся тонущем камнем, обязательно идущим ко дну. Дэйв был не таким — Дэйв никогда не сдавался, Дэйв от своего прошлого отталкивался, а не хватался за него. Дэйв смотрел в настоящее, смотрел лишённым излишних позитивных надежд взглядом, но зато смотрел вперёд, что бы его там дальше не ждало. Пускай неумеха-Ульрих испортит его с группой представление своей непрофессионально хаотичной, лихорадочно неточной игрой — да, они займут не первое место, да, это будет не тем, о чём Мастейн мечтал, но разве это повод не выступать совсем? Нет, выступить надо, надо показать этой чёртовой жизни, на что ты способен, чтобы она, сука такая, увидела, что ты не сдаёшься, чтобы она в следующий раз, когда попытается разжевать тебя, подавилась бы и выплюнула, чтобы она знала, с кем связалась! Нет, он будет гнуть свою сраную линию до конца и не то, что погнёт, так он её в узел нафиг завяжет, чтобы все знали, какой он сильный, и что всё ему нипочём, так-то! А вот Джеймс такой позиции не придерживался. Придерживался, вернее, но когда-то давно, когда-то в прошлом. А жаль, ведь позиция была куда правильнее той, к которой он припал в последнее время, сломленный обстоятельствами. Что же такое случилось, раз его любимый Джеймсик, гроза всех штанг и гантелей, самый лучший ритм-гитарист в округе (Мастейн признавал и это), самый ну просто максимально представляющий из себя уверенного и идущего только вперёд человека, вдруг обернулся, рискуя остаться где-то там, позади? Нет, не пустяки случились в жизни Джеймса, далеко не смена состава в группе, подорожание наркоты (Мастейн перечислял свои проблемы) или откат в силовых показателях. Случилась смерть. Что бы Дэйв сделал сам на его месте? Да он не знал! Отрёкся бы от своих правильных убеждений и застыл бы на время в прошлом, не замечая течения проносящейся вдаль жизни? Сложно сказать. Себе Дэйв говорил, что обязательно бы с этим справился — он пережил смерть отца, пережил кому Гара, тоже близкого ему человека, за которого он беспокоился едва ли не как за Эллефсона, его почти родного брата, — но ведь и он не железный, и когда Гар попал в больницу, он чуть ли не плакал от безысходности, а тут не просто какой-то друг-торчок, тут мамы не стало! Да он бы сам заплакал, сжался бы в комочек и перенесся бы куда-то туда, в это уже не нужное никому, канувшее в лету прошлое. Так бы и остался там сидеть, пока прошлое его бы не поглотило, не приняло бы в свою липкую сеть, сделав частью себя. Нельзя было допустить, чтобы Джеймс стал этим прошлым. — Тебе нельзя тут находиться. Тяжело говорить. И слов тут не подберёшь — страшно ведь ненароком задеть человека, даже Дэйву, временами до бестактности смелому, и то не по себе о мысли, что Джеймс столкнулся с таким горем, и что надо ему что-то сказать, и чтобы не обидно вышло, и чтобы зажглось в нем заново желание жить, рискующее потухнуть. По лбу Дэйва пробежала струйка пота. Их двоих окружала тёмная комната, самая настоящая могила — в последний раз Джеймс проветривал квартиру очень давно, было ужасно душно, стены давили, и затхлый воздух словно сковывал горло, не давая дышать. Джеймс сидел на полу с фотографией своей матери ни жив ни мёртв. Он даже и головы не повернул в сторону Дэйва, будто бы не замечал парня, точно бы тот был призраком или пришельцем из другого времени. Вот оно, прошлое — оно уже произошло, необратимо случилось и потеряло смысл, и оно манило, зазывало к себе маленького Джеймса, чтобы и тот стал чем-то несуществующим образом, призраком, пылью. — Хэтфилд, — уже требовательно позвал друга Дэйв, положив ему руки на плечи. Хэтфилд нехотя повернулся. Губы парня дрожали, и тот их сомкнул, постыдившись эмоций, — Хэт, Джейми, давай, встаём и уходим. — Что я сделал не так? — наконец, заговорил Хэтфилд. Парень закрыл глаза, и по ним скатились две слезы, отчего Хэт тут же шмыгнул носом и принялся вытирать ладонью лицо, стыдясь слёз. Хватка Дэйва на плечах друга усилилась. — Мастейн, я знаешь, что хотел сделать? Знаешь, Мастейн? — Расскажи, — мягко, но требовательно попросил Дэйв, наклоняя податливое тело друга к себе ближе, — это нормально, Хэт, я бы тоже на твоём месте плакал, да блин, все бы на твоём месте это сделали! Не ссы, это не делает тебя в моих глазах тёлкой — поплачь и расскажи. — Да мне похер, кем это меня делает! — Джеймс всхлипнул и отвернулся, опять вытирая лицо. Мастейн насильно повернул голову друга к себе, и Хэт прикрыл влажные от слёз глаза, повернулся, упал на плечо Дэйва и невнятно добавил, — я хотел победить на концерте, чтобы деньги потратить ей на операцию. Срал я сто раз на то, что она отказывалась — я бы её силой поднял и отвёз в больницу, я бы сделал всё, чтобы её спасти! — Ты сделал всё, что мог, друг, — Мастейн запустил руку в светлые волосы друга и прижал Джеймса к себе, — ты постарался на славу, Хэт, но это всё равно