Что-то кроме магии

В кабинете директора творилось невообразимое. Магические механизмы, еще недавно чинно шипевшие и тикавшие на столе и полках, носились по воздуху, подхваченные неким ураганом; все шкафы были распахнуты, их содержимое летало под потолком. А на полу, обозревая собственноручно устроенный хаос, стоял Альбус Дамблдор. — Ну и где прикажете его искать? — этот вопрос предназначался портрету благообразного старца в мантии старинного покроя, державшего возле уха трубку с раструбом на конце. — Декстер, Кубок не могли украсть? — Что-что? Украсть?! — громко переспросил старец. Он неважно слышал и потому не говорил, а почти кричал. — Невозможно! Я самолично положил Кубок Огня в шкатулку с жемчугами на крышке! — Фините Инкантатем, — без особой надежды пробормотал Дамблдор, поведя палочкой над раскрытым деревянным ларцом — единственным предметом, не парившим в воздухе. Ничего не произошло: рыжий дохлый таракан по-прежнему валялся кверху лапками на подушке алого бархата и превращаться в Кубок не собирался. — В мое время я бы не допустил подобного безобразия, — сварливо прокомментировал портрет Финеаса Блэка. — Р-распоясались, р-разболтались! Нынешний директор не обращал на его выпады никакого внимания — он знал, что это единственный способ остановить брюзжание Блэка. Тот в самом деле замолчал, но всем своим видом старался показать, что уж при нем, Финеасе Найджелусе, никто бы не посмел подложить вместо Кубка Огня презренное насекомое. А Дамблдор пока наводил порядок и размышлял. Со времен первого директора Хогвартса каждый глава школы оставлял после себя магическое наследство. Часть артефактов затерялась, что-то распалось от ветхости, но очень многое сохранилось до наших дней и мирно пылилось в шкафах кабинета без какой-либо описи и ревизии. Альбусу иногда попадался на глаза потускневший от времени жемчуг древнего ларца, задвинутого к стенке самого большого шкафа, — но все было недосуг изучить вещицу. Известие о возрождении Турнира Трех Волшебников породило закономерный вопрос: а где главный и единственный выборщик кандидатов? Где Кубок Огня? В Отделе Тайн заявили, что не хранят его, эльфы обшарили Выручай-комнату и вернулись ни с чем. К счастью, директор Фортескью жаловался на тугоухость, но не на память: он сразу указал на ту самую шкатулку, но вместо старинной резьбы по дереву взору Дамблдора предстали длинные рыжие усы и высохшее тараканье брюхо. Манящие чары не подействовали, директор принялся методично перетряхивать шкафы, но получил лишь грандиозный разгром. Кому понадобился артефакт, который только и способен, что выбирать из множества клочков пергамента один? От использования Кубка как посудины для питья и то больше толку… И этот таракан… Очень похоже на шутку. И Дамблдор уже догадывался, чью. — Пивз! — Я! — гаркнул шумный дух в самое ухо директора. — Полтергейст Пивз по вашему повелению прибыл! Пивз приложил ладонь козырьком к шутовскому колпаку на голове, выкатил колесом грудь, вытаращил глаза, — словом, усиленно изображал преданного служаку, но вид у него все равно был глумливый. — Театр одного актера, — невольно усмехнулся директор. — Кубок вы утащили? — Чего ему зря валяться, — ответил Пивз уже обычным своим тоном. — А так мне польза, а Джонни — усыпальница. — Джонни? — Мой старый товарищ, — всхлипнул полтергейст, — Джонни по прозвищу Рыжая Молния погиб в неравном бою с туфлей завхоза в лето тысяча восемьсот двадцать первое… — Огненное погребение будет в самый раз для героя, — Дамблдор взмахнул палочкой, и от насекомого не осталось и пепла. — А теперь отдавайте Кубок. Пивз перестал рыдать и подбоченился: — Хорошенькое дело: такая удобная чашка — и отдавать! Из чего же я пить стану? — Принесите-ка мне из кухни какой-нибудь черепок поплоше. Сделаю вам замену. Шумный дух живо слетал к эльфам и вернулся с дырявым медным чайником. Директор отложил палочку и закатал рукава мантии. Высшая трансфигурация, изменяющая предмет навсегда, требовала живого тепла и не терпела посредников. Кончики пальцев мага налились алым, точно раскаленный металл, огонь побежал по ладоням, перекинулся на предплечья… Альбус глубоко вздохнул и ласково огладил зеленоватые бока чайника. Пивз зажмурился от яркого света, в котором утонул кухонный инвалид. — Ну как, подойдет вам такая чашка? — от звуков негромкого насмешливого голоса глаза открылись сами собой. Дамблдор выглядел утомленным, на висках блестели полоски пота, но он улыбался. А на столе перед волшебником покачивался на гибком стебле сказочной красоты цветок, лепестки которого отливали начищенной медью. Опасаясь, что чудо рассыплется у него в руках, Пивз двумя пальцами взялся за стебель, который тут же изогнулся в удобную крепкую ручку. Листья обвили венчик — и вот уже не цветок, а славная пинтовая кружка готова принять в себя эль, лунный свет или чего покрепче. Шумный дух отнял руку, и хрупкий цветок вновь закачался над столом. — Ну, это… спасибо, что ли, — пробормотал Пивз. — Кубок верните, — напомнил довольный Дамблдор. Час спустя Филч старательно выметал мягкой щеткой пыль, скопившуюся в резных завитушках ларца и между жемчужинами. Тщательно протертый Кубок лежал на своем месте под крышкой. Окончив чистку, завхоз запер ларец в своей кладовой и отправился по делам, твердо уверенный, что завтра в назначенный час ничто не помешает торжественно внести реликвию в Главный зал.

