Падение

      Я так и не поехала в аэропорт к родителям. Чувство обиды на них все еще неподъемным грузом лежало на моих плечах, а скидывать я его и не хотела. Слишком много времени эта обида лежала на моих костях и суставах, продавливая их, формируя под свою неказистую оболочку, чтобы в один момент избавиться от нее.       Поэтому сейчас я иду по стерильно чистому дому после клининга, вхожу в идеально убранную комнату и самым варварским способом распаковываю сумку, раскидывая смятые футболки по полу. Я ненавижу абсолютный порядок — он навевает неприятные думы о матери, вечно пилившей меня из-за раскиданных вещей.       А Джек любил порядок.       Мысли так и норовят скатиться в бездну, схожую с его глазами. Он постоянно мелькает в моей голове, стоит мне только остаться наедине с собой. Его руки, сжимающие до синяков мою талию, оголенный торс и пистолет, уверенно лежащий в его ладони…       И этот же самый пистолет смирно лежал на дне сумки, забавно поблескивая на солнце. Я взяла его, осматривая с разных сторон. Обычный черный пистолет, какой есть у каждого копа и федерала… И, как выяснилось, у наркодилера тоже. На мгновение я вспомнила оглушающе громкий выстрел этого пистолета и отвратительные брызги крови вместе с вылетевшими сероватыми кусочками мозга. Мерзость.       Я легла на заправленную кровать, и уткнулась взглядом в потолок. Нужно было что-то сделать перед приездом родителей, но мне не хочется делать что-то для них. Они хоть когда-то делали что-то для меня? Нет.       Око за око, как говорится.       Тюль красиво развивается от порывов ветра, играя с лучами солнца. На улице тепло и тихо, деревья начинают зеленеть. Я устало прикрываю воспаленные глаза, чувствуя, как они начинают гореть под веками. Но мою мирную идиллию прерывают громкие голоса, не особо радостные, но и не слишком разочарованные.       Мне хочется сбежать от них, закрыть дверь комнаты и вылезти через окно; но я с горестью не делаю этого. Сейчас они определят Даниэля в его комнату, подключат овощеобразное тело к уйме аппаратов, и мать, вечно злая на меня, полетит на второй этаж, давать мне…       — Дженнифер! — взревело нечто, вынося дверь с петель.       …пиздюлей.       — Миранда, оставь ее в покое! — одернула ее Марта, семеня прямо за ней.       Краснолицый монстр резко повернул голову в сторону рыжей женщины, но та не страшилась его. Тогда чудовище приблизило свое лицо к Марте и, обдав ее горячим дыханием и красноречивым молчанием, отчего женщина отступила назад, продолжило надвигаться на меня.       — Дженнифер, просто объясни мне, — натянуто-спокойно сказала мать, — Почему, когда я приезжаю в аэропорт, меня сразу же встречает толпа полицейских и говорят: «У вас дома обнаружили труп Клода Кински, пройдемте на пару вопросиков!»?       Ее глаза металлического цвета расширились, бегая по моему силуэту, грудь угрожающе вздымалась под тонком серым свитером. Я же стояла посреди комнаты, уже погрузившийся в хаос разбросанной одежды, небрежно пожимая плечами.       — Почему ты такая безмозглая?! Ты вообще понимаешь, что произошло по твоей вине? Долбанное убийство! Убийство! — Миранда хватила меня за плечи, пронзительно заглядывая в глаза. Прямо сейчас мне нужно было расплакаться и начать вымаливать прощения, как обычно, но этого не произошло. — Если бы ты была дома, этого бы не произошло! Но нет, нашей Дженнифер надо было съебаться к своей подружке! — она выплюнула последние слова мне прямо в лицо, сжимая мои бедные плечи с новой силой. Ее, безусловно, раздражало мое относительное спокойствие.       — Не трогай меня, — я отодрала цепкие руки от своих суставов, чувствуя, как дичайшая ярость и отвращение растекаются маслянистой жижей по сосудам, — Ты в курсе, что следов взлома на двери не было?       — Знаю. И что? — она скрестила руки на груди и хмуро посмотрела на меня.       — Да так. — промолчала я, поворачиваясь к ней спиной и заискивающе глядя в окно, — Почему ты не закрыла дверь?       — Я закрыла дверь. — она отчеканила эти слова с такой жёсткостью и уверенностью, что на секунду подумала: «Это правда, она не виновата в этом жутком случае.» — И вообще, он мог зайти через окно.       — Ты тупая или притворяешься? Я говорю, следов взлома не было. Окна не были выломаны. Это значит дверь или уже была открыта, или ее кто-то открыл ключом. — произношу я и вижу громоздкую фигуру отца в дверном проеме.       — Не хами матери, Дженнифер. — грозно говорит он, но на меня не производит никакого эффекта эта фраза.       — Миранда, я еще раз спрошу: ты точно закрывала дверь? — плотно сжав зубы, слышу их скрип у себя в голове.       — Пожалуйста, называй меня мамой. — ни с того ни с сего попросила она слабым жалостливым голосом и заглянула мне в лицо с детской невинностью.       — Хорошо, мама, ты закрыла дверь на ключ перед вашим отъездом? — из последних сил выдавливаю я, потирая набухшие от напряжения виски.       Тут ее лицо меняется: сначала окоченев, она оглядывается на отца, а потом, в который раз озверев, губы Миранды перекашиваются в недовольную гримасу. Глубоко и частно дыша, она закатила глаза и начала просто молчать.       — Ясно. — удрученно качаю головой, делая вид, что мне ужасно жаль выводить ее на чистую воду. — Выйдите из комнаты.       