случилось, — заметив, что всхлипы прекратились, и что блондин его слушал, Дэйв продолжил говорить, уже не так опасаясь за вероятность ранить поражённого случившемся друга словами, — тебе нужно двигаться вперёд, как бы больно это ни было, двигаться дальше… Ты хочешь жить, Хэт? Ответь мне честно, хочешь ли ты жить или нет? Дэйв знал, что из этого последует, слишком хорошо знал Джеймса, чтобы рассчитывать на то, что тот скажет то, что у него на самой неглубокой поверхности ума, перед тем, как подумать как следует. — Хочу я жить, отвали — Джеймс снова всхлипнул и уже не стал сопротивляться, когда Мастейн ещё крепче обнял его, — мне надо через это переступить, я знаю. Всё, уже ёбнуло, обратно ничего не вернуть. Шанса никакого нет. — Шанса нет, — глухо повторил за ним рыжий, прижимая ладонью золотистые кудри. Шанса и правда не было. Дно ощущалось под ногами, как что-то неизменное, как незыблемая константа. Вот и всё. Шанса нет. Жизнь идёт дальше, а шанса больше нет, — значит, будут другие шансы, ясно тебе? — Всё мне ясно, Мастейн, — Хэтфилд нахмурился, а сам словно стараться зарыться, запрятаться глубже в объятиях друга, — мне просто нужно время, чтобы это пережить. Просто оставь меня в покое. — Малыш, тебе отвлечься надо, — Дэйв не удержался и чмокнул Джеймса в щёку. Это ведь его удивит. Удивит и хоть на секунду откинет от того ужаса, который поглощал, пожирал беднягу с головой. — Не называй меня так, педик грязный, — фыркнул Хэт, наморщив свой выразительный носик, — фу блять, нахуй ты вообще это сделал? — Джеймс принялся вытирать щёку, а Мастейн улыбался, смотря на друга. Работает же, работает, — ну и что ты лыбишься, а? — Люблю я тебя, бро, — смущённо выдал Мастейн, не сводя глаз с Хэта, — люблю как самого своего надёжного кореша, без пидорасни, — тут же пояснил Дэйв, и Джеймс согласно кивнул, ощущая, к надеждам Мастейна, такую же лишённую педерастии любовь к другу, — люблю, отчего и хочу, чтобы тебе стало лучше. Пошли вперёд, мужик, тебе тяжело, но ты сильный, тебя накроет, а ты выберешься. — И я тебя, Мастейн, — Джеймс ответно потянулся к другу, засматриваясь на его ярко-рыжие кудри. Весь взгляд Джеймса, все его жесты — весь он был обращён к Мастейну, уделял своё внимание лишь ему, игнорируя крепкую боль в раскрывшейся наизнанку душе, отдавая свои чувства кому-то другому, лишь бы не этой пустоте и темноте, этой бездне… И к счастью, Мастейн был готов все эти чувства принять, как и самого Джеймса со всей его болью и страхом, — я справлюсь, не переживай. Пошли пива выпьем. — Сильный ты человек, Джеймс, — Дэйв взял Джеймса за руку и помог подняться, на что блондин снова смутился и в неудомении отбросил руку, удивляясь лёгкому флирту со стороны друга, таким образом выражавшему не то свою заботу, не то — презренную жалость, — я уж думал, тебя отсюда придётся за волосы вытаскивать, а ты превозмог себя, красава… Знаю, что нажраться, да и накуриться… кстати, курить будешь? — Не буду, я же не торчок-пидорас, — поморщился Джеймс. — Так вот. Не выход это, — помотал головой Дэйв, — ни накуриться ни нажраться, — ничего из этого нихуя не выход. Это ебучая лопата, которой надо копать тоннель. Реально ебучая лопата, прикинь, блять, лопата. Копаешь ей ты вниз — и ты ещё глубже в яме, ты прям внутри, и никто тебя не вытащит, так как ты сам взял эту сраную лопату в руки. Копаешь влево или вправо — и ты снова потерялся, и снова сам виноват, такая вот опасная эта лопата, которую ты мог и не брать в руки, но сам сделал свой выбор… Но едва ты станешь копать прямо — ты и докопаешь свой тоннель. А что в тоннеле, Джеймс, знаешь ли ты, что в этом чёртовом тоннеле? — Выход, — утвердил Джеймс. Мастейн так сильно увлекся разъяснениями на ходу сочиненной метафоры, что переживать стал, как бы бедолага Джеймсик не потерял ход мыслей друга. Но нет, тот слушал, хватался расцарапанными руками отчаявшего разума за каждое словечко, видя в этом соломинку, спасательный круг, самый настоящий ебучий плот, всё, что угодно, что могло его спасти! И Мастейн об этом вспомнил, оттого и бросил переживать за диалог с его всё понимающим другом. — Выход, — повторил Дэйв, хлопая Джеймса по плечу, — ну что, по лопате в руки? — По лопате, — Джеймс сжал руку в кулак и встал с постели. *** На слабо освещённой улице было так темно, что казалось, что даже снег с дождём были такими же чёрными, как и облачное, мелькающее серыми проблесками небо. Чёрный снег шёл с чёрного неба. Оно плакало чёрными слезами, плакало, избавляясь от своей черноты, неохотно выпуская её наружу, выдавливая из себя редкими, но едкими и холодными каплями. Ровно как и маленький Джеймс. С немалым трудом он расставался со своим горем, и когда оно покидало его тело, то становилось жгучей, чёрной и токсичной секрецией, настолько сильно пронзающей всех окружающих, что Мастейн и сам был готов заплакать, проникаясь