* * *

Ночь — время привидений. Конечно, в Хогвартсе они неплохо себя чувствуют и днем, но все-таки солнечное время суток принадлежит живым. Лететь по людному коридору, ежеминутно рискуя напугать кого-нибудь внезапным ледяным прикосновением — нет, такие шутки не пользовались успехом среди призраков замка. К тому же шум и суета так утомительны! То ли дело ночью, когда всё живое спит и можно в свое удовольствие, не спеша, перелетать с лестницы на лестницу, с этажа на этаж… Обычно Толстый Монах так и поступал, до самого рассвета путешествуя по Хогвартсу, то в одиночестве, то в компании других Хранителей. Но сегодня, прежде чем отправиться на очередную прогулку, хаффлпаффский призрак хотел заглянуть в одно не слишком интересное место — кладовую Аргуса Филча. Привидение облегченно вздохнуло, убедившись, что и ларец, и Кубок на своем месте. До краев наполненная магией вещица неярко мерцала под слоем бархата и дерева — незаметно для человеческого глаза, но вполне уловимо для призрачного взгляда. И совсем расплывчато, струйкой дыма от угасшей свечи, проступали сквозь нынешние очертания Кубка контуры круглой плошки со щербатым ободком и глубокой царапиной на стенке. То, чем Кубок был много веков назад. …Этот человек пришел в странноприимный дом у подножия Грампианских гор в начале зимы. Правильнее сказать, не пришел, а едва дотащился, умирая от голода и лихорадки. Хельга, отпаивая его травами и молоком, переживала, что слишком поздно, болезнь прочно обосновалась в исхудавшем теле, к тому же эта проклятая зима с ее сыростью и холодами, которые и здорового доконают. Выкашливая на полотенца кровавые сгустки, пришлец сумел выговорить, что он паломник и что зовут его Джоскин [1]. Хельга Упрямица как в воду глядела: болезнь быстро догрызала его. Джоскин то метался в бреду, распевая песни на непонятном языке, то лежал без движения, почти не дыша, и только по сухому блеску воспаленных глаз можно было судить, что несчастный еще жив. Брат Джером каждый день молился у его ложа, но казалось, слова молитвы безразличны бывшему паломнику. В канун Рождества ему сделалось заметно хуже. На скулах, туго обтянутых бледной кожей, выступили алые пятна, в груди сипело и булькало. Содрогаясь от мучительного кашля, он позвал монаха. — Брат мой… исповедаться… грехи… смерть скоро… Монах склонился к умирающему, у которого едва хватало сил на шепот. — Был в Палестине… неверные захватили Гроб Господень… братья спасли святыню… чашу… пожар… я уцелел… потом шторм… долго бродил… — голос паломника упал до едва слышного хрипа. Руки судорожно комкали простыню. — Спрячь ее, брат! — вдруг закричал он. — Спаси от неверных! На потрескавшихся губах показалась кровь. — Кого ты просишь спасти? — растерялся Джером. — Сумка… дай мою сумку… Монах нашел в изголовье потертую кожаную суму и осторожно положил возле Джоскина. Тот пошарил в ней, вытащил небольшой предмет, завернутый в грязную тряпицу, и передал Джерому. — Вот она… та самая… Джером откинул ветошку и обнаружил простую деревянную плошку с ручкой, потемневшую от старости, щербатую и поцарапанную. — Это она, — повторил лежащий, и тень счастливой улыбки показалась на его лице. — С Тайной вечери… Брат, благодать на тебе! Джоскин определенно бредил. — Да-да, не беспокойся, я сохраню твою чашку, — забормотал Джером, желая успокоить его. Но вместо этого Джоскин, застонав, вскинулся на подушках и выкрикнул в самое лицо монаха: — Это не простая чашка, глупец! В ней была кровь Христова! От умирающего несло жаром, как из печки. Он закашлялся, пятная кровью рубашку и постель, и больше не смог произнести ни слова. Вечером Джоскин умер. Сотворив над телом положенные молитвы, брат Джером ушел в свою комнату. Там, на столе, его ждало наследство паломника. Монах еще раз внимательно и со всех сторон оглядел посудинку. На нее пошло какое-то легкое, но не слишком плотное дерево, едва ли дорогое. Мастер был небрежен или не искусен; никаких украшений на чаше не было, на боку виднелась глубокая давнишняя царапина. Изнутри волокнистая поверхность почернела. На свету чернота приобретала едва заметный багровый оттенок. Это могла быть кровь. Это могло быть вино или сок тутовых ягод. Джером задумался. Наверное, держа в руках Святой Грааль — чашу, в которую была собрана кровь из ран распятого Спасителя, — он должен испытывать… что-то. Священный