Джига-игла Дай только волю Это вовсе не больно Дальше кружись! Такие дела Это танец для смелых Гляди, как все мы в белом Выходим на бис
Ша Хуалин по-прежнему носит откровенные платья и флиртует со всеми встречными. Это — её стиль жизни, её образ и её привычка, которая появилась слишком давно, чтобы пытаться изменить её. В молодости Ша Хуалин девочек воспитывали с ощущением, что их тела — такой же инструмент, который нужно использовать. В молодости Лю Минъянь женские тела были табу. Чем-то, что нельзя показывать и на что нельзя смотреть. Может, поэтому юная Минъянь стыдливо прятала глаза, но не могла отвести их от подрастающих подруг. Может, поэтому, когда она впервые встретила Ша Хуалин, открытую, свободную, яркую, она не смогла удержать гнев на неё — а потом еженочно видела стыдные сны, где демоница в разваливающейся на ходу одежде возвышается над ней, игриво сверкая глазами. Теперь Ша Хуалин не фантазия. Она — реальность, ехидная, вредная, нещадно флиртующая со всем окружающим светом. И Лю Минъянь, которая всегда зачитывалась самыми жёсткими книгами, которая писала эти жёсткие книги, хочется быть наивной, романтичной и нежной, как девчонке. Она дарит Хуалин серебряные браслеты, увитые плющом. — Вам нравится?— смеётся Хуалин с каким-то юношей.— Ох, это подарок моей нежной подруги,— она подмигивает стоящей в стороне Лю Минъянь, и продолжает говорить: — Ах, эта подруга такая прекрасная девушка... Вот повезёт какому-то наглецу, который возьмёт её в жёны! Она флирует со многими, но на самом деле только с Лю Минъянь, которая может не слышать или не понимать. Хуалин это не так важно, она просто наслаждается процессом, просто ловит своё удовольствие. Лю Минъянь играет ей на цитре песни своего сочинения и зовёт танцевать на человеческом фестивале. Лю Минъянь чувствует себя странно младше. Она ведь ничего особенного не делала эту тысячу лет, а Хуалин успела воспитать дочь. Она теперь старше, наверняка ей неинтересны такие штуки... Но Хуалин смеётся, танцуя, и слушает её песни, и покорно склоняет голову, когда Минъянь надевает на неё венок. Минъянь думает, дочь Хуалин, Ша Эртун, заставит её доказать, что она достойна быть рядом с Хуалин, вызовет на дуэль или вроде того, но Ша Эртун просто проводит с ними обеими один день и на закате отводит Лю Минъянь в сторону. — Вы любите мою мать,— утверждает она,— и я вижу, как вы о ней заботитесь. Я не стану возражать против вашего союза. Лю Минъянь кивает, с трудом удерживая восторг. «В конце-концов,— думает она,— я самая суровая заклинательница этого мира! Я прожила тысячу лет! Я могу уложить на лопатки любого, кто посмеет мне возразить! А значит, если я хочу носить свою девушку на руках, называть её солнцем, лежать на её коленях и обнимать её целыми днями — я могу себе всё это позволить!» Ведь, в конце-концов, злой Ша Хуалин, суровой Ша Хуалин, демонице Ша Хуалин тоже всю жизнь хотелось именно этого.***
Бремя свободы осилит счастливый, Никто никогда и не мыслил о пути назад.