чёрными слезами сражённого болью Джеймса. Но они шли вперёд, самое главное, что шли, копали этой метафорической лопатой себе тоннель, за покрытыми сырой, холодной и плотной землёй стенами которого светлел, внушал шаткую надежду долгожданный выход. Они шли вперёд. — Я пиво купил, — нарушил молчание Дэйв, вытаскивая руки из карманов, чтобы закурить. Джеймса за руку он не брал. Не пидоры же они, в конце концов. — То, что нужно. Эй, Мастейн, — Хэтфилд больновато ткнул рыжего сквозь тонкую куртку, — смотри, твоя жёрдочка петушиная, научишь меня выход делать? — Обязательно, мужик, — Дэйв тоскливо посмотрел на турник и всё же свернул, выбирая путь напролом через спортплощадку, — будешь какой угодно выход уметь, потренируешь связки, и всё, сможешь хоть трахнуть этот турник между перекладин. Это — дело навыка, малой, навыка и генетики. У тебя банки, у меня — сухожилия, кому как повезло. — Не жалуюсь, впрочем, — ответил Джеймс, поглядывая на свои руки, — а покажи мне выход, ладно? Я попытаюсь разок, потом уже водяры жахнем, как раз так сильнее возьмёт. — Как скажешь, бро, — Дэйв вручил свой рюкзак с учебниками другу и полез на перекладину. Умелые руки без разминки справились с нагрузкой — момент, и Мастейн уже взлетел наверх, довольно возвышаясь над всеми слабаками, кто этот выход делать не умел, — смотри, тебе сначала научиться бы до плеч подтягиваться, а то я видел то, что ты делаешь — до подбородка еле-еле вывозишь. Ты лучше мало сделай, но, бля, делай так, чтобы плечи забивались. Вперёд. Джеймс скинул рюкзак на присыпанную мокрым снегом землю (Дэйв поморщился) и подошёл к соседней перекладине. — Пять. — поставил себе задачу маленький Джеймс. — Пять до конца, вперёд, дрищ. Раз, два, три… недооценил себя Джеймс и с лёгкостью вывез и шестой, так и касаясь турника аж плечами, слушаясь совета друга. Вывез, отдышался, подпрыгнул, ноги закинул и подъёмом с переворотом также вышел в упор, как и Дэйв. Теперь они находились в равных позициях. — Красавчик! — похвалил друга Дэйв, — а вот Ульрих выход силой чуть не сделал, прикол, да? — Не пизди, — не поверил маленький Джеймс. Конечно он не поверит, он-то Ларса с детства знал и видел, что тот и подтянуться не может, не то, что какой-то элемент крутануть. Ульрих — выход силой? Да ну нафиг! — дай я сейчас ещё пять зафигачу, мне захотелось вот. И Джеймс повис на руках, чтобы снова подняться вверх и повторить это пять, нет, шесть, да нет, целых семь раз, и пускай седьмой был уже на последнем издыхании и состоял из рывков ногами, поставленную цель Хэтфилд выполнил и перевыполнил. — Это ты чтобы с бухлишка лучше взяло? — Дэйв повторил за Джеймсом те же семь подтягиваний, в силу своей небольшой массы худощавого тела взлетая наверх без грамма усилий. — Я сказал, что если сделаю семь, мама оживёт, — Джеймс опустил голову и сел на снег, опираясь спиной на палку турника. — Вставай давай, жопа намокнет, — Дэйв приподнял друга и тут же прижал его к себе, — никогда так делай, никогда не собирай такой механизм. Он рабочий, но так ты разбередишь то, что уже собрано природой до тебя, ясно? — Я сойду с ума? — уточнил Джеймс. — Так и есть, — мрачно согласился с ним Дэйв, — это будет работать только в твоей голове. Делай семь, так как ты сильный и можешь семь, а не чтобы что-то случилось. Оно ведь не случится, ты сам это знаешь. — Пойдём в дом, Дэйв, — Хэтфилд выскользнул из объятий товарища и из последних сил выжал ещё четыре подтягивания, — это просто так. Потому что я сильный. — Так и есть, — Мастейн похлопал Хэта по плечу, — пошли, нас ждёт ебучий ящик, либо его выпьем мы, либо никто. Джеймс послушался, и вскоре парни уже шли по улице, приближаясь к старенькой пятиэтажке, на одной из квартир которой жил большой Дэйв, а на второй — Дэйв помладше. Впрочем, до того, что помладше, сейчас точно не было дела. Дэйв подхватил куртку Джеймса и повесил её в гардероб. — Бля, Мастейн, ты когда анашу свою куришь, проветривай хотя бы, — поморщился Хэтфилд, наморщив нос, — в притон какой-то пришёл, ей-богу. В квартире пахло легкомыслием. Вот у Джеймса было не так — у Джеймса всё накалилось докрасна в напряжении, тут же — просто застоявшийся воздух, да просто травой воняет, без метафор, ага. Это разное уже, но проветрить в любом случае надо, а то уже и курнуть хотелось, едва такое амбре вдохнёшь, а сейчас не время на такое, сейчас надо побыть с Джеймсом, ведь друзья важнее любой дури, даже самой прущей. — Ещё слово, Хэт, будешь сам себе сосать на улице, — ухмыльнулся Мастейн, но всё же открыл окно. Его друг был прав — после свежего уличного воздуха тот, что плотно окутывал мастейновскую квартиру, слишком напоминал притоновский, так въелась в него эта сладость марихуаны, которую Дэйв косяк за косяком курил перед школой. Кажется, Дэвид ему уже говорил про проветривание, только послушал ли его он? Скорее