трепет, восторг, божественное озарение… Вместо всего этого хотелось спать, да еще чесалось под лопаткой. Значит, покойник сошел с ума и таскался по свету с обычной чашкой, в какую нищие собирают подаяние. Но что, если благодать Грааля открывается не каждому? Он простой монах, живущий в приюте для сирот и убогих. Конечно, по мере скромных сил старается обратить к Господу души тех, кого собрали тут со всей Британии четверо ученых книжников, но достаточны ли его труды? Он недостоин и потому видит лишь убожество старой деревяшки... Монах грустно вздохнул и отложил чашу. Не с его скудоумием решать, безумцем ли был Джоскин или святым; он пообещал умирающему сохранить его вещь, и он ее сохранит. А Грааль это или не Грааль — пусть разбирается тот, кто искушен в таких делах. Может быть, такой человек когда-нибудь отыщется. Джером обернул чашу куском чистого полотна и отнес в библиотеку — самое чистое и тихое место богадельни. Здесь он открыл самый дальний ларь и положил сверток на дно, под книги и свитки рукописей. Пополнения в библиотеку поступали редко и обязательно проходили через руки брата Джерома. Он проследит, чтобы никто не потревожил его тайну. Шло время. В библиотеке исчезли лари, вместо них появились шкафы и стеллажи. Богадельня, затерянная в горах, превратилась в школу чародейства Хогвартс. Брат Джером заплутал между жизнью и смертью и вернулся привидением по прозвищу Толстый Монах. Но перед уходом в мир призраков он успел переложить сверток поглубже в один из шкафов. Но тут новый библиотекарь собрался обновить каталог всех имеющихся книг и затеял перепись… Чашу едва не выкинули, но затем передумали и отправили в Выручай-Комнату, где уже в те времена стал скапливаться разный хлам. Толстый Монах не протестовал. Он боялся привлечь лишнее внимание к своему странному сокровищу. Но и в Выручай-Комнате чаша долго не пробыла. — Желающих поучаствовать в Турнире Трех Волшебников очень много, как станем выбирать трех чемпионов? — задумался тогдашний директор школы. — Заставим тянуть жребий? — Пусть это делает магия, — предложил его друг. — Маглы кидают таблички с именами в шляпу… Сделаем волшебную шляпу! — Шляпа у нас уже есть, не хотелось бы повторяться… Идея! Эй, кто там, принесите мне какой-нибудь ненужный черепок! Монах уже потом узнал, что именно сочли самой ненужной вещью в замке. Директор гордился своим творением: изящный резной кубок, полный холодного синего огня. В произведении Высшей трансфигурации никто бы не угадал кривобокую плошку. Никто, кроме призрака… Но он опять промолчал, рассудив, что чашу в случае нужды можно расколдовать обратно, и раз уж такой ученый человек, как директор, не углядел в наследстве Джоскина ничего особенного, то оно, скорее всего, и впрямь ничтожно. Или Грааль не открылся и директору? Как бы то ни было, но чаша спрятана надежнее некуда, решил брат Джером. Следующие пятьсот лет он за нее не беспокоился. Когда Пивз стащил Кубок из директорского кабинета, Толстый Монах рассказал полтергейсту всю правду, опасаясь, что озорник сделает с ним что-нибудь нехорошее. — Древнючая магловская цацка? А я-то думал… — фыркнул Пивз. — Успокойся, ничего с ней не станется. Пинта в нее войдет, как думаешь? И вот теперь Кубок вновь в своем ларце и опять готов вспыхнуть на открытии Турнира. Радуясь Кубку, как старому знакомому, вспоминая все, что произошло с ним за века, Монах так увлекся, что не сразу услышал странный лязг за спиной: как будто кто-то мерно ударял в пол связкой металлических полос. Такой походкой в Хогвартсе обладал один человек: новый учитель ЗоТИ Аластор Грюм. Да, именно Грюм посреди ночи забрался в кладовую завхоза и, ничуть не смущаясь, клацал своим протезом, расхаживая среди хозяйства Филча. — Доброй ночи, — поздоровался Толстый Монах. — Доброй, — буркнул Аластор. — Вот проверяю, не прячет ли кто темных артефактов или какой другой дряни… Это у нас что? Ага, шкатулка. Он откинул крышку, направил палочку на Кубок и что-то прошептал. Призрак не разобрал слов заклинания, но его испугал грязно-желтый дым, на мгновение окутавший сосуд. — Что вы делаете?! — Сказал же, проверяю, — процедил Грюм. — Все в порядке. Монах очень в этом сомневался. А еще его встревожила непонятная аура старого аврора: словно человек натянул на себя одежду с чужого плеча и она вот-вот свалится.