Ревность — остроумнейшая страсть и, тем не менее, всё ещё величайшая глупость.
Погода сегодня была более благосклонна, чем в последние дни. Солнечные лучи играли в блестящих локонах, терялись в подоле платья насыщенного синего цвета, украшенное мизерными камушками, словно стекающими каплями утренней росы. Лале медленно шла по тропе, наслаждаясь легкими порывами ветра, что приятно холодили кожу, и отдалённым детским смехом. Сразу же нахлынули воспоминания о её беззаботном детстве. Словно ещё вчера она играла с Асланом в догонялки при дворе, в тайне рисовала портреты друзей, пряталась в заброшенном домике от навязчивой Шахи-хатун и её нравоучений, а сейчас… Всё казалось таким отдалённым, чуждым и запутанным, что Лале с каждой секундой всё больше хотелось вернуться в прошлое. Окунуться в отеческие объятья дяди, позабыв обо всех невзгодах, тут же забыться в тени фруктового сада, потерять счёт времени за бесчисленным количеством книг об искусстве, литературе других народов, отдаться музыке без остатка. До последнего вздоха наслаждаться запахом цветущих тюльпанов, заворащивающей красотой летних закатов и прочих прелестей жизни во дворце, не зная проблем. Быть под пристальным наблюдением прислужниц гарема, игнорировать слухи и не поддаваться манипуляциям, не иметь возможности даже проведать свою единственную подругу — всё это ей приходилось переживать постоянно. Стены дворца давили, воздух сгущался и становился раскалённым, презрительные взгляды и едкие усмешки, что преследовали её и не давали спокойно выдохнуть, сводили с ума. Она с тайной улыбкой вспоминала о вчерашнем вечере. Мехмед перебирал её волосы, попутно рассказывая о своих безумных планах на Константинополь. Он хотел воплотить мечту детства в реальность и с нуля построить новый город, сделать столицей Османской империи. Ведая обо всём, султан неоднократно поражался спокойствию кузины и тому, как внимательно она слушала, вникала в его слова, находя в них особенный смысл, который был ему так важен. Все его планы старшина считала пустым лепетом, не веря ни единому его слову, не соглашаясь, не признавая. А Лале верила и твердила, что у него всё получится. Верила в его цели, верила в него. Когда тема поверхностно коснулась византийцев, госпожа не упустила возможности упомянуть леди Катерину. На все её вопросы о том, почему ей было велено держаться от неё подальше, Мехмед нехотя твердил что-то о её безопасности, крепче сжимая в объятьях. — Но она моя подруга, Мехмед, — встревожилась она, с мольбой глядя в родные глаза. Его прямой взгляд выражал лишь холод, а поджатые губы говорили о негодовании. — К тому же, на её жизнь недавно покушались. Я очень переживаю за неё, — её рука коснулась его в успокаивающем жесте, но султан казался непреклонен, молча о чём-то размышляя. — И кто же напал на неё? — невесело усмехнулся кузен. — Одна из наложниц. Не могу сказать точно, — ей очень не хотелось лгать повелителю, но если по её вине пострадает ещё кто-то — она просто не выдержит и спустит всё как на духу, без малейшей утайки. А зная о вспыльчивом характере Мехмеда, делать это было крайне небезопасно. — Она никогда не желала мне зла и уж точно не несёт никакой опасности в стенах дворца. Прошу, позволь мне с ней хоть изредка видеться! Он лишь в изнеможении прикрыл глаза и пробурчал, что подумает над этим. Но в конце концов, Лале удалось его переубедить. Они говорили о многом. Например, о масштабных планах Халиля, что знала госпожа, о гнусном шантаже Сафие, о чём Мехмед догадался и без подтверждения кузины. Она понимала, что скрыть что-либо от него не удастся, потому что Лале никогда не умела врать, а он читает людей как открытую книгу. — Он не заслуживает смерти, — горячо шептала кузина, нахмурив брови, но не отстраняясь от его груди. Трепетные прикосновения действовали на неё убаюкивающе, и выбираться из тёплых объять совсем не хотелось. — Почему ты так сильно хочешь, чтобы он жил? Вы никогда не были подругами с Сафие, ты поддерживаешь меня в начинаниях, разделяешь мои взгляды, а паша — нет. Тогда что она тебе наговорила? — его руки неосознанно сильнее сжали плечи