всего, нет, без «скорее всего», просто нет. А зачем? Накуренный, наверное, был, вот и забыл. — Да мы вроде просто за пивом зашли, зачем сосать? — недоумённо вскинул светлые брови маленький Джеймс, смущённо смотря на свою ширинку. — Только не отрицай, Хэтфилд, — погрозил ему пальцем Дэйв, выдвигая ящик в центр комнаты, — всё ты хочешь, только это у тебя на уме. Возьми и попробуй мне возразить. Джеймс промолчал. Конечно же, они пришли за этим, вот такая вот ирония — любых других пидорасов готовы избить и кастрировать, а сами трахаются, ещё и с удовольствием. Дэйв даже думать не хотел над логичным обоснованием такого пристрастия. Его, мастера спорта (будущего) по карате, величайшего пиздюлятора и страха всей швали и крыс типа Ульриха, шпилит в очко девятиклашка, а он стонет как пидор и кайфует. Да, это так. Хэтфилд, конечно, крут, но он малолетка, прыщавый, застенчивый, вообще вроде как враг его закоренелый… а тут он будет обнимать его, целовать и называть своим, следов наоставляет, чтобы все видели, что Дэйв — уже поверженная добыча, разве не кошмар? Нет, не кошмар. Дэйву всё это ужасно нравилось. — Выпьем за тебя, — наконец, выдал всё ещё красный от смущений Джеймс, ковыряя ногтем этикетку бутылки, вынутой из пластикового каркаса упаковки, — если бы не ты, я бы был ещё… ну знаешь… ну там. Хэтфилд устало вздохнул и присел на диван, глухо заскрипевший старой пружиной внутри. На обивке темнели забытые пятна когда-то пролитого пива. Накачанные ноги девятиклассника упирались в пол, тело было сосредоточено на своём каком-то напряжении, никак не мог тот расслабиться, весь держал он себя, тратил силы на свою внутреннюю борьбу, и Дэйву нетрудно было догадаться, что же творилось с его лучшим другом. С размаху Мастейн хлопнул Джеймса по ляшке. — Мудак, блять! — обиделся на него Хэт. — За что ты меня бьёшь? — Пей пиво, — Дэйв открыл бутылку об местами отколотый край стола и вручил другу, — не падай туда. Расслабься, — руки Мастейна легли на скованные оцепенением плечи Джеймса и принялись массировать его мускулистую спину, рельеф которой просматривался через обтягивающую тело хлопковую майку. — Я как расслабляюсь, — Хэт уселся поудобнее и сделал большой глоток из бутылки, — так меня сразу туда и тянет, понимаешь? — Понимаю, — Мастейн поцеловал друга в макушку, выражая так свою заботу, но ни в коем случае не пидорастические наклонности, что бы кто-то там не думал, — ты пей быстрее, будешь меньше грузиться. — Спасибо тебе, — Джеймс приподнял бутылку горлышком к своему рту, и его лопатки сократились под ладонями Дэйва. Мастейн дождался, пока его опытный любитель пива залпом не осушит всю бутылку и не выбросит её на ковёр и продолжил массировать спину друга. Тот довольно откинул голову назад и вымученно улыбнулся Мастейну, — я без тебя совсем пропаду. — Никуда ты не пропадёшь, — рыжий передал ещё бутылку для Хэтфилда и сдавил ладонью выделяющуюся своим рельефом трапециевидную мышцу у шеи блондина, — я верю, что ты бы и без меня выбрался, вопрос только времени. Нам же выступать завтра, так ты бы просто не смог пойти, но, впрочем, за что тебя никто бы не решился бы осудить. — Это да, — ещё один большой глоток тёплого пива, и Джеймс уже говорил спокойнее, отречённее, словно бы произошло это совсем не с ним. Хороший подход. Временный, конечно, ведь трезвость придёт, и придёт с ней осознание, что нет никого вымышленного, на кого нахлынули все эти беды, что есть только ты и твоё дерьмо, в котором ты по уши, только твоё тело и твоя боль, разлагающая его ядом, твои раны, на которые выливают чистейший спирт, и никого больше нет вокруг, и не на кого это всё свалить, чтобы избавиться. Но это потом. Потом Хэтфилд поймёт, что он всё ещё в такой же ситуации, что и раньше, но сейчас он на диване с пивом сидит, а горе не у него, горе у какого-то третьего лица, и вспоминая о не своём уже несчастье, он маленькими, незаметными так сразу шагами срезает острые углы кинжала, попавшего в его сердце, нет, в сердце этой самой второстепенной личности, и когда он с этой личностью снова сольется, то боль изменится из раздирающей на почти что терпимую, и так раз за разом, за тысячи и тысячи раз сойдёт эта боль когда-нибудь на нет. Вода ведь камень точит, говорят же так? — ты как всегда прав. Они сидели в тишине и медленно опустошали пивные запасы Мастейна. Тот же, в свою очередь, никак не собирался торопить своего друга и терпеливо дожидался, когда тот дойдёт до нужной степени опьянения, чтобы можно было заняться приятным делом без зазрений совести. Они-то Джеймсу прилично мешали, вечно он то пидорас, то содомист, то ещё кто-то похуже, это один Дэйв уже не парился. Пидорас — это немного другое, это, например, Ульрих. Это кто-то такой весь расфуфыренный, в платье на худощавое, отнюдь не мужественное тело или же напротив, какой-то волосатый качок в