Падение

       — Можно выйти? — я поднимаю руку и с оглушительным эхом полупустого класса задаю вопрос.       За окном солнце уже садится, золотом переливаясь в грязно-сером инее. Сугробы, которые не успели еще убрать, сверкали под белыми деревьями и кустами. Обледенелые машины кучно столпились на парковках.       Миссис Тейлор поднимает на меня свои старушечьи глазенки в доисторических очках с толстенными линзами. Ее серьги, сильно оттягивающие дряблую мочку уха, преломляют оранжевые лучи заката, но те растворяются в искусственном свете ламп.       Я так хочу домой. Эти бледно-желтые стены раздражают мои глаза, а множество парт двоятся. Голова кружится.        — Ты уже закончила задание? — она тянется к оправе, поправляет ее и снова складывает руки. Сморщенная кисть на внешней стороне запястья, прямо-таки настоящая аристократка.        — Да. — без слов отношу потрепанную тетрадку с разноцветными закладками ей, а сама молюсь, чтобы она меня отпустила. Я всего лишь хочу до конца этого гребаного урока просидеть где-нибудь на запасной лестнице или в туалете, но никак ни здесь.       Ее пальцы со вздутыми костяшками быстро перемещаются по исписанным строчкам. Некоторые собратья по несчастью подняли головы, внимательно наблюдая за действиями старухи. Ведь если у меня все правильно, им удастся списать.        — Вот здесь ты очень сильно сократила алгоритм, — она указала на уравнение, коих сотни в этой тетради, — допиши недостающие строчки. Решено правильно, но мне важен не результат, а алгоритм.       Наглейшая ложь. Если бы был важен алгоритм, я была бы отличницей. Задерживаю взгляд на ней, в голове упрашивая ее дать мне свободу, но она непреклонна — просто не выпускает меня из этого желтушного ада. Мне ничего не остается, кроме как применить грязнейшую манипуляцию.       Мысленно выругавшись, наклоняюсь к старухе и шепчу ей.        — Мне срочно надо в туалет, — строю лицо засмущавшейся девочки, пока миссис Тейлор невозмутимо смотрит на меня, — прокладку надо поменять, — выплевываю последние слова, натягивая нервную улыбочку.       Ее лицо вытягивается, но она не смеет мне отказать. Пресловутая женская солидарность просто не дает ей сказать ее любимое: «Приносите справки об обильных месячных (а не о недержании, чему она, кажется, расстроилась) и выходите.»        — А. Ну, тогда иди. — отвечает она, сконфузившись от моего бесстыдства.       Я забираю лиловую тетрадку, прохожу вдоль рядов из парт. Демонстративно сажусь за последнюю на третьем ряду, и слышу настойчивый голос моей соседки. Зеваки удивлено смотрят за моей довольной походкой.        — Дженни! — роюсь в рюкзаке, игнорируя ее, и Элина злится. Знает ведь прекрасно, что я терпеть не могу, когда меня называют сокращенно.       Элина замолчала. Но ненадолго — в следующую секунду мне прилетает каблуком по щиколотке. Одними губами произношу ругательства, тянусь к месту ушиба и уже понимаю, что будет синяк. Раздраженно поворачиваюсь к подруге, взглядом спрашивая, что ей нужно.        — Дай списать! — я закатываю глаза, а она смеется.       Быстро осмотрев старуху, убеждаюсь, что она не смотрит в нашу сторону. Пихаю Элине до смерти надоевшую мне тетрадь под парту, она прижимает ее к коленям, большим пальцем открывая ее на нужном месте. Списывает все под чистую, иногда хмурясь и грызя ручку за шестьдесят центов, из-за чего у старухи даже подозрений не возникает. Схема работает как часы. Я встаю, уже окончательно удаляясь из класса. Поток воздуха из коридора, проходящий из открытой мной двери, колышет флаг.       И вот теперь я оживаю. Коридор, утопленный в уже красных лучах заката, встречает меня сладким запахом свободы и блестящим полом с синими ромбами, имитированным под мраморный. Стоящий перед окном фикус бросает огромную, черную тень на белые стены с плакатами, на которые уже давно никто не обращает внимание.       