Марта первая выскользнула из-под моего тяжелого взора. Миранда хотела возразить, но тут на ее локоть упала рука отца, и мягко вытаскивая мою мать из комнаты, погасила все желание препираться со мной. То есть, она специально не закрыла двери. Она прекрасно знала, что я минимум не вернусь до следующего утра, а за ночь с домом могло произойти что угодно. Пожог, грабеж, наркопритон… Расчлененка. А как отец это допустил? Где он вообще был, пока эта сучка пыталась подставить меня?       Снизу донеслись крики и звон разбитого стекла. Мать что-то взвизгивала, пока отец монотонно ее отчитывал — он не был дураком, и уже все понял. Ему было плевать на меня и мое благополучие, но, когда речь заходила о порче имущества — он был готов убивать. Может быть, поэтому мать никогда не избивала меня до крови, ведь на светлом ламинате могли остаться алые въевшиеся пятна.       Раньше она всегда запирала двери. Оставляла меня на улице, где бы я не была, и это было нормально. Я просто уходила ночевать к Марте. Или к… Джеку.       Ему никогда не было интересны мои причины визита. Просто удивленно приподнимал брови, видя меня на пороге его квартиры, пожимал плечами и тихо говорил, чтобы я шла в его комнату.       Обычно такими ночами у семейства Найраса я не спала: грузно смотрела в окно, пытаясь не зареветь (если было все ужасно, и я сильно поссорилась с матерью), или пусто болтая с Безглазым. Иногда он мне отвечал, но больше это ощущалось, будто я говорю сама с собой, но главное — он слушал. Может быть, поверхностно и не очень заинтересовано, но слушал.       Сейчас он не будет меня слушать. Проще вырезать мне язык, чем сидеть и с пустым выражением лица разбирать мою чепуху.       Наваждение исчезло, стоило мне представить, как Найрас пальцами лезет ко мне в рот, открывая его все шире и шире, медленно осматривает корень моего языка, и ловким движением отсекает его. Кровь хлещет изо рта, чудится, что железный вкус обволакивает рецепторы, которых уже нет… Стряхиваю головой, прогоняя странные фантазии.       Крики стихли. Опасливо поглядывая на дверь, запираю ее, и спокойно направляюсь в ванную. В мою личную ванну. Куда моя дорогая матушка не заявится с намерением избить меня за пачку найденных сигарет в кармане. С тех пор я начала закрывать и дверь в комнату, и в ванную.       Порыв злости слетает вместе с одеждой, и я остаюсь в одном нижнем белье. Черное кружевное белье, так благосклонно оцененное Джеком, не представляло из себя что-то особенное, но оно отлично сидело на мне. Замок на бюстгалтере тихо расстегнулся, и так же бесшумно трусы отправились в корзину с грязным бельем.       Несколько секунд я осматривала серую кафельную плитку, поблескивающую под одной лампой холодного света. Идеально чистая, мертвенно блеклая отделка не вызывала эмоций, а вот отражение в ней… Костлявая, сгорбившаяся фигура, с синими синяками по всему истощенному телу, стояла неподвижно, внимая каждому моему движению. Я подняла руку — и она тоже; хаотично помахала головой — и она повторила.       Раньше я выглядела лучше.       В конце концов включив душ, я механически терла кожу мочалкой с гелем; в воздух взвился запах сладкого граната. Хоть не крови, и на этом спасибо. Брезгливо оглядываю прилипшие к телу мокрые волосы, и начинаю их мыть. Пена стекает с них жирными пузырями, недовольно морщусь и намыливаю их еще раз. Стою под горячей водой еще минут пять, и устало выключаю душ. Внутреннего очищения я не почувствовала, но зато от меня больше не несет потом и кровью.       Одергивая край серой футболки, я вышла в холодную комнату, освещенную вечерним солнцем. Серые стены мгновенно приняли желтый оттенок, и создавалось впечатление тепла и уюта в этой мрачной и безликой комнате. Пускай по распаренной коже и бегали противные мурашки от хладного воздуха, но я, наверное, в первый раз за последние месяцы почувствовала странную уверенность, что все хорошо. Все хорошо, пока солнце греет мое продрогшее синевато-белое тело.       Внезапно, на телефон приходит уведомление. На ум приходит одна-единственная мысль: «Это Элина!», а потом все меркнет. И даже солнце, секунду назад ласкающее мою истерзанную душу, перестает греть. Мир снова провалился во тьму.       

(в мою тьму)

      Ее больше нет. Она никогда не напишет. И плакать-то нет сил, а как-то выразить свое горе надо. Закрываю шторы (потому что солнца я недостойна), сажусь на пол. Солнце было по праву ее, так что наслаждаться им я не могу. Она была той, кто и был этим самой звездой, чьи волосы сверкали золотом под теплыми лучами.       Беру ненавистный мною телефон с огромной трещиной на экране, открываю сообщение не глядя… А очень зря. Оно было от Марка.       «Дженнифер, надо поговорить. Завтра в двенадцать, в Коммон-Парке. Это касается Элины.»       Заметно помрачнев, медленно набираю отказ, а потом в голову лезвием проникают слова Безглазого: «Элина убила Клода.» Поспешно стираю текст и напишу: «Хорошо.»       Он не мог узнать об убийстве. О том, что эта милая блондинка убила своего парня. Подобное не укладывается в голове.       Марк мог узнать об этом только из…       Блять, где предсмертная записка?