чулках и бюстгальтере на большущих грудных мышцах, пидорас говорит как… как пидорас, весь такой из себя кокетливый, так буковки тянет, все у него девочки-мальчики-зайчики-котики, всё у него такое розовое, гламурное. Пидорас если курит, то только как пидорас, у него это не сига, а сигареточка да ещё и с кнопочкой, и держит он её как женщина и сосёт, как хуй сосут, а не как сигарету курят; пидорас если и пьёт, то пьёт тоже как пидорас, всё у него коктейльчики с вишенкой, и пьёт он их не как настоящий мужик залпом, а через трубочку посасывает, словно сперму из хуя, брр… Рыжий аж вспомнил, как сам старательно вытягивал всё до последней капли, когда сосал Джеймсу, но ведь это другое — это он настоящий хуй сосал, а не делал вид, не прикидывался, играясь с никак не относящимися к этому делу вещами. Нет, нет и ещё раз нет! Он не пидорас. И Джеймс тоже. И раз они оба не пидоры, им можно нравиться друг другу. Это не математика, минус на минус плюса не даст. Пидорас это Ларс Ульрих, и точка. Мастейн подцепил пальцем майку Хэтфилда и стянул её, растрепав светлые волосы друга. Гладкая грудь Джеймса отливала золотом в тусклом свете старой лампы. Стройный, мускулистый и загорелый. Джеймс был самой настоящей моделью, и им можно было любоваться бесконечно. Дэйв коснулся губами крепкого плеча, облизнув кожу. — Если тебе что-то не нравится, сразу говори, — шепнул ему в ухо Мастейн, уже целуя шею лучшего друга. — Звучит так, будто ты меня трахнуть собираешься, — заметил Хэтфилд, допивая вторую бутылку пива. Дэйв прям почувствовал под своими губами, как блондин сделал глоток. Джеймсу уже не страшно. Он мог это даже не говорить, — трахалка хоть выросла? — Не забывай, что я тебя старше, — упрекнул друга Мастейн, отвлекаясь от поцелуев. Даже полученный удивлённый взглядом Хэта его не остановил. Ведь у него было то, что обязательно надо показать, и раз вспомнил, то нужно это сделать сейчас, пока снова не вылетело из головы. — Зато я больше на мужика похож, — парировал Хэтфилд, после двух бутылок пива не боясь расправы за обидный для гордившегося своей мужественностью Мастейна упрёк. — Это с какой стороны посмотреть, — усмехнулся Дэйв и стал снимать свою плотно облипавшую грудь футболку. Ему нравились вещи размером поменьше — в них сразу мышцы видно, даже если и не так уж и много их. Мастейна, впрочем, несмотря на худощавость, телосложение свое устраивало. Кто больше: лев или медведь? Медведь, конечно. А царь зверей кто? Ну не медведь же! Разве одна масса все решает? Ни в коем случае! Есть много других параметров, половиной из которых Дэйва наделила природа, а половину он воспитал в себе сам. Скорость реакции, сильные сухожилия, низкий процент ненужного совсем жира, уменьшающего мобильность? Да всё при нём, он молодец и красавчик, и Джеймс тоже красавчик. Джеймс — Халк, а он — Супермен, оба сильные по-своему, две машины смерти, два всадника апокалипсиса нахуй. Так вот, что же такого хотел показать Дэйв, что было ещё мужественнее, чем его сильные сухожилия, тоненькие, но покрытые мощными венами руки или невероятно твёрдые на ощупь грудные мышцы, способные выжать аж целые шестьдесят пять килограмм? Да, было и ещё кое-что, и у Джеймса такого, к слову, не было, и могло и не появиться. — Ну и что? — удивился Хэт, и Дэйву пришлось схватить друга за голову и буквально ткнуть в свою грудь, мол, смотри, — что? Подожди-ка… Ты же не приклеил их с жопы, кто тебя знает? — в своё убеждение блондин провёл рукой по груди Дэйва, не веря своим глазам. — Как ты это сделал? Рассказывай! — Это знак свыше, Джеймс, — гордо заявил Дэйв, растрепав пушок так, чтобы его было визуально больше, — боги надарили меня им в знак того, что я не педик, а брутальная тестостероновая машина для убийств. Заметь, Джеймс, меня. Меня, а не тебя, видишь? — Никакой это не знак, — фыркнул Хэт, — у Ларса с пятнадцати лет они уже во всю растут, а что-то нифига он не машина. — Так он всё испортил, когда сосок проколол, — ответил Мастейн, вспоминая этот донельзя пидорастический вид торса Ульриха, — теперь он педик в квадрате, и пусть у него хоть целый ковёр там вырастет, это его не спасёт. — Ха-ха, а ведь правда… Стой-ка, а ты откуда про его пирсинг знаешь? Он и тебе показал? — Да так, было дело… Джеймс, я тебе потом расскажу. Пидор он, в общем, понял? — Да я и без тебя это знал… Мастейн, ей-богу, ты ещё расческой по ним ебани, — Хэт заржал, едва увидел, как Дэйв снова распушил редкие волосы на своей груди, — как петух с перьями ты сейчас… Три волосинки выросло, а возишься больше, чем с теми, что на башке. Давай я тебе их выдерну, а? — Что, завидуешь, да? — Мастейн снова провел рукой по пушку, а после ткнул пальцем в грудь Джеймса, на которой ни росло ни единой волосинки. — Завидуй молча, Джеймс, завидуй и смотри… Как думаешь, хорошая идея выбрить из них летучую мышь?.. Ну типа я