Оглядываюсь, вдыхаю полной грудью запах опустевшей Кафедральной средней школы, и на полном ходу мчусь в туалет. Уже предвкушая урок безделья, специально проводимый в туалете для меня, заворачиваю в закоулок в заветной дверью.       «Закрыто на уборку.»       И сердце больно дрогнуло, и глаза заслезились: коридор вдруг померк в моих глазах. Туалет был самым удобным и безопасным местом для прогула, а теперь придется переться до запасного. Хотя бы на той лестнице нет камер — администрация не успела их поставить.       Снова осматриваю коридор на предмет заблудших учителей. Никого. Спокойно прохожу вдоль длиннющего бело-синего коридора и упираюсь в большое окно. Вид открывается на католический собор, в честь которого и была построена эта школа. Красивое, ухоженное здание, что наполняло район религиозной строгостью и очарованием. Открываю зеленую дверь с горящей табличкой и спускаюсь на нижний лестничный пролет. Белая плитка на ступенях сияла в хорошо освещенном помещении, все те же белоснежные стены сопровождали меня до самого подоконника. Зацепившись за край, запрыгнула на него, и достала телефон, до этого скрывающийся в кармане брюк. Открываю переписку с Элиной и хочу сфотографировать ей мое место обитания и пожаловаться ей о закрытом туалете. Камера телефона трясется, пока я подбираю удачный ракурс. И я нашла его — моя рука замирает, и… я замечаю каплю. Что-то темное капает с верхних лестниц на самую нижнюю.       Убираю телефон, подаюсь вперед, обеспокоенная этим капаньем, вытягиваю шею и опознаю багряно-пурпурную лужицу, медленно растекающуюся по плитке. Нижняя губа начинает пульсировать, я прикусываю ее, и понимаю, что мне надо посмотреть наверх. Объема легких не хватает, чтобы вдохнуть и успокоиться. Сердце колотится как бешеное, практически дробит мои ребра, в горле начало першить. Резко поднимаю голову.       Тонкая кровавая нить текла сбоку от ступени. Поднимаюсь обратно к дверям второго этажа, уже не отрывая взгляда от алой струйки. И она выводит меня на озерцо крови, в которое впадает водопад гемы. Смотрю выше (хоть делать этого совершенно не хочется), на источник этой кровавой системы, на висящее тело темнокожего парня. Он безвольно качался, окутанный змеями из его собственных кишок. Свернувшаяся кровь бляхами весела на его темно-синих джинсах. Я посмотрела на лицо. Выколотые глаза стекали на лицу, а из широко открытого (слишком открытого — господи, ему прорезали щеки до самых гландов) вываливался язык. Меня начало мутить.       Кишки были привязаны к перилам пятого этажа. Могу поклясться, весь пятый этаж был залит кровью. Ноги подкосились, а губа, недавно только немного пульсировавшая, уже тряслась. Челюсти сводило, и я поняла, что отсюда надо убираться. Пускай это найдет кто-нибудь другой, и его затаскают по допросам, но не меня. Два года назад я уже набегалась.       «С днем рождения, Дженнифер.»       Кровавая надпись знакомым почерком. Тело уже не выдерживает — я скатываюсь по зеленой двери, прижимая руку ко рту, и уже непонятно: бесслезная истерика это, или нервный смех. В груди сердце защемило от воспоминаний, и зрение расфокусируется каждый раз, когда пульс ударяет. За какие-то два года я так расслабилась от мысли: «Все закончилось», что сейчас не могу нормально думать. Поднимаю руку перед собой и вижу как она трясется.       (Он вернулся)       Кое-как поднимаюсь на ноги, дергаю ручку и выхожу. Вместо моего тела — вата. Похожу до класса на одной силе воли, плюхаюсь на стул и морщусь от въевшегося в мой нос железного запаха. Моя тетрадка лежит на парте, ждет пока я открою ее и начну писать буквы и цифры, но я уже не напишу. Все, что я могу сейчас, это шарахаться от сцены убийства, что отпечаталось у меня в глазах. Я склоняю голову над партой, будто над могилой того подвешенного, и закрываю глаза.        — Ты нахера вернулась? — вполголоса шепчет мне Элина.        — Туалет закрыт.        — А запасной?       А на запасном выходе украшение из кишков.        — Лень до него идти. — отвечаю я ей, беря в руки ручку. Кручу ее, рассматриваю, будто в первый раз увидела. Элина улыбается.        — Ну пиздец, тебе уже прогуливать лень, — она тихо-тихо смеется, и мне тоже приходится натягивать улыбку, — пора бы делать что-то с этим, Дженнифер.       Меня передернуло от собственного имени. В голове оно теперь имеет яркий, карминовый оттенок, отчего меня начинает снова мутить.       (Он точно вернулся)       Уголки губ дергаются от перенапряжения.       Визг. Все подскакивают на свои местах, старуха замирает, а я чуть ли не плачу. Кровь в ушах течет, я слышу ее, меня трясет, хочется исчезнуть. Какой-то парень подает голос, говорит, что надо проверить, и старуха соглашается.        — Там чо, изнасиловали кого-то? — говорит мне Элина, из-за чего я смотрю на нее с полностью расслабленным лицом, будто меня этот визг не волнует.       Ага, мою психику.        — Вообще поебать, — я зеваю, чувствуя сильнейшую усталость.        Она приподнимает бровь и прожигает меня взглядом, полным не то презрения, не то намерения избить меня. Страшно не становится, скорее отвлекает от       (Его блядского возвращения)       того трупа на запасном.       Старуха вышла вместе с парнем. Я посмотрела на Элину, которая уже отошла от приступа гнева, и сейчас разминала спину, вытянув руки перед собой.        — Пойдем после школы в Элефант? — говорю я, зная, что она согласится, — я угощаю.       Элина поднимает на меня свои голубые очи, застывшие в полном оцепенении и даже ужасе. Она любит меня позлить, но никогда не станет меня силой затаскивать в места, где мне некомфортно (ибо знает, что я потом ей все мозги вынесу своим нытьем и негодованием). Я не люблю людные места, и Элина принимает это. А сейчас я сама предлагаю идти туда, куда она так любит ходить со своим молодым человеком.        — Ого. — произносит она, все еще не понимая шутка ли это.        — Я серьезно, — кладу руку на сердце, — даже ныть потом не буду.        — Ого, — повторяет она, — блин, я бы очень хотела сходить с тобой, но сегодня не могу.       В груди дрогнул комок страха, образовавшийся с момента обнаружения трупа. Отвлечься от кровавого месива не получится, а это значит, что процедуру забытия разбросанных кишков на запасном выходе проводить придется одной. В своей комнате. С токсичными воспоминаниями, что уже почти проели тонкую перегородку между моим прошлым и мной.       (Врать самой себе не стыдно?)        — Жалко, — я запихиваю ручку и тетрадь в рюкзак, собираясь уже уходить домой, — ладно, я пошла.        — А если она вернется? — спрашивает Элина, — Тебе ж прогул влепят.        — Не вернется. — подруга задерживает на мне взгляд, я жму плечами.       Дверь класса открывает директриса и мне становится еще хуже. Легкие отяжелели, будто их набили льдом.        — Все сидят на своих местах. В школе сложилась чрезвычайная ситуация, опасная для ваших жизней, поэтому прошу оставаться в классе. — сказала она, и я опустилась обратно на стул.       В классе начался настоящий переполох. Кто-то весело выкрикивает: «Там убили кого-то?», и взгляд женщины мрачнеет. Все вдруг понимают, что шутка — совсем не шутка, а суровая реальность.        — Среди вас есть Дженнифер?       Сердце останавливается, в глазах темнеет. Чувство, будто я сейчас в обморок упаду, и я держусь за спинку стула, поднимая руку.        — Я. А что случилось? — сказала я, уже не зная зачем.        — Пойдем со мной.       Я встаю со стула, лишая себя опоры. В глазах темнеет еще сильнее и мне кажется, что это конец. Сердце бьется сильно, но в нормальном темпе, что уже совсем плохо. Ощущение жара накатывает волнами.        — Дженни, ты совсем бледная стала. — Элина хватает меня за руку.       В ушах звенит, в глазах черная пелена.       (Такого же цвета как его глаза, да?)