хатун, от чего ей пришлось обернуться и посмотреть ему в глаза. — Мехмед, без верного помощника ты не выиграешь войну. Он — твоя правая рука, и как бы не было сложно принять твои идеи — ему бы пришлось смириться. Лале не солгала об этом. Она действительно так думала и такого мнения придерживались все. Не время было убирать оставшихся союзников. Султан ещё долго мог бы продолжать эту тему, а Лале приводить весомые аргументы, но они оба знали, что каждый останется при своём мнении. Но почему-то в сердце хатун ещё теплилась мнимая надежда, что Мехмед сжалится над стариком и впервые проявит благосклонность. Плохое предчувствие как некстати появилось ровно в тот момент, когда навстречу ей показалась копна рыжих волос и вечно угрюмое лицо Влада. Друзья шли, о чём-то разговаривая и будто не заметили по дороге хрупкий силуэт, прошли мимо, даже не посмотрев в её сторону. Казалось, что неприятной встречи удалось избежать, но не пройдя и десяти шагов, Лале окликнули. — Нам нужно поговорить, как думаешь? — уже чуть тише добавил Аслан, положив руку ей на плечо. Лале чуть вздрогнула, вспоминая их последний «разговор». Но что-то не давало ей ступить ни шагу, отвернуться от бывшего друга. Ведь он был тем, с кем Лале провела всё своё детство. Аслан заменял ей всех, когда девочке не хватало внимания от близких. Он всегда был рядом ни смотря ни на что. Она не могла себе позволить от него отвернуться. Госпожа лишь слабо кивнула и последовала за пленником. Она была настороже, готовая в любой момент бежать или обороняться, но глубоко в душе Лале знала — нутром чувствовала — ей он уж точно не причинит боли. — Прости меня, дурака. Я слишком сильно виноват перед тобой, — Аслан замялся, будто не решаясь произнести речь до конца. — Я очень жалею о том… признании. Я повел себя эгоистично, не заботясь о твоих чувствах. И если я ранил тебя своей… любовью, тогда… ты прости меня, ладно? Когда-нибудь, просто прости. В его глазах не было прежнего блеска задорства и искр веселья. Во взгляде плескалось лишь сожаление, обрамлённое глубокой печалью и невыносимой болью. Аслану было также плохо, как и Лале. Ведь он также потерял их дружбу, которая строилась долгими годами. И Лале больше всего на свете не хотелось вновь чувствовать себя одной. Госпожа робко обняла его, словно борясь с собой, с противоречивыми чувствами внутри. Глупая выходка друга повлекла за собой тяжёлые последствия. И она не знала как всё исправить. — Я бы хотела забыть тот день, чтобы всё было как прежде, — прошептала госпожа со слезами на глазах. Ей пришлось отстраниться, потому что совсем рядом послышался хохот наложниц, и Лале не хотелось вновь подвергаться шантажу той или иной девицы, вразумевшей себя богом, которому все будут обязаны покланяться. — Друзья? — на губах Аслана показалась застенчивая улыбка, на что она просто не могла не улыбнуться в ответ. — Друзья, — Лале едва заметно качнула головой и вышла из тени деревьев, но счастливую улыбку стереть с лица так и не удалось.***
После прогулки Лале поспешила в гарем. Ей не терпилось поделиться своей радостью с Катериной, потому что в ней она была уверена наверняка — женщина её поймёт и поддержит, в любом случае. — Гюль-хатун, Нурай, — госпожа склонила голову в вежливом приветствии и пронеслась мимо так быстро, что легкий порыв её духов был едва уловим, среди прочих пряностей женских спалень. — Здравствуй, Лале! Я вижу, ты прямо-таки светишься от радости. Что стряслось, моя дорогая? — не скрывая улыбки произнесла она, приподнимаясь с подушек. Но хатун лишь присела на край постели, крепко сжав её ладони в своих. Первая, кто узнала о её маленькой победе была бывшая возлюбленная падишаха. Не Мехмед, к которому её тянуло сердце, не Шахи-хатун, что пробыла с ней всё детство и юность, заботилась и утешала в тяжёлые времена. Она знала, что поступает правильно, но душой чувствовала непокой. Предчувствие чего-то плохого не давало целиком ощутить настоящее счастье вернувшейся дружбы, безмерно дорогих ей людей. — И что выходит, ты ответила на чувства мальчишки взаимностью? — обескураженно вопросила Катерина после затянувшейся