Бэтмен? Прикольно будет? — Блять, Мастейн, я тебе их сейчас реально выдерну! — Хэт открыл новую бутылку, отхлебнул немного и рыгнул прямо в направлении драгоценных волос. — Бэтмен он, блять… Хуетмен! — и с этими словами Джеймс потянулся пальцами к груди Дэйва, явно намереваясь лишить его своей новой, далеко не единственной, но уникальной гордости. Дэйв тут же принялся защищаться — крепко ухватил Хэта за руку, попытался перевернуть его, чтобы закрыть доступ к волосам, на что Джеймс ответил сопротивлением. Завязалась самая настоящая борьба, за время которой парни успели как следует облапать друг друга, стянуть друг с друга штаны (они мешались) и понаставить лёгких синяков и царапин. — Позор проигравшему! — громко объявил Дэйв, сидевший прямиком на тяжело дышавшем Джеймсе. Руки рыжеволосого крепко фиксировали запястья Хэтфилда, сам блондин был прижат к дивану и полностью обездвижен. Безоговорочная победа, — а знаешь, почему я выиграл? Стояк Дэйва упирался в живот Джеймса, и сам Мастейн ощущал давление на свою задницу со стороны Хэта. Вот так и поборолись, оскорбили такой честный и непорочный вид спорта. По лбу Джеймса стекала капля пота. Становилось жарко. Хотелось уже склонить незадавшуюся борьбу в нечто более подходящее случаю, но не мог же Дэйв сначала не отметить своё превосходство, не тот он человек! — Потому что ты ходишь на секцию? — без особого интереса спросил Джеймс, догадавшись, что его ждёт теперь. Сейчас Мастейн начнёт хвалиться своей победой, и будет это делать долго, нудно и донельзя самовлюблённо, ведь надо же своё эго потешить, как же так, он выиграл и не обсосал до последней косточки этот факт, нельзя так! — Нет, Джеймс, — с умным видом начал Дэйв, улыбаясь, — это потому что я умею управлять своим телом, а тебе мешает масса. — Чем же она мне мешает? — Хэт подёргал зафиксированными руками, на что Мастейн ещё сильнее прижал их к дивану. — Смотри, — только обрадовался вопросу рыжий, — важно не то, как много на тебе мышц, а насколько хорошо ты их задействуешь. Сначала научись ездить на Жигулях, а потом пересаживайся на Мерседес. — Я не Мерседес и не Жигули, Мастейн, — отчего-то выдал Джеймс, наверняка, придумав какую-то шутку, — я знаешь кто, а, Мастейн? — Ну и кто же? — рыжий поёрзал на теле подростка, вздыхая от удовольствия — даже будучи одетым, он всё равно явственно ощущал этот тесный контакт. — Я конь, Мастейн, — утвердительно заявил Хэтфилд, подаваясь тазом навстречу бёдер друга, тоже это чувствуя. — Ну и почему же? — Дэйв плотно-плотно прижался к Джеймсу, словно бы в ритм мифической музыки описывая круг бёдрами, приземляясь в итоге на стояк подростка. — Потому что сейчас ты будешь на мне скакать, лол, — заржал Хэт, отвечая на телодвижения рыжего тем же. — М-да уж, — с донельзя умным видом Дэйв прервался и ткнул костлявым пальцем в нос Джеймса, — вот и они, фирменные шутки девятого «Б». Кстати, о лошадях, а ты знал, чем жеребец от мерина отличается? Вот ты, например, кто? — Мерин? — вопросил Хэт, задумавшись. — Мерин это наверное как Мерседес, поэтому же машину так называть стали, быстрая она, да?.. — Ага, — кивнул Мастейн, обнажая белые зубы в невинной улыбке, — ты у меня самый настоящий мерин. Быстрый такой же, ха-ха. — Спасибо?.. — Хэтфилд, ёпта, больше книжек читай, — принялся смеяться Дэйв, — мерин — это кастрированный конь, а жеребец — это который кобылу трахает, тупица, блин!.. Сам себя только что без писюна оставил, у-уу, лошара, бля! — Ах ты сволочь рыжая! — Хэт попытался вылезти из-под Мастейна, но тот уверенно вдавливал тело друга в старый пружинистый диван, никак не позволяя исполнить хоть одно лишнее движение. Джеймс с недолго подёргался под Дэйвом, посопротивлялся и вдруг застыл, предавшись какой-то навязчиво овладевшей им мысли. — А знаешь, Мастейн? Знаешь что? — совершенно спокойно, даже немного холодно проговорил подросток, не открывая глаз. — Что? — немного даже подивился рыжий. — Спасибо, — коротко ответил Джеймс, нащупав костлявую руку друга. — Спасибо тебе, Мастейн. — Можешь звать меня Дэйвом, — он привстал с бёдер Хэтфилда и чмокнул того в лоб. Руки подростка крепко держали его собственные. Джеймс доверял ему, доверял крепко и основательно. А ведь не так уж и просто было — достаточно лишь посмотреть на Джеймса, чтобы понять, что парень был не из тех, кто при случае чего сразу же откроется людям и скажет то, что у него на уме, не переносясь в себя и не усугубляя свои страдания таким образом. Нет, Хэт был точно не из экстравертов; по своей природе относительно замкнутый и застенчивый, у него и в мыслях не было так просто рассказать о своей проблеме, всё из него надо было вытягивать, подбираться, незаметными шагами приближаться к его душе, чтобы вытянуть то, что засело внутри. Лев так просто не даст лапу с загнанной туда занозой, так и Джеймс. Ничего не бывает легко.

