Сокровище мое

      — Что, настолько красив? — Какаши ловит на себе её затуманенный влюбленный взгляд, будто они и не женаты вот уже целый год.              — Все-таки это наше первое Рождество… — ловко переводя тему, мечтательно вздыхает Сакура и, кокетливо вздернув красный от мороза носик, трется щекой о ткань маски. Мужчина хмыкает: шагать в обнимку по заснеженной Конохе неожиданно приятно.              Он бы, может, и подольше насладился природой, а именно мерно падающим с вечернего неба снегом, но непоседливая женушка снова попутала все его планы: рассмеявшись, Сакура с какой-то детской наивностью и непосредственностью высунула язык, пытаясь поймать снежинку.              — Ты мне Паккуна напоминаешь, — подразнить её, прежде чем приобнять за женские плечи и, взъерошив кожаной перчаткой торчащие из-под шапки розовые волосы, украсть короткий колючий поцелуй.              Сакура предпочитает пропустить его реплику мимо чуть порозовевших ушей: комментарии про её сходство с Паккуном вообще негласное табу.              — А если бы наши губы приклеились друг к другу? Мороз минус сорок! — «грозно» обороняется от его приставаний она, попутно кивая завистливым прохожим: мол, всё в порядке, Шестой Хокаге всегда такой — как липучка. Жвачка, которую до мурашек приятно распробовать.              — М-м-м, я всеми конечностями «за», — лениво поднимает он руки, смеясь. Может, всё и обойдется, и Сакура его не прибьет ненароком.              — Ты только одной конечностью и думаешь! — шипит она, нервно оглядываясь: всё же Хокаге с плохой репутацией — не Хокаге. Но Какаши, видимо, настолько начхать на мнение окружающих, что он решает устроить себе праздник заранее, притягивая малость сопротивляющуюся миссис Хатаке за обмотанную вокруг нее гирлянду, которую они зачем-то купили у продающего всё и вся Гая.              — Ой, Какаши, у тебя ресницы все белые! — а Сакура умеет испортить момент. Впрочем, мужчина всё равно обхватывает её двумя руками, шепча: «Не сбежишь».              — Ага… Но у тебя и правда они белые! Даже седые! — она смеется ему в лицо, обдавая горячим дыханием.              Какаши втягивает носом знакомый запах имбирного печенья с глинтвейном. «Опять пила, пока я не видел?» — проносится в голове, прежде чем его тормошат за плечи.              — Подумать только, я замужем за — сколько тебе? — пятидесятилетним дедом! А может, я чего-то не знаю, и вместо так любимого тобой пепельного блонда у тебя простая седина? — бывшая Харуно явно нарывается. — Не-не-не, я в такие игры не играю!              — Вру-ушка… — тянет Какаши, насмешливо глядя на враз засмущавшуюся жену. — Если мне пятьдесят, то тебе…              — Ой, хватит считать, ты и поцелуи считаешь! Так нечестно… — замолкает она, прижатая к разукрашенной стене чьего-то дома. Замолкает и, завороженная, растворяется в серых радужках мужчины напротив, отдаваясь напору стихии.              В горле сразу пересыхает, и Сакуре остаётся только рвано вдыхать-выдыхать морозный воздух, служащий зыбкой преградой чувственным мужским губам, тянущимся к её потрескавшимся.              — Р-раз, — она судорожно облизывает губы, боясь, что Какаши не понравится эта сухость. Только когда Хатаке что-либо не нравилось в ней? Мужчина даже улыбается, замечая её волнение. И, не размениваясь больше на разговоры, бережно-аккуратно обхватывает шершавыми перчатками её прекрасное лицо, прижимаясь к теплым влажным губам.              — Два-а, — а это уже Сакура терзает его приоткрытый рот, нагло вторгаясь внутрь горячим проворным язычком, проводя им по ровному ряду верхних зубов и скользя по нёбу.              Какаши делает пару шагов назад — стена, на которую только что опиралась Сакура, оказывается просто ледяной. А он не может пренебрегать здоровьем любимой женщины.              — Отступай, Хатаке… ты мне таким даже больше нравишься, — выдаёт она, сама поражаясь сказанному. Но тут же берет себя в руки, а изумленного таким напором Какаши — за крепкую задницу, продолжая тянуче-сладкий, пьяный из-за выпитого глинтвейна поцелуй.              Он хочет отомстить — разумеется, в шутку, но почему-то из горла вырывается какой-то полустон-полувсхлип, будто он последняя проститутка.              Сакура даже останавливается, разрывая объятия. Полминуты пялится на его красные — и вовсе не от мороза! — щеки, а потом преувеличенно горестно вздыхает:              — Хатаке, ты бы хоть предупреждал…              И, когда Какаши готов уже провалиться от стыда, со смехом кидает в него наскоро слепленный снежок.              — Помянем твою девственность, — слышит он от убегающей Хатаке. Подгадила.              Что ж, он не мстительный. Разве чуть-чуть — и этот раз она у него обязательно отработает. Как-нибудь. В эти праздники, например.