паузы. Казалось, обе были под впечатлением, только если на лице Лале читался нескрываемый восторг, то вот у рабыни — легкое замешательство. — Что? Конечно нет! — непринужденно рассмеялась хатун, словно услышала какую-то несуразную глупость. Она заметила, как глаза приятельницы округлились, а голова в недобром жесте качнулась в сторону, будто не веря словам госпожи. — Я и Аслан… Мы всегда были и останемся друзьями. Его признание совсем ничего не изменит. Я по-прежнему… — Лале на секунду запнулась, не решаясь произнести заветную фразу. — По-прежнему верна чувствам к Мехмеду? Она обернулась. Снова эта надменная улыбка походившая на оскал и недружелюбный прищур пытливых глаз. Рыжие локоны привычно уложены сзади, некогда полюбившееся огненно-красное платье — подарок султана — красиво подчеркивало утонченную фигуру. Нурай-хатун. Опасная девушка, что готова идти по головам и грызть соперницам глотки, лишь бы добиться расположения падишаха. Она сделает всё ради власти, даже если на кону будет стоять собственная честь. Поэтому её и боялись. Не презирали, не лелеяли, только услужливо расступались перед одной из немногих фавориток, которая оставалась подле султанского ложа дольше всех. — Невежливо подслушивать чужие разговоры, Нурай, — снисходительно усмехнулась Катерина, не удосужившись даже кивнуть в знак приветствия. На дерзкий выпад рабыни она лишь презрительно поморщилась, словно от противного скрежета, и переключила внимание на молчаливо глядящую на неё Лале. — Невежливо изменять своей вере и законному мужу, Катерина, — холодно отозвалась госпожа, продолжая не сводить глаз с кузины султана. На лице рабыни появилась гримаса сдержанного гнева, но та промолчала, лишь сильнее сжав руку хатун в своей, словно пытаясь утешить больше себя, нежели её. — Что, дорогая? Язык проглотили? — приторно улыбнулась наложница, элегантным движением убирая блестящие пряди за спину. — Нурай-хатун, вы забываетесь, — едко произнесла Лале, смело выдерживая изучающий взгляд госпожи. — Не думаю, Лале. Я бы в твоём, весьма шатком положении не заедалась с той, кто готов помочь сохранить твой грязный секрет. — К чему вы клоните? — хатун и сама не заметила, как Нурай уже потянула её в укромный безлюдный угол перед тем, как произнести: — Я не расскажу о вашей тайне с придворным мальцом, если ты уберешься с моего пути. Лале в удивлении вскинула брови и предприняла попытки вырваться из суровой хватки, но пальцы девушки только сильнее сжались на предплечье хатун. И скорее всего, к вечеру проявится синяк, но наложницу, чьи мысли были затмены личными мотивами, совсем не переживала и не боялась родственницу падишаха. Она знала, что Лале слишком мягкая, добрая для мести и наказания, слабая духом, маленькая девочка, в голове которой лишь розовые мечты и искренняя чушь о мире во всём мире. Она была ей не ровня. — Послушай, дорогая. Я не желаю тебе зла, но в этом мире каждый выживает так, как может. И у меня почти получилось достичь желаемого, но ты очень не вовремя вмешалась в жизнь повелителя. Умело обкрутила его вокруг пальца и продолжила плести интриги с дворнягами. Но знаешь, не мне тебя судить, Аллах тому свидетель. Просто пообещай, что исчезнешь из жизни Мехмеда навсегда, и твоя правда уйдет на дно вместе со мной. — Откуда… — Откуда я знаю? Что же, ты недооцениваешь мои способности, Лале. Я очень долго за тобой наблюдала. У тебя были все шансы как можно скорее заграбастать власть и всё богатство империи. Все возможности для того, чтобы наконец, стать полноправной правительницей, установить свои законы, внести огромный вклад и изменить многое. Но ты не воспользовалась этим. Все эти года, что Мехмед находился на престоле, все видели, как он сходит по тебе с ума. Надо же! По собственной кузине, ничем непримечательной, скучной, правильной, серой мышке, — с каждым сказанным словом Нурай повышала голос, приближалась всё ближе и не смела отвести взгляд. А Лале, непонятно откуда понабиравшаяся храбрости, не отступала ни на шаг. — Поверить только! Он с самого начала всегда выбирал тебя. Постоянно. И только султан тебе открылся, ты закрутила роман