***

Три с лишним года назад, лето на школьном дворе. Он, Мастейн, ненавидит соседнее крыло, соседнее крыло, педики вонючие, ненавидят его, Мастейна. Ненавидит за что? За то, что они наделены потенциалом победить его самое чёткое и пацанское крыло в футболе. За что ненавидят его? За то, что его крыло способно на такое же решительное действие. За что его любит и ценит его собственное крыло? За то, что он, как капитан футбольной команды, всех способен привести к долгожданной победе. За что любят и ценят пидорасы своего белобрысого капитана, высокого, широкоплечего, но худощавого малолетку? За то, что ему под силу исполнить то же самое. Впрочем, громко было сказано, «под силу» — если все прошлые матчи победа давалась парням со стопроцентно переменным успехом, то на этот раз Хэтфилд, а именно так звали пацана из соседнего крыла, если верить надписи на его форменной майке, так вот, вот этот Хэтфилд едва ли бегал и вместо того, чтобы, соответствуя своей роли нападающего, вести наступление на врага, рассеянно следовал за командой, своим упадческим видом внушая всем то же самое. — Тайм-аут! — Педиковатый судья из соседнего крыла (маленький, низкорослый чертёнок с каре, дружок этого самого Хэтфилда, вечно следующий за ним по пятам) просвистел в свой свисток, увидев поданный Мастейном знак. Оперативно среагировал, хоть на этом спасибо. — Что за дела? — окликнул его кто-то из команды, на что восьмиклассник показал характерный знак так называемого «очка» и после чего стукнул посмотревшего по плечу, — да иди ты, жопа рыжая! Проигнорировав прекрасную возможность втащить грубияну, Мастейн пробежался вперёд, поманил белобрысого лохматого шестиклашку к себе, отчего тот, весь удивлённый внезапным вниманием к своей персоне, неуклюже, угловато подскочил и прибежал к неприятелю. «Решил, что я его пиздить собрался,» — догадался не по годам умный пацан, поглядывая на напрягшегося всем телом, уже готового к бою подростка. Холодное принятие неизбежной битвы отражалось в голубых глазах шестиклассника, он неуверенно облизнул губы и сжал руки в сбитые на костяшках кулаки. — Остынь, Хэтфилд, — тут же остановил он высокого для своих лет парня, покачиваясь в чем-то вызванном напряжении на носках фирменных «найков», слегка потертых, но выглядевших совсем «с иголочки» в отношении державшихся едва ли не на скотче кедов соперника, на которые теперь он и поглядывал, опустив рыжую голову. Да уж, несладко приходилось этому Хэтфилду, по всему виду которого можно было понять, что тот являлся нормальным пацаном, не понторезом и не выскочкой, и с которым можно было поговорить спокойно, не корча из себя хрен пойми кого. — Чего позвал? — закрытый по своему характеру, белобрысый даже к возможной поддержке относился настороженно и агрессивно, видя в любом проявлении внимания к своей персоне некую угрозу. Нет, ссыкуном его назвать язык не поворачивался, ссыкун бы бошку свою вжал сразу в тело, как страус в песок, весь бы съежился, ссутулился, как падла последняя, ну а Хэтфилд стоял прямо и ждал, холодно, безбоязненно, но неловерительно ждал, требовал ответа. — Ты играешь как мешок с говном, ещё и капитаном зовёшься, — сразу выдал всё Мастейн, зная, что с таким человеком, как Хэт, юлить не стоит, это займёт лишь их общее время и принесёт в ответ обоюдный негатив — нет, сказать правду будет куда проще, тем более, что уж тут скрывать, продуть со свистом они уже успели и за оставшиеся сорок с чем-то минут тайма у противоположного крыла не было шанса даже на ничью. — Я всегда так играю, — пожал плечами Хэт. Голосом он совсем поник, но голова его ещё держалась ровно. Взгляд он имел вопрошающий — не мог разобрать никак, подначивал ли его соперник на драку, либо же заметил лишь сегодняшнюю странность, либо что-то ещё, чёрт его разберёт… Драться Хэтфилд явно не хотел, но хотел ли он, чтобы ему помогли?.. — Не пизди, — Дэйв подошёл ближе к неприятелю и добавил уже шёпотом, — своим не рассказываешь, так давай мне, я всё равно никому из них не выдам, а нашим совсем не всрались твои тайны… Блондин тоже неуверенно, неуклюже шагнул вперёд. Его рука случайно коснулась мастейновской и не успел тот её отдёрнуть, как рыжий схватил её в замок и так и продолжил держать. Хэтфилд похлопал светлыми ресницами, переводя взгляд то на сцеплённые руки, то на совсем серьёзное, преданное ожиданием лицо Мастейна. Он даже нелепо улыбнулся, облизнул тонкие обветренные губы и тут же мигом посерьёзнел, бросая камнем в воду тяжёлые слова: — Отец ушёл из семьи. Мастейн кивнул головой, задумался, серьёзно посмотрел на Хэтфилда. — Да и пошёл он нахуй, — со злостью бросил он, не отрывая взгляда от подростка. Хэтфилд переменился в лице. Взгляд его выражал разочарование. А как иначе? Он тут доверился, рассказал всё как есть, а ему грязным ботинком по лицу. Чтобы и «отец», и «пошёл нахуй», да в одной фразе? Так же нельзя. — Не удивляйся, — Дэйв не остановился на сказанном. С неохотой блондин его слушал. Мастейн догадывался, почему уйти он не мог — пугал страх остаться одному, уж лучше с этим грубияном, чем наедине с мыслями. Хочется, конечно, в такие моменты остаться всё же с мыслями, но хочется зря, так же нездорово хочется, как хочется сигарету или бутылку пива. Хочется, чтобы навредить себе. Хэтфилд таил в себе силу. Сломленный горем, он и не думал о подобном. Никакого вреда. Ему и объяснять не надо было, почему сейчас не стоило оставаться одному. Он уже был