Вэй Цинвей вновь за работой. Жар от печи калит его кожу и треплет волосы, и Лю Цинге не может оторвать глаз. Мурашки проходят по его спине, когда он смотрит на то, как вздымаются мускулы под тонкой кожей, как сурово сдвигаются брови. Вэй Цинвей — воплощение мастерства, воплощение силы. На него можно смотреть вечно, как на бушующее пламя, как на текучую реку, как на любовь всей вечности. — Нравлюсь?— усмехается Вэй Цинвей, оглянувшись. — Безмерно,— выдыхает Лю Цинге, хватаясь за ножны.— Сразись со мной. Вэй Цинвей тянет удивлённое «о», прежде, чем уточнить: — Прямо здесь? Лю Цинге упрямо кивает. Вэй Цинвей усмехается, потягивается всем телом и, не уменьшая огонь в горниле, подходит ближе. От его кожи веет жаром, от его взгляда — страстью, и Лю Цинге кажется, что он влюбляется в этого человека ещё сильнее. Вэй Цинвей тянется за мечом, встаёт в первую стойку и стремительно атакует. Лю Цинге чувствует пепел на своей коже, отражая удар. Это никогда не перестанет его будоражить. Идеальному мечу — идеальный хозяин. Лучшему мечнику — лучший кузнец. Это правильно. Так должен работать мир. Они обходят друг друга, обмениваясь ударами, улыбками, вздохами, кружат по кузнице, пока Вэй Цинвей не оказывается прижат к наковальне. Меч у его горла, а руки Лю Цинге уже нетерпеливо стягивают с него одежду. Вэй Цинвей приглушённо и хрипло смеётся. — Да ты никак в хорошем настроении. — Я люблю тебя,— отвечает Лю Цинге, притягивая ближе, прижимаясь сильнее. Вэй Цинвей гладит его по щекам, целует в скулы, лоб, шею, вызывает румянец, который быстро сползает на грудь и плечи. Есть вещи, которые не меняются со временем. Есть вещи, которые вечны.***
Не жалей, золото тумана, не жалей меня. Как иначе мне тебе допеть колыбельную, капельную
Когда-то госпожа Мэйли носила фамилию. Как и неудобные туфли, фамилия осталась в мире людей. Госпожа Мэйли не была ни первой, ни последней любовницей Тяньлан-Цзюня, не умела сражаться и не владела совершенствованием дао. Госпожа Мэйли была всего лишь человеком, одним из многих в странной жизни демонического царства. Её срок не был долог. Время не проявляло к ней отсыпанной на всех милости, но Мэйли и не ждала этого. Когда-то она носила фамилию, теперь носит гребни и тайны чужого сердца. — А что, если я не справлюсь с тёмной ци?— бормочет её внук, лаская флейту. — Тогда рядом с тобой окажутся те, кто помогут,— улыбается Мэйли. — А что, если я слишком плохая для этого места?— пугается совсем маленькая Сюэ Ян. — Глупости,— отвечает Мэйли.— А-Ян замечательная. Ло Бинхэ приходит к ней всего однажды, почти сразу после появления дочери, и ничего не говорит. Мэйли понимает его молчание верно, и играет мелодию об уточках-неразлучницах, которые неизменно остаются вместе. Тяньлан-Цзюнь всегда смотрит на неё с нежностью и гладит по рукам. — Моё лицо уже теряет свежесть,— вздыхает она. Он целует её морщинки, и ласково улыбается. — Моя госпожа прекраснее всех. Мэйли не знает, чем увлекла его. Тяньлан-Цзюнь говорит, музыкой. Чжучжи-Лан отрицает: «Он повёлся на вашу улыбку». «Всё дело в ваших руках»,— утверждает Сюэ Ян. Мастер Шэнь вздыхает: «Любовь на составные части не разложишь». Госпожа Мэйли — белая лилия царства демонов. Прячась в тени великих родичей, она не знает, почему остаётся там и почему они так любят её. Но она знает, что любит их сама. Цветы живут недолго, но память о них согревает души людей веками. Она умирает на руках Тяньлан-Цзюня, и богиня войны сходит к ней, чтобы проводить в последний путь. Она гладит госпожу Мэйли по сморщенному, старческому лицу, и шепчет: — Ты прожила достойно. Госпожа Мэйли умирает, впитывая слезы своего царственного супруга, и знает, что эта жизнь стоило того, чтобы жить ею. Ведь, в конце-концов, есть то, что остаётся после нас.