с приблудой! Пригрел змею на сердце, чего уж там! Рука автоматически взметнулась вверх, чуть не сбив наложницу с ног: настолько сильным пришёлся удар. Щека Нурай тут же побагровела, а сама она едва не споткнувшись, перевела испуганный взгляд на госпожу, чье лицо было непроницательным, ожесточенным, холодным. Черты стали резкими, губы сомкнулись в плотную линию, а глаза потемнели от накатившей волны ярости. — Не смейте говорить со мной в таком тоне, Нурай-хатун. Иначе мне придётся прибегнуть к крайним мерам. И, о, Аллах, пусть вас благословит Всевышний и вы выдержите все испытания, приготовленные непростой судьбой, — с этими словами, Лале с гордо поднятым подбородком прошествовала на выход, ни разу не обернувшись. Но в дверях ей пришлось задержаться лишь на долю секунды, чтобы пропустить переволновавшуюся Гюль-хатун. — Повелитель отдал приказ высечь наложницу Хатидже-хатун за неприемлемое поведение, устраивание привселюдных драк и непослушание, — громко проголосила старшая калфа гарема, лишь на секунду окинув госпожу безучастным взглядом. И под громогласный девичьий рёв и отчаянные вопли, Лале-хатун поспешила в султанские покои.***
— Повелитель, но кто же заменит Халиля-пашу? Это же немыслимо! — воскликнул один из визирей, пораженно взирая на некогда невозмутимого султана. Но он молчал. Руки крепко сжаты в кулаки, во взгляде проясняется, казалось, из ниоткуда взявшаяся злость. Яростный взгляд был устремлён в стену, он будто бы был здесь, а мыслями - где-то совсем далеко. Около получаса назад Мехмед невольно стал свидетелем их встречи наедине. Снова знаменитая шайка крутится вокруг его тюльпана. Снова Лале не замечает, как они на неё смотрят. Словно оголодавшие шакалы смотрят на кусок свежей плоти. Снова ревность берёт вверх над деланным равнодушием и затуманивает рассудок, мешая здраво мыслить. Это он мог закрывать глаза тогда, когда у него не было ни малейшего шанса стать в её жизни кем-то значимым. Она не замечала его около четырёх лет, почти никогда не смотрела в его сторону. Поэтому Мехмеду оставалось лишь смириться и пустить всё на самотёк. Он не мог ей ничего запретить, что могло значить только одно: окончательно потерять благосклонность и крупицу того доверия, что была у неё по отношению к нему. Но сейчас, когда Лале всегда оказывалась рядом, заботилась и поддерживала его, когда он привык к её присутствию — султан не готов был делить её с кем-либо ещё. — Торжественно назначаю своей правой рукой и призванием Великого визиря — Явуза-пашу! — бесстрастно заявил юный падишах, в абсолютной тишине. — Благодарю вас, повелитель, — кивнул мужчина, едва заметно усмехнувшись, но Мехмед не обратил на него должного внимания. — А теперь оставьте меня, — потребовал он и обернулся к окну, не желая слушать что-либо ещё. Мехмед высматривал кузину в тёмных закоулках сада, среди смеющихся рабынь, на полянах и тропинках, по которым Лале любила ходить больше всего. Но её нигде не было. Он не успел проследить за тем, куда хатун направилась после крепких объятий с рыжим пленником, ведь его тут же прервали визири. Но искать её долго не пришлось. Она сама явилась на пороге, едва Мехмед успел распорядиться позвать сюда госпожу. — Мой сладкий лукум, — вкрадчивым тоном произнёс Мехмед, спустя мгновенье оказываясь рядом. — Я соскучился, — он поднял её лицо за подбородок, одаривая самым нежным взглядом из всех возможных. И Лале тонула в этом взгляде, в собственных мыслях, что съедали её непоколебимое спокойствие, в ощущениях, которые испытывает с ним. Ей нравилось проводить с ним время, беззаботно коротая вечера за разговорами, иногда отвлекаясь на поцелуи и его умелые ласки. Лале нравилось чувство уверенности рядом с ним, нравилась его необходимость в ней. Необходимость касаться, бережно и почти нежно. Почти, потому что Лале не хотела ограничивать Мехмеда. Она знала, как он до этого обращался с девушками. Слышала рассказы и слухи о том, что все эти годы происходило в стенах султанских покоев, но никогда не затрагивала подобные темы. Порой, лучше оставаться в неведении, когда не готов столкнуться с правдой лицом к лицу. — Я