на верном пути. Он хотел, чтобы стало лучше, оттого и не прогонял вызвавшегося помочь, а вместо этого ждал, что же тот скажет ещё, — мой отец так же обошёлся с моей семьёй. Это не рука отрезанная, это просто кусок личности, это воспитание, которое ты можешь получить и другими способами, не обязательно через отца, — Мастейн говорил медленнее, чем обычно — на этот раз словам он уделил особое внимание и взвешивал каждое, чтобы не потратить их впустую, — это не превратит тебя в говно, это лишь усложнит путь твоего становления как человека, но при желании всё ещё есть все шансы. — Спасибо, — ладонь Хэтфилда окрасилась в цвет слоновой кости от крепкой хватки. Он и не думал отпускать, наоборот, вцепился ещё крепче. Новые его слова стали лишь подкреплением этого факта — таким откровением не с каждым встречным поделишься. — Он маму бросил, не меня. А у мамы рак. — Я буду молиться за твою маму, — испуганно, но уверенно пообещал Мастейн. Хэтфилд хотел что-то возразить, но, завидев издалека фигуру приближающегося к нему лохматого, женоподобного товарища, наконец-то охваченного беспокойством за его состояние, тут же снова сменил выражение лица на по обыкновению грубовато-опасливое, и тут же появившаяся типичная подросткам дикость в голубых глазах заставила Мастейна ощутить рефлекторное желание отойти подальше. — Не держи боль в себе, — Мастейн всё же отпустил руку, чувствуя скорое прощание с доверившимся ему соперником. Он чувствовал, что поступает, как надо, и гордился собой за это, — вот мяч, его и пинай. Главное — ворота не перепутай. — Я Джеймс, — вместо ответа вдруг произнёс Хэтфилд. — Я Дэйв, — представился в ответ рыжий. Время стремительно утекало, как вода через кувшин из сомкнутых ладоней. Вдохновлённый собственным, полностью спонтанным, но оказавшимся отнюдь не лишним проявлением доброты, Мастейн добавил, перед тем, как отвернуться, — завтра после седьмого урока жду тебя за нашей школой. Твой рассказ я унесу с собой в могилу. Джеймс убежал к футбольному полю. Мастейн спрятался, сгорбился за трибунами, достал сигарету. Он понимал, как плохо кормить демона, олицетворявшего зависимость, но всё же тянул дым, улыбаясь. Мастейн терпеть не мог, когда копаются внутри его противоречивой психологии, оттого и говорил, что курить просто прикольно и не более того. Раскопав истинную причину, он тут же перепрятал её глубже и забыл о ней сам. Дэйв сам рос без отца — это сказалось на его психике. «А в конце концов, — едва мысли стали сводиться к жалости к себе, Мастейн тут же опомнился и жадно-жадно всосался в сигарету, внушая себе, что никотин отгонит переживания. Возникла новая порочная связь. Никотин не отгонит ничего, всё в его голове. А ассоциация всё равно возникла, и бороться с ней суждено было уже Мастейну взрослому, пока маленький тянул и тянул сигарету, укрепляя связь убеждениями, — я ему помог и помогу ещё. Он прикольный, и я тоже молодец, что завожу друзей. Какой бы хуйнёй я не страдал, я несу добро,» — подытожил Дэйв и, успокоившись успешно найденным выводом и никотином, побежал к заждавшейся его команде. Едва он оказался на месте, игра началась. — Пизда тебе, блондинка, — манерно сплюнул на траву Дэйв, провожая взглядом бегущего за мячом капитана вражеской команды. Добежав, Хэтфилд подмигнул ему и задал такой пас, что никто и вырвать у него мяча не успел, а кудрявый верзила на воротах тут же насторожился и принялся следить за игрой, не желая подводить команду. «Правильно делаешь, Гар, — подумал Дэйв, вставая на защиту. Во вратаре он не сомневался ничуть, как и в необходимости не допускать зависящих лишь от него ситуаций на поле, — гол пропустишь, будешь волосы с моей жопы курить вместо травки, ясно тебе?» Отбивая вырванный у противника мяч, Мастейн вдруг подумал, что у Хэтфилда оказались очень выразительные глаза.

***

Выразительные глаза Хэта заблестели в эмоциях. — Будешь реветь, я сам тебя трахну, — жёстко предупредил он Джеймса, сжав через штаны его достоинство, — «спасибо» на хлеб не намажешь, а вот кое-что… — Тебе и без хлеба моё «кое-что» по вкусу придётся, — заметил Джеймс, и Дэйв довольно улыбнулся, признавая бесстыдную правоту друга. — Дже-еймсик, — протянул Мастейн, восхищённо посматривая на блондина, — иди сюда, мой сладенький. — Отошёл от меня, пидорасина! — вновь попытался вырваться испуганный перспективой спетушиться Хэт, но Дэйв уже держал руками его подбородок. — Никто не в праве осуждать тебя за то, что ты счастлив, — шепнул ему Мастейн, едва сдерживаясь, чтобы не накинуться на милашку Джейми с поцелуями. Близость откидывала всё самообладание напрочь. Он аж дыхание Джеймса слышал, и каждый этот вздох, ровно как и каждое прикосновение желанного тела к собственному просто выжигало всё принципы и всю мораль, — делай со мной всё, что хочешь, — голос будто бы туман прорезал и звучал по-чужому высоко от переполнявшей его страсти. Склонный к мазохизму разум истерически стонал от сладчайшей боли, пока настолько долгожданное событие прорезало в нём неизгладимый узор воспоминаний. Джеймс моргнул, и Мастейн не узнал его взгляда. Привычные камешки льда превратились в два очага, горящие звериным желанием. Фраза действовала как надо. Хэтфилд жадно целовал его алые от натиска губы, отрываясь лишь на глотки воздуха. Сильные руки блондина овладели его телом, а Дэйв всё позволял и позволял ему новые непотребства, сам весь счастливый, аж светился на всю комнату. Была ли это любовь?